Славянская спарта
Шрифт:
Нгоши — старая родина ныншняго княжескаго дома. Нгошей, родила и самого князя Николая,
Божо уврялъ насъ, что вишь Никола самъ насъ мальчикомъ по этимъ горамъ козъ и барановъ своего отца Мирно, не помышляя-тогда ни о какомъ княженіи. Онъ прыгалъ по скаламъ, какъ серна, и отличался среди родной молодежи смлостью, ловкостью и силой.
Домъ князя, повидимому, недавно обновленъ и замтно выдляется изъ ряда другихъ хижинъ: это уже обыкновенный сельскій домъ помщика средней руки, какіе встрчаются въ нмецкихъ и австрійскихъ деревняхъ, двухъэтажный, подъ красною черепичною крышею; четыре окна его верхняго этажа и два окна нижняго съ зелеными ставнями; кругомъ дворика каменная блая ограда, маленькая четырехугольная башня, — остатокъ боевой старины, — прислонена въ углу дома; новый садикъ изрдка насаженныхъ деревьевъ разбивается около дома. Рядомъ съ усадьбою князя — домъ его двоюродной сестры, тоже, съ красною крышею и садикомъ… Деревца здсь точно также сажаются въ цвточные горшки своего рода, въ круглыя блюдца расчищенной отъ камней
Изумительно, чмъ и какъ живетъ здшній народъ? Чмъ и изъ чего платитъ онъ подати своему князю?
Его суровая жизнь по истин поучительна. Нужно много терпнія и скромности потребностей, чтобы переносить унылое однообразіе вчно окружающихъ его голыхъ скалъ и постоянныя лишенія всего, что краситъ человческую жизнь. Нужно особенное умнье, чтобы извлекать изъ этихъ безплодныхъ камней источники своей жизни, обходиться, можно сказать, ничмъ, да еще щеголять въ яркихъ одеждахъ съ серебромъ и золотомъ, въ драгоцнномъ оружіи, безъ котораго черногорецъ стыдится показаться на глаза честнымъ людямъ. По невол придетъ въ ни лову воспользоваться этими срыми камнями, какъ удобной хищнической засадой, и попытаться добыть ятаганомъ то, чего не даетъ жестокосердая мачиха-природа. Во всякомъ случа эта суровая школа скудости, лишеній, преодолванія на каждомъ шагу всевозможныхъ трудностей и препятствій — могучая и въ своемъ род плодотворная школа. Она выковываетъ сильныхъ и стойкихъ мужей, а не нервныхъ и требовательныхъ баловней жизни, какъ та разслабляющая школа, что старается подстилать человку соломку везд, гд онъ можетъ и даже не можетъ ушибиться…
Посмотрвъ на страну, гд живетъ черногорецъ, не будешь удивляться хладнокровному безстрашію, съ какимъ онъ встрчаетъ опасности и самую смерть.
Что терять этимъ людямъ, и что можно отнять у нихъ? Даже сама жизнь, казалось бы, не должна имть особенной привлекательности въ подобныхъ безотрадныхъ условіяхъ; а между тмъ черногорецъ любитъ свое заоблачное горное гнздо, свои скучные срые камни нисколько не меньше, чмъ какой-нибудь итальянецъ роскошные берега своихъ голубыхъ заливовъ, — отчаянно бьется за эту скудную родину свою, умираеть за нее, воспваетъ ее въ своихъ псняхъ…
Изъ Нгошей намъ особенно хорошо видна старая черногорская «тропа», что карабкается у подножія Ловчина по опушк густого лса на крутую сдловину между Ловчиномъ и сосднею съ нимъ горою.
Нгоши еще не на самомъ перевал. Отъ нихъ мы продолжаемъ лзть все выше и выше, и вотъ наконецъ долзаемъ до самаго высокаго мста, откуда начинается уже спускъ съ горъ на черногорскую сторону. Лошади наши останавливаются отдышаться посл долгаго и тяжелаго подъема, а мы съ женою торопимся выйти изъ коляски, чтобы свободне налюбоваться вдругъ открывшейся передъ нами поразительною и своеобразною картиною. Цлый міръ срыхъ и голыхъ горныхъ громадъ, сухихъ, безжизненныхъ, будто гигантскія волны взбуровленной ураганомъ застывшей лавы, простирался во вс стороны у нашихъ ногъ; тутъ все еще дышетъ тою слпою подземною силою, которой дикіе взрывы вспучили, изорвали и всячески изуродоваіи хлынувшими изъ черныхъ ндръ земныхъ потоками расплавленнаго камня свтлое лицо земли. Тутъ вся картина горъ кажется проникнутой свжими слдами вулканической работы: вы видите всюду погасшіе кратеры своего рода, круглыя котловины, глубокія провалья, окруженныя срыми колоссами изгрызенныхъ утесовъ. Словомъ, отсюда сверху — это настоящій Дантовъ адъ, мсто скрежета зубовнаго и вчной тоски, гораздо боле похожее на «юдоль плачевную», гд долженъ, по врованію евреевъ, произойти страшный судъ, — чмъ даже мрачное ущелье кедронскаго ручья, когда-то посщенное нами въ Палестин…
Невольно хочется отыскать главами среди этого хаоса мертвыхъ громадъ дымящуюся поверхность смраднаго «езера геенскаго», налитаго горящимъ жупеломъ и переполненнаго головами мучающихся гршниковъ, какъ это съ потрясающею картинностью уметъ изображать на своихъ гравюрахъ талантливый Дорэ…
Но къ успокоенію вашему, вмсто «езера геенскаго» за угловатыми скалами и изорванными конусами голыхъ срыхъ горъ вправо отъ насъ сверкнула далеко на горизонт до краевъ полная голубая чаша Скутарійскаго озера, — «Скадрскаго блата» черногорцевъ, — словно добрый глазъ свтлаго ангела, заглянувшій съ небесныхъ высотъ въ эту юдоль стенаній. Видна намъ и воздушная рамка синерозовыхъ горъ, окружающихъ водную скатерть неизъяснимо-нжной лазури, и еще дальше за ними туманные снговые хребты Албаніи… Виденъ даже черный внучекъ парохода, разрзающій въ эту минуту водную гладь озера. Окрестности кажутся намъ отсюда, съ высоты, приподнятыми къ небу.
Вся Черногорія видна намъ теперь какъ на громадной выпуклой карт, прямо въ темя, лежитъ передъ нами какъ жертва, распростертая у нашихъ ногъ, отъ порубежныхъ горъ Дормитора и Кома, за которыми поднимаются уже горы сосдней Босніи и Албаніи до Скутарійскаго озера и страны шкипетаровъ. Божо съ важностью нмецкаго учителя географіи называетъ намъ по именамъ горныя вершины и главныя долины Черногоріи. Катунская нахія ближе всхъ къ намъ; а вотъ дальше Блопавличи, вонъ Пиперы, вонъ на самомъ глухомъ краю этого глухого края неприступныя страны Кучей и Васоевичей.
Мы
наконецъ начинаемъ свой спускъ, извиваясь зигзагами среди котловинъ и провальевъ; надъ головами нашими торчатъ будто толпы уродливыхъ истукановъ срые капризно изломанные утесы; можно вообразить себ, что это окаменлые бсы, когда-то населявшіе эту страну безплодія и ужаса. Какой-нибудь странный геологическій катаклизмъ дйствительно долженъ былъ разразиться здсь въ до-историческія времена, чтобы такъ изуродовать каждую гору, каждый камень, и придать этой счастливой южной мстности видъ проклятой Богомъ страны…Жутко длается среди этого молчанія и безжизненности. Ни одного жилья ни вблизи, ни вдали. Ни одного прохожаго, ни одного верхового не встрчается по дорог. Только кое-гд на дн круглыхъ провальевъ, гд темнокоричневая плодоносная земля расчищена какъ гуменный токъ, видишь издали безшумно работающаго черногорца съ своею бабою. Въ этихъ каменныхъ коробкахъ, разсянныхъ рдкими пятнышками среди наваленныхъ другъ на друга срыхъ известняковъ, зретъ рожь, полегшая отъ обильныхъ дождей, кукуруза, овесъ… За Дубовикою мстность длается немного зелене. Изрдка даже какой-нибудь тощій лсовъ сбгаетъ по крутымъ сватамъ въ пропасть; по остаткамъ кустарниковъ и уцлвшимъ кое-гд чахлымъ деревцамъ можно думать, что голыя горы Черногоріи были когда-нибудь вс покрыты лсами. Сколько ни демъ мы, куда ни поворачиваемъ, а блая часовня владыки Радо не перестаетъ свтиться намъ съ своей заоблачной вершины, отовсюду видная, будто вооруженное знамя орла-народа, оберегающее его землю. Ловчинъ, одинъ здсь сколько-нибудь обросшій курчавою шерстью лса, не выпускаетъ насъ изъ своихъ властительныхъ сней. Горы, по которымъ мы спускаемся, кажутся только ступенями его, и теперь намъ понятно, почему въ глазахъ черногорца онъ считается своего рода царственной горой Черногоріи…
Цетинская долина также въ сущности распростерта у ногъ Ловчина. Она открылась намъ съ высоты широкою котловиною, испещренною разноцвтными полями хлбовъ и красными кровлями своихъ домиковъ: Скадрское озеро видно теперь какъ разъ, надъ нею, за узенькимъ хребтомъ горъ. Скоро мы спустились и въ самую долину. Она кругомъ обставлена кольцомъ деревенекъ и хуторковъ, прислонившихся къ окружающимъ ее скаламъ. Вотъ наконецъ и цль нашей поздки — Цетинье, старая столица черногорскихъ владыкъ.
Цетинье совсмъ деревня, хотя и величается столицею княжества. Низенькіе одноэтажные домики, плохо сложенные, плохо смазанные, тянутся вдоль улицъ, соединенныхъ переулочками и составляющихъ весь городъ. Если и попадаются кое-гд двухъэтажные дома, то и они смотрятъ совсмъ просто, совсмъ по деревенски. Изъ коляски своей я вижу сразу весь этотъ скромный маленькій городовъ. Въ Сербіи любое село больше его. Лавокъ въ Цетинь очень мало, и то больше съ питьемъ, да съ какою-нибудь мелочью, такъ что почти за всмъ приходится посылать въ Каттаро. Въ конц большой улицы, совсмъ къ вызду, построена не очень давно «гостіоница» для иностранцевъ; черногорцы, конечно, не нуждаются въ гостинницахъ и никогда не пользуются ею, останавливаясь у своихъ друзей и родныхъ. Сейчасъ же за гостинницею и обширный загородный выгонъ, на которомъ замтны неудачныя попытки насадить нчто въ род публичнаго садика. Весь городъ, стало быть, мы прохали насквозь и вдоль, и волей-неволей должны здсь остановиться. Комнатъ въ гостинниц немного, и т заняты на это время, въ виду наступающаго народнаго и сербскаго княжескаго праздника — Петрова дня, пріхавшими по этому случаю иностранными дипломатами, хотя и аккредитованными при черногорскомъ княз, но живущими обыкновенно въ Рагуз. Намъ отвели послднюю свободную комнату, въ которую нельзя было пройти иначе, какъ черезъ сосдній нумеръ, занятый какимъ-то господиномъ; какъ горячо ни протестовали мы противъ такого коммунизма, какъ настойчиво на требовали себ боле приличнаго помщенія, хозяинъ съ самою дружелюбною улыбкою разводилъ руками и клялся, что ничего тутъ подлать не можетъ, уговаривая насъ вмст съ тмъ ничуть не стсняться сосдомъ, который почти и не бываетъ цлый день въ своемъ нумер. Выбора намъ не оставалось, — разв только дневать и ночевать въ своей коляск, которую мы заране кстати наняли на все время нашего пребыванія въ Черной-Гор.
Въ столовой, увшанной патріотическими картинами изъ сербской и черногорской исторіи, мы нашли цлое общество иностранцевъ, въ томъ числ и министра-резидента Франціи съ его дамами. Но не успли мы кончить свой завтракъ, вообще довольно сносный и сервированный по-европейски, какъ въ столовую вошелъ господинъ въ черногорскомъ костюм, съ совсмъ не воинственнымъ добродушнымъ лицомъ, странно, ее соотвтствовавшемъ удалому наряду горца.
Къ удивленію нашему, онъ подошелъ прямо къ нашему столу и съ милою безцеремонностью отрекомендовался намъ. Оказалось, что это былъ нашъ почтенный изслдователь и знатокъ Черногоріи и вообще славянства, извстный писатель П. А. Ровинскій. Ему писали изъ Петербурга о моемъ намреніи постить Черногорію, и онъ былъ такъ добръ, самъ захотлъ познакомиться съ земляками, хотя я непремнно былъ бы у него въ первый же день своего прізда. Въ Цетинь, какъ въ русскомъ сел, пріздъ чужестранца составляетъ событіе своего рода, и устный телеграфъ усплъ донести всть о немъ до нашего любезнаго соотчича раньше, чмъ мы успли даже позавтракать. Мы побесдовали съ интереснымъ и всезнающимъ гостемъ нашимъ за стаканомъ черинчскаго вина о многомъ, что было необходимо намъ знать, и съ нимъ же вмст отправились осматривать Детинье.