Славянское фэнтези
Шрифт:
Стражник подождал, пока не способный самостоятельно есть узник проглотит; аккуратно зачерпнул следующую ложку, потом еще и еще…
— Нужна твоя помощь, колдун.
Ах вот оно что: значит, помощь Стрепета из Переяславля отныне стоила всего лишь миску супа! Опрокинь ее Деряба на одежду, на пол (что проделывал уже не раз); оставь опять умирать от жажды рядом с наполненным до краев водой, но слишком плотно закрытым (для не имеющего перстов) бочонком, и то не было бы так обидно и горько… Между тем стражник воспринял взгляд заключенного по-своему.
— Хочешь еще? Ты, того… не стесняйся,
— А если нет? — усмехнулся Стрепет.
— Замучаю.
Что и говорить, для знавших Дерябу угроза нешуточная.
«По крайней мере, честно…» Не то чтобы Стрепет боялся — скорее, не узнавал себя: оказывается, он соскучился не только по нормальной человеческой пище, но и по обычному — пусть даже и такому непритязательному — разговору. Это он-то! М-да, похоже, подземелья великокняжеской тюрьмы были способны изменить кого угодно…
— Ну, выкладывай, что там у тебя.
Торопливо, словно боясь, что Стрепет передумает, Деряба сунул руку за пазуху и выложил завернутый в несколько тряпок, изъеденный личинками прошлогодний лист. Уголки губ заключенного неприметно дернулись.
— К городскому колдуну ходил?
— Ходил, да он столько запросил!
Естественно, накормить казенным супом оголодавшего узника куда дешевле! Стрепет засмеялся: нет, простодушие и бесхитростность стражника (от которого со страху разило так, что это казалось чересчур даже для зловонной тюремной камеры) переяславльцу определенно нравились.
— Ты только скажи, стоит платить или нет? — допытывался Деряба. — Сам-то, ясно, теперь ничего не можешь.
Стрепет шумно вдохнул: за полгода унижений и издевательств никому так и не удалось выдавить из него и слезинки — от этой же, невзначай оброненной фразы слезы едва не хлынули ручьями.
— Выброси и забудь.
— Чего?
— Выброси и забудь, — повторил узник. — Городской колдун подбрасывает их специально, чтобы потом тянуть из вас золото.
— И я не заболею? И… не умру? — Деряба потянулся было к злополучному листу, но вдруг спохватился: — Поклянись!
— Клянусь Сварожичами…
Только когда стражник закрыл за собой дверь камеры, оставшийся в одиночестве Стрепет, кажется, впервые по-настоящему осознал, что сотворил с ним Мстислав. Да, Великий князь Новогородский предусмотрителен: он не упустил шанса избавиться от человека, обладавшего не меньшей властью, чем его собственная. Предусмотрителен и умен, но… не мудр, ибо мудрость несовместима с бессмысленной жестокостью. Если бы заодно с руками Мстислав приказал отрубить Стрепету также и голову, то хотя бы проявил милосердие, но нет: князь отдал его на потеху скучающим стражникам.
«Сам-то, ясно, теперь ничего не можешь…»
Огонь факела лениво тянулся к расположенной под самым потолком щели-отдушине; где-то за стеной возились крысы.
«Сам-то, ясно, теперь ничего…»
Но тогда почему крысы, способные загрызть любого, даже не заглядывали в его камеру?
Стрепет задумчиво рассматривал обезображенные руки. Раньше его персты с равным успехом плели сложнейшие
заклинания и перебирали струны гуслей — музыка и теперь еще звучала, но лишь в голове: после казни голос «поющего волхва» потерял прежнюю силу и гибкость.— Наверху дождь?
Вместо ответа стражник смачно выругался…
С того памятного дня, когда Стрепет сберег Дерябе пару целковых, между ним и тюремщиком установилось подобие приятельских отношений. Деряба, вероятно, в надежде, что с помощью увечного колдуна удастся сэкономить еще, заключенного не обижал, даже частенько подкармливал. Стрепет, в свою очередь, старался не замечать покровительственно-пренебрежительного тона, который оскорблял переяславльца, пожалуй, больше всего остального.
— Ты-то откуда знаешь? — запоздало спохватился тюремщик.
Узник ухмыльнулся: невидимые кисти рук ныли со вчерашнего вечера. Невидимые, но тем не менее существующие — теперь уж Стрепет в этом не сомневался: иначе откуда взяться боли? Его руки продолжали жить — пусть пока и неподвластной, но все-таки достаточно реальной жизнью. Что ж, когда-то и настоящие — из плоти и крови — персты были не очень-то послушны, и только благодаря настойчивости и тренировкам…
У него было сколько угодно времени, а ненависть и желание отомстить не позволяли терять его понапрасну. Однако, несмотря на все усилия, дело почти не двигалось, и радость маленьких побед все чаще сменялась приступами безнадежности и отчаяния. Стрепет явно что-то упускал. Что-то необыкновенно важное, но что…
— Ну и жарища! — отдуваясь, сообщил Деряба. — Солнце…
«Солнце… — машинально повторил про себя Стрепет. — Солнце…»
Деряба продолжал говорить, но узник его уже не слышал: в памяти с поразительной четкостью всплывал золотящийся на солнце песчаный берег, плотная серая вода… Плещеево озеро — вот куда Стрепет перенесется в первую очередь. И только потом будут дворцовые интриги, Мстислав…
— Колдун, а, колдун, да ты меня хоть слышишь? Ну-ка глянь, чевой-то мне тут опять подбросили?
— Не прикасайся!
Совершенно непроизвольно — как сделал бы это, будь у него руки, — Стрепет сотворил знак тройной защиты… Сделал и только тогда осознал, что наконец получилось.
«Получилось! О Сварожичи, получилось…»
От ужаса у Дерябы подогнулись колени: он мог поклясться, что видел, как в воздухе мелькнули руки колдуна — и валявшийся на земле сверток с шипением исчез…
— Я тебя прощаю, Деряба, но запомни: заключенных не тронь!
Беснующийся огонь факела, бормотание стражника, пытавшегося поцеловать полуистлевшие от крови и пота лохмотья… Стрепет был еще здесь, но его сознание находилось уже далеко-далеко: там, где в серой воде золотой чешуей отражалось вечернее солнце.
— Этот человек, — придворный колдун указал на вжавшегося в стену Дерябу, — не врет, княже, Стрепет…
— Отрастил себе новые руки?! — перебил Великий князь, не выносивший даже имени переяславльского колдуна. — Да не обрушит Перун свой меч на земли Новогорода! Ты когда-нибудь о таком слышал, Светозар?
— Нет, зато почерк Стрепета я не перепутаю ни с чем. Он применил свой дар. Четыре или пять формул — значит, прежде чем отсюда выйти…