След человеческий

Не однажды случалось мне наблюдать такие картины: утром по деревенской улице от дома к дому, от окна к окну идет бригадир и оповещает, что надо, мол, отправляться на колхозное поле копать картофель, а какая-нибудь тетка Матрена или тетка Алена, выглянув из окошка, сварливо отвечает ему:

— Да ну тебя к лешему, у меня еще на своем огороде картоха не выкопана.

День проходил за днем, начинались осенние затяжные дожди, за дождями — заморозки, глядишь, уже и снежок ложится на землю, а картошка на колхозном поле так и оставалась неубранной.

По той же причине в сенокосное время не успевали заготовить кормов для скота. Зимой колхозные коровы от бескормицы тощали, переставали давать молоко. Так к одной прорехе прибавлялась другая, общественное хозяйство приходило в упадок, становилось убыточным. А уж раз оно становилось убыточным, то и колхозники не получали за свой трудодень почти ничего и, бранясь, говорили:

— А ну его к праху, этот колхоз! Работай не работай — все равно ничего не получишь.

Такими убыточными и бесперспективными были колхозы в Вековке, Демине. Люди там жили бедно.

Когда они объединились с богатым, сильным «Большевиком», некоторые из вековских и деминских колхозников полагали, что теперь все изменится само собой и к ним сразу же потекут всякие блага.

Вскоре после объединения, когда эти маломощные хозяйства стали новыми производственными бригадами большого колхоза, Аким Горшков вместе с секретарем колхозной партийной организации побывали в каждой из них и объяснили колхозникам, что начинать надо не с распределения благ, а с укрепления хозяйственного фундамента, с создания того источника, откуда бы потекли эти блага.

— Прежде всего надо покончить со старыми привычками и усвоить непременное правило, которое существует в «Большевике»,— сначала выполни то, что поручено тебе сделать на колхозном поле или на ферме, а уже потом думай о своем огороде,— говорил Аким.— А далее вот что,— продолжал он.— Главной задачей нашего животноводческого хозяйства является производство мяса и молока. Производство это будет выгодным только тогда, когда мы поставим его на промышленную основу. Маломощным колхозам такая задача не по плечу. Но теперь у нас большое хозяйство, и вот, знаете ли, правление решило заново перестроить ваши старые животноводческие фермы, чтобы превратить их в настоящие фабрики мяса и молока, как, например, уже сделано на Нечаевской.

— Аким Васильевич, так ведь на это какие деньги потребуются!

— Деньги потребуются большие.

— А где их взять?

— Придется выделить из общих доходов колхоза. Но эти затраты окупятся, и даже с лихвой/

— А может, погодить? А то ведь что получается: мы к вам присоединились, чтобы из бедности выбраться, и оказывается, опять придется на стройку этой самой «фабрики» доход отдавать. Нет, не согласны...

Пришлось терпеливо убеждать их, что перестройка хозяйства необходима и что это единственный путь к увеличению доходов.

Стали проводить в новые бригады телефонную линию из Нечаевской, чтобы связать их с центральной усадьбой, и опять некоторые из вековских, деминских и головаревских колхозников говорили:

— А зачем это? Мы и без телефонов жили...

Все, что намечалось сделать или построить в колхозе, по обыкновению, сначала обсуждалось на заседаниях правления или на общих собраниях и делалось только после того, как они принимали свое решение. Такой порядок утвердился давно. Но те из колхозников, которым перестройка животноводческих ферм или установка новой линии телефонной связи казались пустой тратой денег, ворчали:

— Это Аким все выдумывает. Привык командовать-то.

— А мы и на него управу найдем...

И вот однажды в областной комитет партии пришла анонимная жалоба на Горшкова. Его обвинили в том, что он-де зазнался, ни с кем не считается, чувствует себя в колхозе чем-то вроде помещика и что люди там работают, как на барщине.

Анонимная жалоба всегда вызывает недоверие и почти всегда оказывается несправедливой. Недаром жалобщик не захотел подписаться, скрыл свое имя. Но в обкоме решили: все-таки сигнал есть сигнал, а в жизни случается всякое—надо проверить.

На Нечаевскую приехала комиссия. Три недели велась тщательная проверка. С Горшковым члены комиссии разговаривали официально: «вы», «товарищ председатель». Проверяли годовые отчеты артели, беседовали с бригадирами, с членами правления, с рядовыми колхозниками. Как и следовало ожидать, письмо оказалось клеветническим.

— Зато теперь ты чист совершенно,— сказали Акиму.

А он покачал головой и ответил:

— Ах, дорогие товарищи, а какого червяка вы мне в душу запустили своим недоверием, сколько нервов попортили!

— Коммунист не должен обижаться на это,— строго сказал один из членов комиссии.

— Что же, по-вашему, коммунист-то не человек?..

Но люди, увлеченные великой и благородной целью,

не помнят обид. Наговоры и клевета не пристают к ним, как плесень и ржавчина не пристают к благородным металлам. Жажда деяния целиком захватывает их душу и щедро наполняет ее добром.

Аким Горшков был целиком захвачен заботами о том, как помочь колхозникам новых бригад перестроить и наладить хозяйство, чтобы навсегда покончить с отсталостью. Он старался разглядеть в каждом человеке, на что тот способен, и направлял эти способности на пользу общему делу.

...Прошло три-четыре года, и суловские, головарев-ские, вековские колхозники стали такими же, как нечаевские. Доходы этих бригад резко повысились, достаток пришел в их семьи, и люди поняли смысл и значение коллективной работы.

В 1951 году за успехи в равитии колхозного производства Акиму Васильевичу Горшкову Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено звание Героя Социалистического Труда. А вскоре после того он был избран депутатом Верховного Совета Российской Федерации.

6

Не одно поколение мещерских крестьян мучительно пыталось тяжким трудом своим оплодотворить скудную землю и вырваться из замкнутого круга ужасающей бедности. Но тщетными были эти усилия. Возможность коренного преображения деревенской жизни открыла им Октябрьская революция, а партия Ленина указала единственно верный путь — путь коллективизации крестьянских хозяйств.

Когда шесть бедняцких семей из Нармучи объединились в коммуну, огонек надежды, сверкнувший им издалека, был еще очень слаб. Но вот прошло четверть века. Теперь в колхозе «Большевик» было уже более двухсот пятидесяти семей. Земельные угодья его — пашни, луга и пастбища — вышли далеко за пределы Нечаевской вырубки и развернулись на пять тысяч гектаров.