След рыси
Шрифт:
Думал:
«И не курю ведь, бросил… А, черт… И все из-за того: перебрал вчера на этом паршивом банкете… У-у-хх… ф-ф-ф…» — отошел от окна совсем стариковской, больничной даже походкой — увидел бы себя со стороны, ужаснулся бы, — прошел к столу, сел, лучше сказать, брякнулся в свое удобное полумягкое кресло, и на минуту ему представилось, что он умирает, — так стиснуло, сдавило, лишило дыхания, подступило к горлу, но вот все-таки начало отходить, прокатилось, прошло, дышать стало легче, и он усмехнулся где-то внутри себя, не видно на лице, по-прежнему державшем гримасу близкой боли, подумал, что любая тягота в конце концов отходит, облегчается, и сколько так уже было, сколько может быть еще, сколько раз он воспитывал свое мужество в себе, не выдавая никому и ничем, разве что привычно
В сущности, — что такое жизнь? Ее пустяковую цену и узнаешь, лишь когда вот так прихватит, а цену великую и значительную ощущаешь, когда тебе хорошо и ты готов жить вечно и нисколько не сомневаешься в возможности этой вечности.
Замечал, что всегда перебирает на банкетах по поводу чьего-то утверждения в новом чине-степени, в то время как на юбилеях и на разных служебных приемах остается образцом трезвости. И банкет-то — ой, — если разобраться, так себе… — банкетишко. Ну, защитил Петька, школьный еще однокашник, докторскую, еще ВАКом-то не утвержден, и кто он, в общем-то, даже если утвердят (утвердят, конечно)… Кто он, Петька, пускай — доктор, Петр Афанасьевич, по сравнению с ним, начальником главного управления, одним из первых кандидатов в замы к самому, кто? — да так, ноль без палочки, хоть там он химических или физических, еще каких-то наук… Вот в вечорке читал статистику, статью — одних только женщин докторов за тысячу, а мужиков не сосчитать, еще и кандидатов, тех вообще сейчас пруд пруди, всяк строит, строчит кандидатскую, лезет куда повыше… старается обскакать… Думалось так глубоко-глубоко про себя и наивно, может быть, без предела, сам удивлялся: со стороны-то ведь и не представится никому. Ведь со стороны-то кажется, все большие начальники ничего, кроме значительных мыслей, в голове не имеют… не держат. Тем и отличаются…
Однако вот он-то, Иван Селиверстович, при такой должности — и без степеней, а оно, в общем, и не худо бы при всем при том: доктор наук, членкор, профессор, профессор особенно… Мм… ф-ф… Опять… Ух, как тошно… Отчего все-таки вчера нажрался? Коньяк, что ли, был дурной? Доктор-профессор, а три звездочки… Звездочки-Звезды… Как-то так получилось, что, всю жизнь он был к ним неравнодушен — да и кто равнодушен-то? — и все, может быть, оттого, что не довелось их носить ни на погонах, ни на рукаве. В армию не попал, кончил педагогический, не было там военной кафедры, в войну работал на заводе, была бронь, потом пошел в гору вплоть вот до этого кресла, кабинета, а остался, стыд сказать, какой-то там «рядовой-необученный». Будто ты в самом деле неуч какой-то, неграмотный болван… Недавно видел, садился в «Чайку» какой-то генерал, а по должности он, может, младше его… Да что это за чушь сегодня лезет? Нет, пить надо бросить совсем… Хватит!.. Свое выпил… И на банкеты такие нечего ездить. Унизился ведь вчера… Если бы Петька не однокашник, а то вместе все-таки сидели, «уды-неуды» получали, за девчонками бегали… Счас, конечно, остепенился, а ведь моложавый, черт, зубы все на месте, волосы хоть куда… Не то что тут…
Провел ладонью по лысине, пригладил косо зачесанные плоские пряди, вздохнул попросту. Редко и в кабинете давал он себе волю, снимал все труднее снимающуюся маску значительности и деловой озабоченности, служебного величия, редко снимал. Это бывало, если уж очень допекала печень или стенокардия, если прыгало давление.
Много раз требовательно тарахтел телефон, личный, не через селектор… Не брал трубку и секретарше наказал настрого: занят… Никого-никого…
Ну вас всех… Никакой жизни нет — один сплошной трезвон. И все должен решать, брать на себя. Приказ на приказе. Запрос на запросе. Петьке бы так… Ходит, наверное, там по своей лабола… рабола… Тьфу… А тут… Опять звонок по главному. М-м-ых. Отвечать надо все-таки. Встряхнулся, собрался, поставил тон голосу, кашлянул для проверки… Так. Лицу вернул всегдашнюю значительность.
— Слушаю (с весом, но и с почтением)… Да… Сегодня утверждаю… Да… Разумеется… Конечно..: Давление что-то… Заморозки пошли… Да-да… Слушаю… Понимаю. Понимаю… Хорошо…
Положил трубку. Поглядел на красный телефон, будто он и был виновен во всем сущем. Укладывал в голове поудобнее текущую работную кладь. Окончательно
утвердился в выбранном выражении безоговорочной серьезности — правая бровь чуть приопущена, нависла над глазом, губы только слегка покривлены, голова прямо, веки озабочены. Давнул кнопку селектора.— Начальника проекта ко мне, — ворчливо. — Вчера же договорился…
— Василий Сергеевич ждет. Он здесь.
— Так пусть заходит.
Вошел начальник проектного отдела главка Цыпин. Исполнительный, толковый, добротно одетый мужчина с обликом типичного технического инженера-руководителя. По всем статьям хорош Цыпин, но, поговаривают, метит в его кресло. Оно бы и ничего, если уйти с повышением, скажем, в замы, даже хорошо будет. Ну, а как на пенсию, за штат… Как говорится, «без мундира»? Тогда? Смутно чувствовал, знал: Цыпин куда способнее, моложе, мыслит шире, образование истинное. Ладно, это потом… Чуть ворчливо:
— Что там у вас с центральной магистралью? Почему держите?
— Все готово, Иван Селиверстович… Вот… — не оправдываясь (а ведь зря упрекнул-то, для порядка, для острастки: знай, сверчок…) сказал Цыпин, развертывая планшеты и карту. — Трассы пойдут здесь, здесь и здесь, — указал ладонью. — Окончательные проекты по данным институтов закончены полностью. Нужно только утверждение… ваше и… — мотнул головой на потолок.
Тяжелым, набрякшим взглядом, отворачиваясь несколько, чтоб не пахнуло, чтоб еще чего не подумал этот Цыпин, смотрел, вел эбонитовой указкой, точно сверялся с каким-то своим внутренним представлением.
— Так… А подводящие трассы? Так… Так… Да садитесь вы. Не торчите… — Ворчливо: — Сердце сегодня… Перепады, что ли? Черт… Погода какая стала… — Побрякал валидолом в кармане… — Вторую хлещу и не помогает… Замечания к проекту есть?
— Есть письменная просьба тамошнего исполкома. Просят перепланировать, отодвинуть участок трассы, ибо проходит, как сказано, по уникальным лесным массивам. Вот здесь… Из общества охраны тоже отношение прислали… Писатели какие-то двое… Калинин… Малинин…
— М… гм, — пробормотал Иван Селиверстович, продолжая изучать проект.
— Заповедник, что ли?
— Нет. Но собираются как будто…
— Не заповедник? А чего ж тогда плакаться? Вот и прособирались. Еще дольше бы чесались. Как до дела — так сразу в слезы, в просьбы…
— Мы предусмотрели все-таки в проекте поправку. Если вы посчитаете нужным…
— А вы? — с нажимом, со взглядом на чуть седеющую голову Цыпина.
— Мы… Мы считаем… В общем-то…
Цыпин явно не хотел прямой формулировки.
— Нну-те-ка… Посмотрим. Что вы там напредусматривали… Так отсюда… Так… Ттак… Но ведь это же — угол? Угол? Километров семьдесят — сто в обход? Да вы что?
— Пятьдесят семь километров… Но зато трасса пойдет полями и малолесными пустошами. Провели детальную разведку. Потери в средствах будут по-видимому невелики, кроме того, напрямик трасса пойдет лесными болотами, а здесь спиливать лес… Разрушать экологический комплекс…
«Ишь ты, какой шустрый, — думалось раздраженно. — Какой бойкий! Экологический комплекс…»
— Так… А лишние опоры вы учли? Кабели? Работу? Рубли? Время? Самое главное сейчас — время!
— Но… Уникальный лес… Нетронутая природа…
— Послушайте, Василий Сергеевич, ну что вы мне, как школьнику какому-то, прописи! Букварь. Неужели вы думаете — я не понимаю — природу надо беречь? Но вы-то там бывали? На месте? Нет. Какие, скажите, могут быть дебри в тридцати-сорока километрах от этакого города? Да тут через десяток лет Черемушки стоять будут! Надобно смотреть вперед и уметь приносить жертвы. По-вашему, если и трассы и магистрали проведи, и лес не задень? Где это видано! Волгу перейти и штанов не замочить… Экологический комплекс! Уникальная природа! Заявления… Ну, что ж… Сейчас все на этом помешались. На охране то есть. А писатели особенно. Ведь как хорошо об охране всего разглагольствовать? «Сохранить! Уберечь!» А сам писатель, небось, не с лучиной сидит, не с коромыслом по воду ходит… Надо мыслить шире. Думать не об интересах кучки фанатиков, которым, в сущности, и на природу-то наплевать, была бы известность да денежки, думать надо о насущных нуждах, интересах промышленности, о государственных планах.