След

Ещё при жизни имя этой удивительной женщины произносили с благоговейным трепетом. Что уж говорить, коли в Твери её святой почитали!

Рано овдовев, Ксения Юрьевна приняла на свои плечи тяжкую долю правления и правила Тверью мудро, бережно - так, как не всякий бы муж управился.

Между прочим, ещё до Дюденева набега, когда Андрей Городецкий первый раз татар на Русь навёл, пожёг города от Мурома до Торжка, у Твери-то изверг лишь предгорье пожёг, потому как в кровь, дым и пепел вышла ему навстречу княгиня Ксения Юрьевна. Чем уж она его тогда урезонила, трудно сказать, однако же, уберегла Тверь от опустошения… Словом, редкой душевной силы и редкого ума была правительница.

Двадцать лет в исправе держала великое княжество, чтоб в чести и богатстве передать его сыну. А как возрос Михаил, как поняла она, что сын её крепок собственной силой, чист и благ высокими помыслами и более уж не нуждается в её наставлениях (как всякая мать не могла же она от них воздержаться!), так княгиня и оставила любезную её сердцу Тверь, удалилась от дел во Владимир, где в Успенском монастыре под именем Марии уневестилась Господу. Хотя и в миру жила она, почитай, монашенкой. Да видно, иной, строгой схимы искала её душа.

Но не упасёшься от мира и за монастырскими стенами, если мир округ лжив, коварен, жесток, равнодушен, труслив, тупоумен… а сыну её над тем миром выпало князем стать. Она и сама была не рада тому, потому что знала заранее, что коли ступил Михаил на путь, так уже не свернёт с него, и горек будет его путь, как всякий путь истинный…

«Да вот же ведь, - подумала, глядя на московского князя, - и шагу ступить не успел, а вот уж и тернии…»

Наряден был князь! Каблукасты сапоги крыты бисером, кафтан так простёган золотым шитьём, что глаза слепит, козырь - высоченный пристяжной воротник - украшен дорогими каменьями… А лицо-то мелкое, вострое - птичье, что ли? Не поймёшь: то ли кречет, то ли петух? Взглядывает дерзко, задиристо - уличён да не наказан, вон что! Мальчишка! Славы жаждет, завистлив, злобен - словом, так себе, мелкий князишка…

«Да ведь на Руси-то тернии - и репейник колючий! Вот беда-то!»

И вот что ещё тяжко поразило княгиню-схимницу: прямо-таки удивительно и лицом, и статью схож был Юрий не с Даниилом батюшкой, а с дядей родным - Андреем-бешеным! «Одна кость, одна кровь, одна душа чёрная! Вон что!»

–  Так ты, что ли, Юрий, спрашиваю?
– властно спросила она.

–  Я - князь московский Юрий Данилович, - кивнул он.

–  Ан, знать, не Данилович!
– как отчеканив, бросила мать ария.

Пошто это я не Данилович?
– удивлённо вскинул Юрий глаза на странную инокиню. Впрочем, он уже догадался, кто перед ним.

–  А по то, что кабы чтил ты отца своего, так не посмел бы подняться на дядю своего Михаила-то Ярославича! Как и Михаил не поднялся бы на Даниила Александровича! Али не знаешь, что отец твой и сын мой в складниках состояли против Андрея-то Городецкого?

–  Может, было то, а может, и не было, - ухмыльнулся Юрий.
– Да и не суть в том, что прежде-то было, а в том, что ныне у меня и самого права…

–  Нет у тебя прав, мальчишка! Мне-то хоть не ври! Потому как все знают и сам ты не хуже иных ведаешь, что нипочём не сидеть тебе на великом столе владимирском!

Юрий хотел было возразить, но мать Мария махнула рукой:

–  Молчи! Я не спорить с тобой пришла, - она усмехнулась, - чай, слыхала - неуговористый! Я тебя просить пришла… хочешь на колени перед тобой паду: князь, не мути Руси, она и так от слёз мутная! Пред отцом благочинным, ради Христа Господа молю тебя - не расти обиды в душе, отступись от малого ради иного великого! Неужели не мыслишь, что раздоры наши одним лишь татарам на руку, неужели не ведаешь, что не для себя и не против Михаила в Орду идёшь, а лишь на русскую муку?! Али о том не ведаешь?

– Она перевела дух и ещё добавила, может быть, о чём и поминать-то не следовало: - Знаю, не сам ты на то решился - ордынцы тебя позвали на Михаила подняться, ить для тебя-то и стол владимирский как можайский прибыток, но ты же, князь Юрий, людям своим - отец, ужели единая крепость-то русская не выше корысти? Молю: не ходи в Орду, не чини новой при, а напротив того, встань с сыном моим, пособи ему!

Мать Мария умолкла, будто осеклась о холодный внимательный Юрьев взгляд: кому и о чём она говорила? Юрий же, понимая, что слова её многого могут стоить на ханском суде как свидетельство Михайлова коварства, воскликнул с горячностью:

–  Да в чём я пособить-то ему могу?

Мать Мария покачала головой и так поглядела на Юрия, что ему стало не по себе. Казалось, она его видела до самого дна души, до самых тайных и чёрных её закоулков.

–  Ох тёмен ты малый, ох тёмен…

Нет, вилять да хитрить перед этой старухой было глупо. Ан и не хитрить было никак нельзя…

–  Так что решил, князь?
– не сводя с него глаз, спросила инокиня.

Юрий то поясок наборный одёргивал, то ухо рукой теребил - будто думал. Сказал наконец:

–  А коли отступлюсь, так не вспомнит мне зла Михаил?

–  Он не злопамятлив.

Юрий ещё помолчал. На самом-то деле вопроса не было перед ним, однако ж понял он, что лаяться ему теперь ещё и с княгиней никакого резона нет - больно громок окажется лай.

Да и к старому греку при ней следовало подластиться. К тому же, и для себя неожиданно, решил Юрий поторговаться впрок.

–  А как Михаил Ярославич-то станет великим князем, не захочет ли он наново переяславскую вотчину под себя забрать?

Мать Мария, не веря ушам, удивлённо поглядела на Юрия.

–  Ан я ошиблась в тебе? Ан ты, знать, не вовсе без головы, - проговорила она.

–  Так что же, Переяславль-то чей будет?
– настойчиво повторил Юрий.

–  Что ж, Переяславль… чай, не Русь, - видно, не веря Юрию, саму себя убеждая в чём-то, тихо проговорила инокиня и вскинула на него и в старости не выцветшие, загоревшиеся надеждой глаза: - Матери слово тебе даю, коли отступишься, не посягнёт Михаил на Переяславль!

–  Что ж, не стану и я суда требовать, - вздохнул Юрий.

–  Неужто? Неужто одумался, сыне!
– точно ото сна очнулся благочестивый митрополит. Хотя, конечно, не спал он, следил неустанно, как на весцах вечной борьбы то к Злу, то к Добру склоняется живая душа человеческая. Следил, да не уследил как, когда то Добро перевесило? Да в том ли суть, что не уследил, во всякой душе Господни уголья теплятся, знать, во всяку душу слетают ангелы, чтобы вздуть те уголья, как лампадку угасшую.
– Да неужто одумался!
– не помня обиды, возликовал Максим.

–  Да ить разве ж мыслимо, святый отче, без твоего-то благословения шаг ступить?
– смиренно произнёс Юрий и покаянно добавил: - А худые слова прости мне, отче! Не сдержан я…

–  Что ты, что ты!
– прервал его Максим. Слёзы умиления выступили у него на глазах.
– Раскаянный грех - не грех, а раскаявшийся Господу ближе праведника! Иди же, сыне, благословлю тебя.

Юрий готовно кинулся на колени.

–  Уверуй в Господа, и упасёт Он тебя от искушения Дьяволова, и наставит на путь, и возведёт на высоты твои… - крестным знамением осенил благочинный склонённую голову.