Следователь

Некоторое время они шли молча. Вокруг постепенно просыпался город: мимо проносились хлебные повозки, окутанные умопомрачительным сдобным ароматом, скрипели сани молочников, хлопали, открываясь ставни, выпуская из окон султаны пара и застоявшегося за ночь воздуха, спешили по своим делам трубочисты. Солнце показало желто-белый бок из-за крыш и теперь приятно щекотало прохожим щеки. Мороз сразу потеплел, и теперь на Фигаро накатывали волны сонной истомы – только сейчас следователь понял, как долго он не спал.

Он повернулся к Марине и спросил:

– Вы не замерзли? Может быть, Вам поймать извозчика?

– Спасибо, не надо. Я еще пройдусь. – Она слегка качнула головой. – А Вам далеко?

– Далеко. Но я, пожалуй, тоже пройдусь.

– Значит, пройдемся вместе.

Они опять замолчали. Так же молча дошли до конца Кованой и уже свернули на Малую Жестянку, когда Марина вдруг сказала:

– Знаете, я не могу плакать. Совсем. Не могу страдать, рвать на себе волосы, глотать яд… Он забрал у меня это. Там, у кафе, перед тем, как… Я могу только грустить и все. Но я совсем не чувствую боли. Только печаль. И никак не могу отделаться от мысли, что он никуда не делся, не умер. Думаете, я сумасшедшая?

Фигаро задумался. На мгновение ему вспомнилось: низкое серое небо, изрезанное морщинами лицо, старое и одновременно молодое, острога в обветренных руках, ехидный взгляд и соленый запах океана.

«…Это мой мир, в конце концов, в нем я хозяин. Вечность, секунда – какая разница?»

Он едва заметно улыбнулся и покачал головой.

– Нет, Марина. Я не думаю, что Вы сумасшедшая.

– Правда?

– Правда.

– Пойдемте ко мне. Я напою Вас кофе.

– Спасибо, дорогая, но я ненавижу кофе.

– Так с коньяком же.

– О! Благодарю. Это было бы очень кстати.

– …Господи, Фигаро, да оставайтесь хоть на год! Да хоть на десять лет!

– Ну, мне, право, неудобно…

– Неудобно брюки через голову одевать – голова в штанине застревает!

– М-м-м… Ну, хорошо… А у Вас уже готовы эти замечательные блинчики с мясом и печенкой?

– Конечно. Только берите те, что снизу – они не такие горячие.

…За маленьким кухонным окном сияла большая желтая луна. Путаясь в изразцах морозных узоров, лунный свет становился вполне мистическим, и тогда казалось что за окном – таинственный ледяной лес, полный тихого сияния болотных огоньков и дрожащего блеска мелких древесных духов. Фигаро подумал, что на эти лунные картины можно смотреть часами, как на огонь в камине.

Марта Бринн покосилась на следователя, вздохнула и осуждающе цокнула языком.

– Фигаро, Вы уж меня простите, пожалуйста, но Вы выглядите так, словно на Вас неделю возили воду. Скажите честно: они Вас совсем замучили? Этот Смайл – милый мальчик, но умеет быть чертовски настырным…

– Замучили, тетя Марта, – кивнул следователь, дожевывая блинчик. – И Смайл и этот ваш городской инквизитор и колдуны ваши и бюрократы столичные – все замучили. И предписания кретинские пополам с инструкциями, которые пишут идиоты, меня тоже достали. И подписка о неразглашении за подписью старшего инквизитора и начальника жандармерии жуть как опротивела. Хотя подписал я ее меньше суток назад.

– Да что же с Вами случилось?! – Марта Бринн негодующе потрясла кулаками. – Какая сволочь довела Вас до такого состояния? Фигаро, расскажите! Облегчите душу… Кстати, вон там, в тумбочке, на первой полке кувшин вишневой наливки.

– О, прекрасно… Ну, тетя Марта, я же говорю – подписка! Не имею права ничего никому рассказывать вплоть до окончания… Хм… А что, совсем неплохая наливка. Только вот крепковата, как по мне... Короче, ничего я Вам рассказывать не буду, а расскажу… сказку. Понятно, госпожа Бринн? – следователь подмигнул.

– Как не понять, господин следователь! – Марта чопорно поправила прическу. – Все понимаем. Не первый год на свете живем. Сказку так сказку.

– Ну, вот и замечательно! Присаживайтесь поближе и возьмите себе во-о-о-н тот стакан… Да, именно… Давайте так: за то, чтобы все у всех было хорошо!

– Давайте, Фигаро.

– Ум-м-м… Прелесть, просто прелесть… В общем, слушайте: в одном далеком городе жил да был добрый колдун инкогнито…

3.

– … Гони, песья кровь! Гони скорее!

– Уже, ваше сиятельство! Мигом домчим!

– Быстрее! Поднажми, кур-р-рва мать! Тащимся, как свинья по кочкам!

Кучер Хробак в очередной раз бросил короткий взгляд через плечо на странного клиента и в очередной раз горько проклял свою неуемную жадность.

Здоровенный мужик, косая сажень в плечах. Папаша Хробака тоже был мужчина немаленький (сам он втайне считал себя самым большим в Нижнем Тудыме и его окрестностях; тех же, кто осмеливался вступать с ним в дискуссию по этому вопросу, мигом переубеждал пудовый кулачище Хробака-старшего), но этот тип, пожалуй, заткнул бы за пояс и старого Хробака и его сынишку вместе взятых. Вороная брода – окладистая и напомаженная до лоснящегося блеска, усы подковой, густые черные брови, бруствером нависающие над слегка раскосыми глазами, широкие скулы, орлиный нос, золотое кольцо в мочке уха, больше напоминающее своими размерами звено от якорной цепи и очень смуглая кожа, блестевшая так, словно этот тип только что вынырнул из бочонка с маслом.

«Монгол, что ли?», – ломал голову Хробак. «Или турок?»

Одет мужчина тоже был весьма необычно. Медвежья шуба, в которую без проблем можно было укутать крупного быка, под ней – красный кафтан с мелкой золотой вышивкой, необъятные яловые сапоги, густо натертые дегтем и шапка на голове. Хробак никогда не видел таких шапок: черный бобер с пришитым на затылке пучком волчьих хвостов и огромным золотым грифоном-двуглавцем чуть пониже макушки. Не папаха, а настоящая меховая тиара.

…Хробак подобрал его на Железном Разъезде. Солнце уже село и кучер, не торопясь, выпрягал лошадей, жмурился от удовольствия, вдыхая долетавший со стороны флигеля запах бараньей похлебки и предвкушая тепло, стакан холодной, только что с мороза, водки и миску горячей еды, когда со стороны железнодорожной станции к нему подошел… нет, подбежал этот здоровяк.

– В город, мужик! Срочно!

– Сегодня уже не ездим, – веско заявил Хробак, позволяя каурой выплюнуть мундштук.

– Вот, забирай! – лапища, размером с печной противень, ткнулась ему под нос. Хробак глянул и обомлел: золото! Золото, туда его и растуда!

– Десять империалов! Едем сейчас!

Это было больше, чем Хробаку удавалось выручить за месяц.

– Ай, едем, ваше сиятельство! Едем! Хоть на край света!

…Теперь он горько об этом жалел.

«Их сиятельство» были явно не в себе. За детиной в шубе словно черти гнались: он ни одной секунды не сидел спокойно – вертелся, как волчок, постоянно оглядываясь, хотя было совершенно непонятно, что он надеется разглядеть сквозь снег и ночной мрак, хлопал себя по бокам рукавами и непрестанно костерил Хробака на чем свет стоит.

Этому типу явно было очень страшно.

Но, что хуже всего, темный ужас этого странного человека постепенно передался и кучеру. Хробак мертвой хваткой вцепился в вожжи, испуганно оглядываясь по сторонам. Он никогда не страдал от избытка воображения, но сегодня с ним явно творилась какая-то сказочная чертовщина.

Верстовым столбам вдруг надоело стоять на месте, и они принялись играть с кучером в прятки: знакомая дорога внезапно терялась, завиваясь петлями принималась рыскать по заснеженному полю, а когда Хробак, бормоча «заговор от наговора» и судорожно плюясь через левое плечо, начинал понимать, что безнадежно заблудился, верстовой «полосач» неожиданно выпрыгивал из сугроба, как шут из коробочки и тогда кучер, ошарашено тряся головой, с руганью и гиканьем возвращался на потерянную колею.