Следствием установлено…

— Моя фамилия?! — невозмутимо спросил он. — Вы, очевидно, ошибаетесь. Произошло недоразумение.

Охочий покраснел густо, почти до слез, поняв направление мыслей собеседника. Он долго откашливался в кулак, а затем, собравшись с духом, произнес:

— Я догадался, о чем вы подумали, но это ошибка. Никто к вам меня не посылал, и пришел я сюда не ради любопытства. Наш первый разговор в прокуратуре не получился откровенным, ибо я не знал, насколько серьезно вас затронули дела завода. Вы не произвели тогда на меня впечатления человека, по-настоящему заинтересованного судьбой нашего коллектива. Вы сами стояли на распутье. Мне трудно было говорить с вами откровенно. Теперь я убедился: вы сделали выбор, хотя не признаетесь в этом, и я готов помочь вам. Я до глубины души возмущен тем, что происходит на нашем заводе. Какой-то негодяй на протяжении стольких лет отравляет существование целому коллективу. Согласитесь, он клевещет не на дядю Ваню или тетю Машу, и даже не только на директора завода. История с письмами и проверками будоражит всех, последствия ее скажутся в дальнейшем на всем производстве. Но даже не это главное. Она уродует людей, морально разлагает их. Иной видит безнаказанность такого писаки и сам задумывается: может, попробовать при удобном случае. Риск-то минимальный. А ведь руководитель каждому не угодит, всегда найдутся и недовольные. Одному в премии отказали, другому выговор закатили, третьего уволили. Законных оснований для оспаривания нет, вот он и возьмется за перо из желания отомстить. Попробует разок — выйдет, начнут трясти руководителя. Потом захочется еще раз и еще. Раз ты мне, то и я тебе. Я твердо убежден, что, допуская это, мы серьезно проигрываем в идеологическом воспитании людей. Кулешов, конечно, не бог, но мужик честный, дело знает и болеет за него. Лучшего руководителя для нашего завода трудно найти. Вот почему сейчас я здесь и готов ответить на любой вопрос.

— С чем же вы пришли сегодня? — спросил Вершинин. — Может быть, вы назовете мне имена предполагаемых анонимщиков?

— Нет, имя автора писем предстоит открыть вам, я же могу легко ошибиться, бросить тень на невиновного, как получилось однажды у директора. А вот детально ознакомить вас со сложившимися на заводе отношениями, с характерами некоторых людей — пожалуйста. Думаю, это поможет вам в работе.

«Характеры, взаимоотношения, психология — вопросы важные, — подумал Вершинин, — но ведь анонимщик обычно кустарь-одиночка, дело-то тонкое, щепетильное, популярности ему приходится избегать, поэтому вряд ли Охочий мне серьезно поможет, раз даже предположительно не называет автора».

Однако внешне Вячеслав скрыл свои сомнения и сделал вид, что крайне заинтересован в предложенной помощи.

— С чего бы мне начать? — в раздумье проговорил Охочий…

— Давайте с взаимоотношений директора с подчиненными, причем с натянутых. Расскажите о людях, недолюбливающих Игоря Арсентьевича.

— Неужели вам кажется, что все так просто, в лоб, — удивился Охочий. — Тот, кто недолюбливает, тот и пишет? Я знаю некоторых наших работников, которые терпеть не могут Кулешова и открыто говорят о своем отношении к нему, но, упаси меня бог, например, подумать плохо о Прохоре Лукиче Слепых, старейшем рабочем, члене парткома только из-за этого. А ведь он в довольно резких выражениях критикует Кулешова, причем всенародно. Кто высказывает в глаза, не прибегнет к анонимкам. Скорее всего, клеветника надо искать среди тех, кто улыбается в глаза, льстит, лезет в друзья, а в душе вынашивает совсем другое.

— Константин Сергеевич, — перебил его Вершинин, — вы упрощенно поняли мои слова. Я ведь прошу вас рассказать о всех категориях недовольных. О таких, как Слепых, я тоже хочу знать. Но сейчас мне в первую голову хотелось бы услышать о тайных недоброжелателях, а также о таких, кому выгодно устранение с завода Кулешова.

Вершинин подправлял Охочего своими вопросами, не давая ему увлекаться общими рассуждениями, свойственными людям, принимавшим все близко к сердцу. Таким всегда бывает труднее сосредоточиться на главном.

— Кому выгодно? Кому нужно? — повторил Охочий. — Вопрос поставлен серьезно. Кому нужно устранить Кулешова с завода? Вопрос этот, кстати, можно даже усилить — кто заинтересован, чтобы Кулешов умер? Да, да, это не преувеличение. Именно умер, ибо тот, кто писал анонимки, прекрасно знал, что у директора был один инфаркт, и надеялся на второй. Мол, чем хуже, тем лучше. Я вас разочарую. Не знаю я таких людей на заводе. Есть плохие, есть хорошие, но чтобы сознательно добивать человека, надо быть отпетым живоглотом. Я прекрасно понимаю ваш вопрос. Есть и такие, которым хотелось бы стать директором завода, — желание вполне понятное. Можно стремиться к его исполнению, но использовать такие методы для достижения цели — отвратительно.

— Константин Сергеевич, — прервал он снова Охочего. — Я понимаю, хороших людей на заводе много, большинство из них с негодованием отвергнут такой путь, но мне эти люди не нужны. О них в другой раз. Сейчас мне нужны другие — отрицательные, причем не явные злодеи, а те, которые пытаются скрыть эти качества. От пытливого наблюдателя им, понятно, не укрыться, ведь трудно постоянно носить маску. Понятно?

— Понятно. Попробую, — немного подумав, ответил Охочий. — Но для начала разрешите задать вам вопрос.

— Пожалуйста.

— Если вы были в объединении, то уж, конечно, ознакомились с материалами проверок?

— Допустим.

— Заметили ли вы в них какую-нибудь странность?

— Странность? — Вершинин стал вспоминать прочитанное. — Какую странность?

— Меня удивляет одно обстоятельство: почему во всех проверках руководителем комиссии являлся один и тот же человек — Алексей Михайлович Раков, главный инженер объединения? Состав комиссии менялся, а вот руководитель оставался прежним.

«Действительно, почему все время Раков? — задумался Вячеслав, — даже объективности ради следовало бы назначить другого. Надо посмотреть, по чьей инициативе его посылали».

— Думаю неспроста, — продолжал Охочий. — Я краем уха слышал, что Мартьянов возражал против этой кандидатуры, когда второй раз решался вопрос о руководителе бригады, но тщетно. Назначили Ракова. А почему? Я слушал его на совещании, которое он проводил по результатам проверки, и скажу откровенно: все вроде правильно говорил — и про отрицательное, и про положительное, но уж больно своеобразно. Осадок какой-то тягостный после его слов оставался. С одной стороны, выходило, будто письмо надуманно, а с другой — недоговоренность бросала тень на Кулешова. Люди недоумевали: не было ясности. Он все только запутал. Почему?

Вершинин пожал плечами. Пока что особого смысла в рассуждениях Охочего он не уловил. Раков с высоты своего положения мог намеренно сгустить краски, оставить недоговоренность, чтобы не расхолаживать подчиненных.

Заметив, что собеседник не понял, куда он клонит, Охочий нервно повысил голос:

— Ракову шестьдесят четыре года. Как мне известно, между ним и Мартьяновым имеются шероховатости во взаимоотношениях. Генеральный директор пытался культурно проводить его на пенсию. В главке, однако, Ракова кто-то поддерживал и с Мартьяновым поначалу не соглашались, но потом пошли навстречу, при условии достойной замены. Тот предложил Кулешова. С кандидатурой Игоря Арсентьевича начальство согласилось.

— Допустим, у Ракова имелись основания скомпрометировать Кулешова, и он это с успехом делал, — согласился Вершинин. — Но при чем здесь анонимки? Или вы хотите сказать, что их написал Раков?

— Упаси бог! Но над его поведением стоит задуматься.

— Константин Сергеевич, дорогой мой. Ваш рассказ мне важен и нужен, но поведение Ракова только производное, ведь нет анонимок — нет комиссий, а следуя от комиссий к анонимкам, только запутаешься. Давайте лучше вернемся к заводу.

— Завод наш предприятие сложное, огромное. Коллектив хороший, с поставленными задачами справляется, — почему-то вдруг стал говорить как на собрании Охочий, но заметил, что собеседник пропускает общие слова мимо ушей, и спохватился. — Взять наше руководство — все на высоте. Директор, главный инженер Раух или заместитель директора Колчин. Работают в контакте, никаких вылезающих наружу противоречий между ними я не заметил. Кулешов с обоих требует жестко и на производственных совещаниях во всеуслышанье высказывает им нелицеприятные вещи, но воспринимается это как должное, без обид, хотя Раух, например, намного старше Кулешова — ему пятьдесят семь лет.

— А Колчину?

— Колчин молодой. Он моложе директора. Человек властный, самодовольный.

— Из тех, кто всегда доволен своим умом и не доволен положением?

— Трудно сказать. Колчин — человек достаточно сложный и отрицательные качества держит при себе. Прямолинейность не в его характере.

— Итак, — подвел итог Вершинин, — кое-что о Колчине мы выяснили: самодовольный и скрытный. Качества многообещающие.

— Такие качества присущи многим, — возразил Охочий, боясь бросить подозрение на заместителя директора, — и, если они не болезненно гипертрофированы, разве можно назвать их отрицательными. Просто качества. Ведь что такое самодовольство? Человек доволен самим собой. Или скрытность — значит человек молчаливый, не допускающий до своей души каждого и всякого. Иное дело — зависть, корыстолюбие. Эти качества отрицательные, окраска их вполне определенная.