Следы богов

– Ты что, уснул? – спросила Ольга Антоновна, заглядывая в комнату сына. – Оладьи будешь?

– Какие оладьи, мама? – с мученическим выражением лица простонал Казаков. – Мне кусок в горло не полезет! Разве ты не видишь?

– Что случилось? – испугалась Ольга Антоновна. – У тебя жар? Надо вызвать врача.

– При чем тут врач? Неужели ты не можешь оставить меня в покое?! – завопил он, отворачиваясь к стене и накрывая голову подушкой.

Ольга Антоновна выскочила из комнаты, слезы текли по ее лицу. Не она ли отдала всю себя воспитанию сына? Не она ли отказалась от нового замужества, карьеры, личных интересов – для того, чтобы все свое внимание посвятить дорогому Ваденьке? Не она ли с таким трудом дала ему высшее образование, тянулась изо всех сил, отказывая себе в каждой мелочи?

– Я принесла себя в жертву Вадиму, – шептала она, поливая оладьи вишневым вареньем. – Я живу только его жизнью, а он не допускает меня в свою душу! Где же его сыновняя благодарность? Где признательность за мою любовь, за мою преданность?

Она села на табуретку у окна и расплакалась в голос.

Вадим слышал ее рыдания, но они вызвали у него только глухое раздражение…

Глава 24

В красильном цехе, который удалось-таки отыскать Багирову, резко пахло химикатами, а шум стоял такой, что приходилось кричать. Маруська, бойкая бабенка лет тридцати, охотно отвечала на вопросы Багирова.

– Адвокат? – вначале удивилась она, рассматривая его удостоверение. – А что с Жорой? Посадили?

– Ну почему сразу «посадили»? Просто… у гражданина Пилина возникли э-э… некоторые неприятности с законом.

Он нарочно изображал респектабельного, знающего себе цену юриста – женщины, подобные этой Маруське, буквально тают при таких мужчинах. Сожительница Пилина мгновенно повелась на его уловку: глазки заблестели, голосок задрожал. Она даже не сообразила, откуда у ее алкаша-Жорика деньги на такого адвоката.

«Дуреха, – решил для себя Багиров. – Из тех, что терпят от мужиков все, даже мордобой. Лишь бы «милый» был рядом, засыпал под боком, молодецки храпя. А то, что пьет – дело привычное, и дерется – не страшно. Главное – не забил бы до смерти».

– Георгий Пилин проживает у вас?

Выпуклые, коровьи глаза Маруськи наполнились слезами.

– Н-нет… он… жил у меня, тут, недалеко, в общежитии. Нам хорошо было. Жора даже деньги приносил. Он на заправку устроился работать! А потом… подрался с кем-то, его и… уволили. Он в тот день домой вернулся сам не свой. Убью, – кричал, – гадов! А каких гадов? – она заплакала, вытирая щеки грязными ладошками. – Все проклинал кого-то, бесился… Я уж подумала, сдурел мужик, допился до чертиков. Но он к утру оклемался, послал меня за водкой – опохмелиться, значит. Выпил… закусил огурцом и говорит: прощай, Маруся, отправляюся на смертный бой. Кому-то одному из нас не жить. Или мне, или ему! «Кому это? – спрашиваю. – Ты чего задумал, Жора? На зону захотел? У тебя уже одна судимость есть!» Аон зыркнул на меня пьяными-то глазищами, плюнул, да и вышел вон. С тех пор я его не видела.

Багиров понимал, что она хочет его о чем-то спросить, но не решается. Оробела.

– Как давно Пилин ушел от вас?

– Месяца четыре…

– И ни разу с тех пор не наведался, не дал о себе знать?

– Ни разу, – всхлипнула Маруська. – Совсем, значит, забыл. Он что… убил кого?

«Адвокат» помолчал, пристально глядя на нее. Дура-баба, плачет за своим Жоркой крокодильими слезами, а сама небось и кормила его, и поила, и обстирывала, и денег на водку и сигареты давала.

– Вы мне скажите-е-е… – завыла в голос Маруська. – Может, он в тюрьме? Я хоть передачку отнесу-у. Ведь он один, как перст. Мать померла-а, а сеструха на север умотала-а.

– Как вы думаете, Пилин способен на убийство? – спросил Багиров. – Может он вот так… взять и убить человека?

Маруськины коровьи глаза едва не выскочили из орбит. Она оглянулась и наклонилась поближе к «адвокату».

– Если его сильно разозлить… то может. Жорка бешеный, особенно когда выпимши. Прямо зверь делается.

– А оружие у него было?

– Нож! – прошептала Маруська. – Огромный такой, охотничий. Я потом глянула в шкаф-то, а ножа нету. С собой забрал!

Грохот от работающих станков стоял такой, что Багиров скорее читал по ее губам, нежели слышал. И как все эти женщины до сих пор тут не оглохли?

– У вас есть фотографии Пилина?

– Есть! – радостно закивала Маруська. – Мы по грибы ездили, от фабрики, на автобусе. Там и фотографировались. Правда, фотка групповая. Ничего?

– Ничего.

– Только она у меня дома.

По наивности она даже не спросила, зачем Багирову фотография Жорика. «Адвокату» виднее, ведь он защищает интересы ее дружка.

Начальник службы безопасности дал задание Глобову срочно перелопатить все личные дела уволенных сотрудников. Если Пилин работал на широковской заправке, его фотография есть в личном деле. Таков порядок, заведенный Багировым. Архив должен храниться бессрочно.

– А как мы его узнаем? – недоумевал менеджер. – Он ведь по другому паспорту оформлялся.

– Узнаем, – уверил его Багиров. – Повезет – найдем фото Пилина у кого-нибудь из его приятелей или у сожительницы.

– Ну да, – уныло соглашался. – А по адресу искали? Может, у него альбом какой-нибудь завалялся со снимками на память?

– Не было там ничего. Сам всю его комнату осмотрел. Никаких пожитков, кроме трухлявой мебели. Пусто… Чего Жорик не пропил, соседи растащили.

– Труба!

– В крайнем случае пробью по полицейским каналам, – добавил Багиров. – Пилин сидел, значит, его фото есть по-любому. Пока будем стараться управиться своими силами. Чует мое сердце – здесь сугубо личные мотивы.

И вот – неожиданное везение. Маруська не подвела, оказала неоценимую услугу.

– Вы можете дать мне эту фотографию? – стараясь перекричать грохот станков, спросил «адвокат». – Я ее подошью к характеристике Пилина.

Маруська показала на часы. До конца смены еще далеко, ее не отпустят.

– Отпустят, – улыбнулся Багиров. – Собирайтесь.

Он подошел к бригадирше, о чем-то пошептался с ней и вернулся к сожительнице Пилина.

– Вы готовы?