Следы на песке

Элеонора решила, что перемена в его отношении к ней совпала с приездом в Англию Мальгрейвов. Он стал более критичным и менее уступчивым. Элеонора давно поняла, что в Гае уживаются две разные натуры; при внешней покладистости в нем была мятежная жилка. Сама Элеонора отвечала одной стороне его характера, Мальгрейвы — в частности Фейт Мальгрейв — другой. Элеонора знала, что Гай женился на ней, потому что она энергична, уверена в себе, потому что на нее можно положиться. Но ему нравилась Фейт — и Элеонора не могла понять, почему. Для нее было загадкой, чем Фейт Мальгрейв может привлекать мужчин. Она видела только костлявую фигуру, растрепанные светлые волосы блеклого оттенка и лицо, которое казалось невыразительным из-за слишком высокого лба и серо-зеленых глаз, в которых застыло печальное выражение. Сбитая с толку, Элеонора поговорила на эту тему с отцом. Фейт самобытна, сказал Сельвин Стефенс, и всегда остается собой. Элеоноре это ничего не объясняло, и она остановилась на том, что мужчинам Фейт нравится, потому что они чувствуют, что она легко доступна, потому что за ее небрежными манерами и любовью к эксцентричной одежде они видят соответствующее небрежное отношение к добродетели. Не стоит надеяться, что Фейт остановит статус Гая как женатого человека. Что касается его самого, то он отличался почти пуританским идеализмом. Элеонора знала, что Гай не из тех, кто с легкостью заводит романы на стороне. Нравственные принципы, которые прививались ему родителями и школой и вырабатывались, пока он выбивался в люди, нельзя забыть в одночасье. Фейт, разумеется, не такая. Опыт юности не научил ее ценить постоянство. Элеонора не сомневалась, что Фейт Мальгрейв, которой не стыдно скитаться по чужим домам, носить чужую одежду и без зазрения совести очаровывать чужих друзей, не задумываясь, украла бы и чужого мужа. Фейт им все уши прожужжала о похождениях своего брата Джейка. Слышала Элеонора и сплетни о ее младшей сестре, которая, между прочим, замужем. С какой стати беспечная, неряшливая Фейт должна отличаться от других детей своих родителей? И какой мужчина откажется от того, что само идет в руки?

В последнее время Элеонора часто задумывалась о том, что сама война, сотрясающая Лондон и, как следствие, сотрясающая общественное устройство, усугубляет опасность. Рушатся правила во всех областях жизни. Город, в котором Элеонора жила от рождения, невообразимо изменился за последний год — и не только внешне, под действием снарядов, разрушающих и богатые особняки, и нищенские лачуги. Леди в меховых манто стояли в очередях за продуктами вместе с простыми домохозяйками. Рабочие заводов, которым заработанные на военных заказах деньги придали храбрости, танцевали в шикарных ночных клубах. Лондон превратился в гигантский калейдоскоп людей всех национальностей и сословий. Теперь никто не судил о человеке по его произношению или происхождению. Важнее было, какая на тебе форма. Все это тревожило Элеонору. Гай же, как она подозревала, только приветствовал эти перемены.

И Мальгрейвы, по ее мнению, могли служить символом Лондона периода бомбежек. Без дома, без положения, без гроша в кармане, они как ни в чем не бывало курсировали по городу, который Элеонора уже узнавала с трудом. Их знание языков, их привычка ходить в одежде с чужого плеча в 1941 году уже не казались чем-то экстраординарным. Они вписывались в этот изменчивый мир более естественно, чем Элеонора; они и подобные им лишили ее чувства уверенности в своем положении в обществе — чувства, которое было ей присуще всегда. Она видела, что те черты характера Гая, которые всегда ее восхищали — его мятежность, его бесстрашие, — в этом, другом Лондоне сближают его скорее с такими, как Мальгрейвы, нежели с такими, как она.

До тех пор пока Гаю не взбрело в голову, что Фейт истощена и ей нужна помощь врача, Элеонора видела ее всего пару раз. «Сейчас все истощены», — хотела сказать она Гаю. Элеонора сама работала по 18 часов в сутки; ей тоже редко удавалось проспать всю ночь без перерыва. Фейт всего лишь крутила баранку, ей не приходилось думать, что-то организовывать, а главное — нести такое бремя ответственности, какое возложила на себя Элеонора. «Как это в духе Мальгрейвов, — думала Элеонора — взять на себя не самую сложную, зато самую драматическую задачу!»

Гай написал Джейку в Нортумберленд, и тот сумел получить увольнительную на выходные. За эти дни он, насколько мог, подремонтировал дом на Махония-роуд. Гай пригласил его на ужин. Из Мальгрейвов Джейк был самым представительным. Манеры у него были лучше, чем у Ральфа, и в нем не было той фальши, которую Элеонора подозревала в Фейт. Волосы у него были такими же неярко светлыми, как у сестры, но зато глаза — настоящего голубого цвета, а не унылого серо-зеленого; к тому же он был высок и хорошо сложен. Джейк сделал Элеоноре комплимент, похвалив ее стряпню.

— Ужин был просто отменный, — он поймал руку Элеоноры и поцеловал. — Один из лучших в моей жизни.

Элеонора, которая никогда не краснела, с удивлением почувствовала, что ее щеки заливает румянец. Фейт скорчила рожицу:

— Фу, Джейк. Какой же ты подхалим.

Элеонора сказала:

— Вы слишком строги к своему брату, Фейт.

Фейт встала из-за стола и положила руку Джейку на плечо.

— Это потому, что я давно его знаю. Я вижу его насквозь.

Джейк улыбнулся, дернул Фейт за волосы и сказал нечто чудовищно грубое. Фейт добавила:

— И потому, что вы были так добры ко мне, Элеонора, я считаю, что вы должны знать правду о моем брате.

Элеонора сдержанно произнесла:

— Рада была видеть вас, Джейк.

— Не балуйте его, Элеонора, он ужасно тщеславный. Того и гляди, так раздуется от гордости, что лопнет. — Фейт обернулась к Гаю. — Помнишь, Гай, как Джейк сумел выклянчить леденцы у мадам Перрон?

Гай нахмурил брови.

— Это та старуха, что держала бакалейную лавку в деревне?

— Ага. Мы с Николь ее ужасно боялись. Мы думали, что она ведьма. Зато Джейка она обожала.

Джейк вставил:

— Женя терпеть не могла эту мадам Перрон. Думала, что та ее вечно обсчитывает.

— Ох, как же они лаялись! Женя орала на нее по-польски.

— Да уж, ругалась она мастерски.

— Выпрямлялась во весь свой маленький рост и…

— А помнишь, Гай…

Они забыли об Элеоноре. Сельвин Стефенс снисходительно улыбнулся и сел на свое обычное место у камина, но Элеонора почувствовала себя глубоко оскорбленной. Ее не принимали в расчет. Она не имела чести входить в маленький привилегированный круг Мальгрейвов. Гай входил в него, но не она. Они ее терпели, но не более того. Их привилегии заключались не в знатности или богатстве, а в той снисходительности, которую проявляло к ним общество. Если бы Элеонора вошла в этот круг, она была бы достойна лишь осмеяния. Но на Мальгрейвов общие правила не распространялись.

В один из жарких летних дней Элеонора отправилась на Мальт-стрит, чтобы увидеться с Гаем после его утреннего приема. Идя по дорожке к дому, она услышала в саду голоса. Голос Гая и голос Фейт. Они о чем-то спорили, но спор их перемежался смехом.

Элеонора повернулась и пошла прочь. Ей удалось сесть на автобус и доехать до Кемдена, а оттуда она шла до дома пешком. Ее быстрые шаги не могли отразить бури, которая бушевала у нее в душе. И вдруг на Куин-сквер она увидела знакомую фигуру.

Ральф Мальгрейв. Она узнала его черное пальто и поношенную широкополую шляпу. Но женщина, с которой он шел, была Элеоноре незнакома — платиновая блондинка, высокая, стройная и одетая с той непринужденной элегантностью, которой Элеоноре никогда не удавалось достичь.

С противоположной стороны улицы Элеонора видела, как они обнялись. Несомненно, они были любовниками — столько желания было в их поцелуе, такое обожание сквозило в том, как Ральф притянул к себе эту женщину: словно желая сделать ее своей частью. На какое-то мгновение Элеонора испытала горькую зависть, но потом, уходя, решила приберечь эту маленькую тайну для своих целей. Ибо это было оружие, которое нужно закалить и заострить.

— Клубника… — глядя на ягоды, Фейт почувствовала, что у нее голова кружится от вожделения.

— Это из Комптон-Деверола, — сказала Николь. — У нас там ее просто уйма.

В то утро симпатичный молодой человек в летной форме принес на Махония-роуд записку, в которой говорилось, что Николь в Лондоне, в доме на Девоншир-плейс.

— Можешь съесть все, Фейт. Меня от нее уже тошнит. Да я и не голодна.

На восьмом месяце беременности Николь была похожа на паучка: тоненькие ручки и ножки, круглое туловище. Отправляя в рот ягоду за ягодой, Фейт спросила: