Следы на песке

— Я и не собираюсь вздыхать, — отрезала Фейт. — Это не в моем характере.

— Не обижайся. Я имела в виду другое. Чем ты собираешься заниматься, когда война кончится?

— Не знаю, — призналась Фейт.

Она утратила привычку загадывать на месяц, на неделю, даже на день вперед. Повседневные заботы занимали все ее мысли. Кон налила еще бренди и решительно сказала:

— Тебе нужно зарабатывать на жизнь. Как я понимаю, тебя не ждет большое наследство?

— Конечно, нет.

— Видишь ли, рано или поздно мужчины вернутся с войны и будут сами доить коров, а ты останешься без дела, дорогая.

Было очевидно, что Кон права. Тяжелая работа на ферме Руджес была лишь эпизодом в жизни Фейт.

— Проблема в том, что я почти ничего не умею…

— Если ты собираешься продолжать в том же духе, значит, я зря потратила на тебя остатки своего бренди, — перебила ее Кон.

Фейт попыталась вспомнить все свои таланты. Под воздействием бренди мысли приятно расплывались.

— Я умею оказывать первую помощь…

— От этого мало толку, если только ты не собираешься стать медсестрой. Ужасная работа. Только для святых.

— Умею доить коров, но не хотела бы заниматься этим всю оставшуюся жизнь.

— Я уже говорила, что ты отлично чувствуешь цвет. Это не многим дано.

Фейт вспомнила Францию и блошиные рынки Марселя.

— Умею отыскивать красивые вещи…

— Да, и прятать их на дно рюкзака, — рассмеялась Кон.

На улице завывал ветер, длинные ветви деревьев стучали по крыше. Фейт начало клонить в сон.

— А вы, Кон? Что вы будете делать?

— О, я, пожалуй, останусь здесь. Хотя всегда мечтала…

— О чем?

— Я мечтала иметь магазинчик. Магазин одежды. Не из тех, что можно встретить в каждом провинциальном городке — всякие «Мадам Флер» и «Валери». Нет, это должен быть особенный магазин. Не похожий на другие.

— Красивые ткани… сказочные расцветки…

— Мне давно хотелось ткать шелк, — мечтательно призналась Кон. — Конечно, это ужасно трудно и чрезвычайно дорого. Но зато из него можно делать прелестные вещицы.

— Вроде моего платья «холли-блю».

— Вот именно. Мы назовем магазин…

— Мы?

— Конечно. А почему бы нет?

Фейт смотрела на Кон широко раскрытыми глазами. Ей вдруг стало весело — то ли от бренди, то ли от неожиданного предложения.

— Неужели после этой тяжелой войны женщины захотят носить красивые платья?

— Конечно, все будет не так, как раньше. Мало кто сможет позволить себе платья от Вионне, Фортуни или от модельеров, которые придут им на смену. Но женщины безусловно захотят иметь красивые вещи, чтобы поднять себе настроение.

Кон разлила по чашкам остатки бренди.

— Давай выпьем за это. За наш магазин. За «Холли-Блю».

Поппи наблюдала из окна, как Ральф шагает по узкой дороге, ведущей в Херонсмид. Его опущенные плечи и низко надвинутая на лоб шляпа подсказывали ей, что он потерпел неудачу. Она поспешила к калитке, навстречу ему.

— Ты отыскал ее?

— Да.

Ральф выглядел постаревшим и побитым. Посиневшее от холода лицо, руки спрятаны глубоко в карманы старого пальто.

— И что?

— Она отказалась вернуться к мужу.

Они вошли в дом. Ральф достал из кармана полбутылки виски, открутил пробку и сделал большой глоток.

— Но как же ребенок?! — прошептала Поппи.

В уголках покрасневших глаз Ральфа показались слезы.

— Она говорит, что ребенку будет лучше без нее.

Поппи опустилась на стул. Ноги отказывались держать ее. Ральф уехал в Лондон в тот же день, когда они получили письмо от Элеоноры Невилл, в котором говорилось, что Гай и Николь сбежали вместе. Письмо было маловразумительным: за каждым написанным с ошибкой словом, каждой расплывшейся точкой читалась ярость Элеоноры.

— Они живут в Бермондси, в двухкомнатной квартирке. Отвратительное место. С деньгами у них плохо — ведь Гаю приходится содержать жену и ребенка.

— Ты разговаривал с миссис Невилл?

Он сел и провел по глазам тыльной стороной ладони.

— Она была в истерике. Оскорбляла меня.

Наступило молчание. Потом Поппи вскрикнула:

— Как она могла, Ральф? Как могла Николь бросить ребенка?

Не отвечая, Ральф закрутил крышку на пустой бутылке. Руки у него дрожали. Его жалкий и униженный вид только усилил гнев Поппи.

— В Лондоне я встретил старого приятеля, — сказал он после долгой паузы. — Джерри Мак-Нил. Ты его помнишь, мы познакомились с ним у Ловаттов.

Друзья и знакомые первых двадцати лет семейной жизни давно уже смешались в памяти Поппи в неразличимую массу. Слова Ральфа проплывали мимо сознания, и ее преследовал только один образ — темноволосой малышки, дочери Николь. За последние два года Поппи столкнулась с множеством неприятностей, но что могло быть ужаснее осознания того, что она совершенно не знает собственную дочь? Боль, разрывавшая сейчас ее сердце, была не легче того, что она испытала, когда умер ее младенец.

Сквозь ее горе просачивались какие-то странные фразы Ральфа:

— Он славный парень, этот Джерри… у него усадьба в Шотландии… дом, точнее, хижина… мы могли бы приобрести ее за смешную сумму… выбраться из этой дыры… начинай собирать вещи прямо сегодня.

— Нет, — сказала она.

Ральф посмотрел на нее с удивлением.

— Прости, я не расслышал?

От гнева Поппи едва могла говорить.

— Насколько я поняла, Ральф, ты предлагаешь покинуть Херонсмид и отправиться в какую-то холодную лачугу в Шотландии. Мой ответ — нет.

— Это не лачуга — Джерри говорит, что там надо сделать небольшой ремонт, но…

— Николь пошла в тебя, Ральф, — сказала Поппи. — Бросать все и сбегать, как только возникают трудности.

Он побледнел и прошептал:

— Что ты имеешь в виду?

— Ты отлично знаешь, что я имею в виду, Ральф. Твоя… твоя шлюха выставила тебя за дверь, поэтому ты решил сбежать на другой конец страны. И ожидаешь, что я последую за тобой. Нет, я никуда не поеду. — Увидев, что он впал в оцепенение, Поппи рассмеялась. — Ты думал, я не знаю о ней? Думал, я не замечала, как ты поджидаешь почтальона у калитки? Как проводишь по полдня в телефонной будке? Ты что, действительно считал, что я не знаю?