Слэм
Шрифт:
— В каком возрасте ребенку делают прививки? — спросил я.
— Какие прививки?
— Не знаю.
— Но это зависит от того, какие прививки, правда?
— Вот как?
— А ты о Руфе?
— Да.
— Алисия говорила, что хочет сделать ему прививки сейчас. Надо было еще несколько месяцев назад, но она не была уверена.
— А в каком возрасте нормально?
Я пытался выяснить, сколько лет моему сыну и сколько мне самому.
— В пятнадцать месяцев.
— Так, значит.
Следовательно, Руфу больше пятнадцати месяцев. Пятнадцать месяцев — это год и три месяца. Ему должно быть
— Я сегодня поеду с ним делать прививки. Алисия нездорова.
— Хочешь, чтобы мы с Эмили поехали с тобой?
— С Эмили?
— А что, ты предлагаешь оставить ее дома?
— Нет. Просто... Неважно... — смешался я. — Нет. Все в порядке. Я с ним схожу на качели.
Двухлетних детей катают на качелях? Маленькие качели, это для них, да? А куда еще можно водить двухлетних? Понятия не имею.
— Мама, как тебе кажется, Руф хорошо говорит?
— Да он всю Англию переговорит.
— Так я и думал.
— Почему? Кто-то что-то сказал?
— Нет, нет. Но...
Но я не подозревал, это только он может говорить, или вообще двухлетние дети могут так говорить, или что-то еще. А ей признаться в этом я тоже не мог.
— Пока, — сказал я. — Пока, Эмили.
И я поцеловал сестренку. Она заплакала, когда я ушел.
Алисия выглядела ужасно. Она была в халате, глаза ее слезились, нос раскраснелся. Это было ничего, однако у меня сложилось впечатление, что мы больше не вместе, раз я живу дома и все такое, и мне стало грустно. Там, в настоящем, у нас все было замечательно, и я начал увлекаться ею опять, как при первой встрече. Но видеть ее такой... Это облегчило разлуку.
— Я в самом деле простудилась, — сказала она и засмеялась.
Я с удивлением взглянул на нее. Я не знал, что она имеет в виду.
— Может, я от тебя заразилась, — сказала она и рассмеялась снова.
Я стал беспокоиться, что у нее нечто вроде нервного припадка.
— Он смотрит телевизор, — сказала она. — У меня нет сил ничем больше с ним заниматься.
Я вошел в комнату; там сидел маленький белокурый мальчик с длинными курчавыми волосами, как у девочки, и смотрел, как какие-то австралийцы поют с динозавром. Он обернулся и, увидев меня, кинулся ко мне, и мне пришлось подхватить его на руки, чтобы он не разбил себе лицо о кофейный столик.
— Папа! — закричал он, и я клянусь, что у меня сердце на несколько секунд остановилось.
Папа. Это было слишком для одного дня — увидеть и свою сестру, и своего сына. Это для любого чересчур. Я видел его уже — в последний раз, когда посещал свое будущее, — но он был тогда совсем маленьким, и я едва ли мог куда-то с ним пойти. Он обманул мои ожидания прошлый раз. Он обманул их и теперь, но уже в хорошем смысле.
Я покрутил его в воздухе, и он засмеялся, а потом я перестал его крутить и посмотрел на него.
— Что? — спросила Алисия.
— Ничего. Просто смотрю.
Похож на свою маму, думал я. Такие же глаза и рот.
— Можно мне мороженого, если я буду хорошим мальчиком?
— Можно.
— После доктора?
— Хорошо. А потом мы пойдем на качели.
Руф заплакал,
а Алисия посмотрела на меня как на идиота.— Не надо на качели, — сказала она.
— Нет... — поспешно ответил я. — Если ты не хочешь...
Я понятия не имел, что она имеет в виду, но я не хотел ничего перепутать.
— Ты что, забыл? — прошипела Алисия.
— Да, — ответил я. — Извини.
Надо по-настоящему жить свою жизнь, а не носиться по ней туда и обратно. Иначе вы никогда не поймете, что к чему.
— Неважно. Уводи его поскорее. Я чувствую себя ужасно.
Мы посадили Руфа в коляску, чтобы везти его в медицинский центр. Началось с того, что я не смог застегнуть ремни, и Алисии пришлось мне помогать. Но она не очень-то удивилась моей бестолковости, только спрашивала, когда я наконец-то научусь это делать. Я рад был этому, что я такой бестолковый, поскольку как бы я объяснил, почему раньше умел, а теперь разучился. Но когда мы вышли на улицу, он начал суетиться и попытался вылезти из коляски. Я знал, что ходить он может, потому что видел, как он бежал ко мне по комнате, поэтому я ослабил ремни, вынул его из коляски и позволил ему бежать за мной по мостовой. Потом я заметил, что он норовит выбежать на проезжую часть, так что мне пришлось схватить его и остановить. Так я понял, что его надо держать за руку.
Мама была права. Он мог переговорить целую Бразилию, не то что Англию. Мимо чего бы мы ни проходили, он тыкал пальцем:
— Смотри, папа!
Половину пути я вообще не мог разглядеть ерунды, о которой он говорил. Иногда это был мотоцикл или полицейская машина, иногда веточка или банка колы. Сначала я пытался придумать, что можно рассказать ему про все эти вещи, но что можно насочинять про банку из-под колы? Не так много.
В медицинском центре была куча народу. В основном это были родители нездорово выглядевших детей, детей с кашлем, с сыпью, с высокой температурой, детей, которые просто висели на плечах у матерей. Я был рад, что Руф не болен, как они. Я не был уверен, что сладил бы с этим. Я ждал у регистратуры, пока Руф возился с игрушками, большой ящик с которыми стоял в холле.
— Здравствуйте, — сказала регистраторша.
— Здравствуйте, — сказал я. — Нам нужны прививки.
Женщина рассмеялась.
— Наверное, сегодня какая-нибудь одна прививка?
— Хорошо, — ответил я.
— Ну и кто же это «мы»?
— Ой, извините. Он, — я указал на Руфа.
— Понятно. А кто он?
Ах ты черт его дери, подумал я. Я в действительности не знаю имени своего ребенка. Я был уверен, что я не лучший папаша в мире, но общение с Алисией и Руфом убедило меня в том, что и не худший тоже. Не знать имени ребенка, хотя... Это нехорошо. Даже худший папаша в мире знает имя ребенка, а значит, я хуже худшего папаши в мире.
Если его имя Руф, значит, инициал «Р». А фамилия либо моя, либо Алисии. То есть либо Джонс, либо Бёрнс.
— Р. Джонс, — сказал я.
Она посмотрела в бумаги, потом заглянула в компьютер.
— Такого у нас нет.
— Р. Бёрнс, — сказал я.
— А можно спросить, кто вы такой?
— Его отец, — ответил я.
— И не знаете его фамилии?
— Да, — сказал я. — Нет.
Она с удивлением уставилась на меня. Очевидно, это объяснение не показалось ей убедительным.