Слепое солнце

— Кстати, не обижайся, но то, что ты вменяем — странно в высшей степени. В пятидесяти процентах случаев сходят с ума уже при первом сканировании, а уж при последующих…

— Я и сходил, очевидно. Но меня очень хорошо лечили. Видимо, им было стыдно. Или нет, не так — им было нужно, чтобы… — Кое-что Джозеф все же помнил. Какие-то обрывки, наверно, еще из лаборатории. Что-то вроде… «В лазарет его! И ничего не жалеть! Кшиштоф, ты лично отвечаешь за его выздоровление!» Потом ласковые руки, которые совсем не ласково начинают вдруг хлестать по щекам: «Оставайся в сознании! Терпи! Немного уже! Потом поспишь!». Потом уже почти четко — мама плачет, ее за что-то темпераментно отчитывают. Впрочем, Джозеф не ручался, что из этих обрывков действительно было памятью, а что — клочками бреда. — Так что мне повезло. Меня интересует другое — почему дело подняли именно сейчас. Не слыхала, что-то подобное происходило в последнее время?

— Не слыхала, но я поспрашиваю.

— Замечательно… — Беспокоило еще одно. Важное, ускользающее, как подсказывало отсутствующее детективное чутье. — Но всё-таки эти блоки? Откуда? Нет, я серьезно их не ставил, я просто не умею. У меня пси-эм-магии отродясь не было.

— Любопытно, да. Знаешь, я слышала, кое-у кого врожденные бывают. Несмотря на отсутствие способностей. Впрочем, если раньше никто не замечал… Или эти ставили? Ну, которые тебя… Но зачем? Если тебя всё равно собирались убивать? Или не собирались?

— Или не собирались… — эхом откликнулся Джозеф, снова ёжась, даже в этом своем свитере. Холодно… — Теперь уже неизвестно. Теперь только вспоминать.

— Именно. И уже не сегодня. А у нас с тобой рабочий день закончился. Всё. Об остальном поговорим завтра. утро вечера мудреней. Разогреть ужин?

— Не сложно. Поедим, и я пойду к себе.

«К себе» — это, как выяснилось, специализированная «халявная» гостиница для командированных в Познань Светлых. Мэва монотонно пояснила — пустынно, чисто, в целом терпимо, жить можно. Гостиница располагалась тоже где-то недалеко от магазинчика-квартирки Джозефа, буквально в паре кварталов. Но женщина категорично предупредила, что во второй раз «топать ножками» не станет, а «прыгнет» в прихожую квартиры Джоша — ровно в десять, и чтобы он уже «изволил поверх трусов натянуть брюки и рубаху», поскольку «почти голого самца» она тоже не потерпит.

И точно — пришла ровно в указанное время, благоухая свежими хвойными ароматами. Второй день в компании Мэвы сенсационных открытий в расследовании не принес, однако наметился определенный план действий. Мэва посчитала, что просто необходимо навестить лабораторию Аниты Марнес (если она еще существует), посмотреть библиотеку и отдел, где работала убитая оперативница. Еще она хотела покопаться в вещах, поговорить с сослуживцами и родственниками убитых. Джош же планировал тихо отсидеться в отделе и надеялся, что на допросы свидетелей Мэва его не потащит. Он знал, что прежде всего должен разобраться с собственной памятью, и только после искать…ну, если так можно выразиться… нечто вне себя. Он ночь не спал толком, все вспоминал. Только и добился, что проснулся с больной головой и в полном душевном смятении. Провал оставался провалом. Очень пригодился бы допрос некроманта, но тот крепко мертв, и тут уж ничего не поделаешь. Самым скверным в этом расследовании моментом был срок — если дело не распутывается в первый месяц, пиши, пропало.

И — навестить логово некроманта. Вот оно точно сохранилось в неизменном виде — «карантин» в таких местах Темной силы вводится минимум лет на десять.

А Мэва пришла с бутылкой хорошего бургундского, тортом (наверняка пошло-розово-кремовым — Джош впервые порадовался, что не видит этого эстетического кошмара), ветчиной и прочими атрибутами скромного застолья. Сообщила, что они не отметили встречу, и необходимо исправить оплошность. После бутылки на двоих темнота вокруг Джоша мягко завибрировала, голос Мэвы сделался тише и интимней, и потянуло на откровенность. Их обоих потянуло — Мэва тоже заметно расслабилась. Рассказывала анекдоты, заразительно смеялась. Потом наклюнулся разговор «за жисть». И Джош и не понял, как в ответ на историю о «хаме и подлеце Николене» принялся долго и нудно рассуждать насчет Луизы. Он давно не пил и никогда особо стоек к воздействию алкоголя не был. Язык слегка заплетался, но он все равно храбро защищал Луизу от нападок Мэвы. В результате чуть не поссорились. А затем вдруг оказалось, что он сидит, уткнувшись носом в теплое мягкое плечо напарницы, его бьет озноб. А Мэва гладит его по голове. Хоть спасибо, обошлись без пьяных слез. Это точно. Но утром все равно было стыдно.

* * *

— Мэва, еще раз — у меня все нормально с одеждой? Рубашка не мятая?

— Все нормально, успокойся. У тебя паранойя, вот точно. Раньше тебе ничего не стоило явиться на работу или на занятия изрядно помятым, весьма небритым, да еще нечесаным. А тут…

— Ты не понимаешь.

— Не понимаю. И вряд ли когда пойму. Идем уже.

Ловко прихваченный Мэвой под локоть, Джош стоял перед парадным входом в родной Отдел уже минуты три и все никак не позволял напарнице ввести себя внутрь. То спрашивал про рубашку, то — про прическу, то про то, чисто ли выбрит. Мэва уже тихо закипала, и пора было посмотреть правде в глаза — Джозеф Рагеньский боялся и повернул бы назад, если бы не подруга.

— Все, Джош, мне надоело. Ты выглядишь отлично, выбрит идеально и вообще просто герой-любовник или полицейский года с журнального постера. Идем.

Джозефа одарили шутливым подзатыльником и потащили. Потащили в хищно клацнувший створками дверей проем, а дальше — в оглушительный шум, явно необычный для Отдела в это время суток. Да и вообще ни в какое — шум и Отдел слишком несовместимы. Тишина и благолепие казенного заведения и нынешний карнавально-дикий гам? Джозеф растерянно замер, рядом замерла Мэва. Шум не стихал. Шум и Джош в последнее время сочетались примерно в той же степени, что и Отдел с этим самым шумом. Теперь, отсутствие зрения, Ян пользовался преимущественно слухом и сейчас ощущал, что… ослеплен дважды. Он беспомощно вцепился в локоть напарницы — как испуганный пятилетка.

— Мэва, что?…

А грохот вдруг сделался понятным, обернулся слаженным:

— Джо-зеф! Мэ-ва! С воз-вра-ще-ни-ем!!!

— О, Свет…, - простонала Мэва. — Джош, это они нас встречают.

И зашептала почти в громе голосов беззвучно:

— Улыбнись. Улыбнись же! У тебя лицо как у приговоренного к смерти.

Джозеф наконец сообразил — когда у кого-то день рождения, стены украшаются шариками и плакатами, а весь отдел прячется под столами, и с появлением именинника внезапно выскакивает и горланит поздравления. Джош старательно улыбнулся и одними губами прошептал:

— Мэва, там, небось, шарики еще?! И мишура?!

— Нет, только плакат. Твоя фотография и моя… — не шибко довольно прошипела в ответ Мэва. И уже громко и радостно-фальшиво, туда, в шум. — Спасибо! Ребята, это очень мило… Мы растроганы. Джош, ты растроган?

— Да, да… — вот чего-то подобного Джош и боялся. А ведь он всего лишь хотел тихонько зайти и незаметно проскользнуть в свой старый кабинет, или в любой другой свободный угол, и работать.

Шум не стихал, но перешел в беспорядочные выкрики, вопросы. Джоша усадили за какой-то свободный стол в приемной и все-таки оставили в этом шуме в покое — с жадными вопросами накинулись уже на Мэву, поскольку если Джош новостью не был давно (если его каждую неделю навещали и, пардон, собирали и сдавали в прачечную его грязное белье, сколь это ни унизительно), то вот Мэва… Мэву не видели года три, да еще напряженно следили за ее карьерой — сначала за внезапным взлетом, а затем за таким же неожиданным падением. И искренне сочувствовали кажется (или очень достоверно фальшивили), несмотря на былую зависть и перешептывания за спиной. Ребята в отделе подобрались в общем хорошие, душевные.

Джош сидел себе в сторонке и особо не прислушивался к чужим, не касающимся его разговорам, но почти помимо воли оседало:

— Где-где? Колодень?! Это такой город? Ууу, глушь!..

— Да, не слишком близко, а что поделаешь?

— … Ну, заслужила, значит.

— А надолго к нам?

— Надеюсь, на постоянную работу.

— Ну и хорошо! Хоть пара вменяемых товарищей в отделе будет! В смысле — ты и я! — острил Эжен. На него шикали с притворной обидой… Похоже, на звание «нормальных» претендуют довольно многие товарищи в Отделе.

А у Джоша — голова шла кругом от запаха работающих компьютеров, звона перекачивающейся магии вперемешку с гудением процессоров, от ощущения близости, родства с этой приемной, и кабинетами, там, дальше, за стеклянными дверями. С Отделом, где два года подряд Джош ощущал себя на своем месте и думал, что вот он, смысл жизни. Джош вообще полагал, что самые счастливые его годы прошли именно здесь, что Служба была лучшим, что с ним могло случиться.

— Ну что, Джош, как ты? — негромко осведомились из светлого пятна слева. По голосу Джош легко опознал «Мастодонта» Эрни — старейшего оперативника Отдела Эрнеста Гауфа. Эрнест по меркам «полевой работы» действительно был чуть не глубоким старцем — очень за пятьдесят, и при этом умудрялся регулярно сдавать все положенные нормативы иной раз и получше «молодежи». И он был единственным (или Джошу так казалось), кто после несчастного случая заглядывал к парню по собственному почину, добровольно, не из-под палки или «в порядке очередности» — всего раза четыре, но и этого Джошу показалось достаточно. В первое свое посещение Эрнест дал дельный, но злой совет «не тонуть в слюнявом оплакивании собственной искалеченной судьбы, а жить дальше, поскольку слепота — всего лишь особенность, к которой можно и нужно приспособиться». Хороший совет, разумный. И его, как и прочих хороших и разумных советов, было очень сложно придерживаться…. Но Джош старался. Иногда получалось, иногда — не очень. И все-таки слепота — нечто более серьезное, чем шестой палец на руке.