Слепой. Исполнение приговора

На дальнем краю стола, по левую руку от хозяина, скромно поблескивал бронзовой плешью небольшой, от силы килограмма на полтора, бюстик Дзержинского. Всякий раз, видя эту штуковину, Игорь Степанович Федосеев задавался вопросом: зачем она тут стоит? Украшение, с какой стороны ни глянь, сомнительное; хорошо, если это действительно бронза – и металл цветной, ценный, и по башке, в случае чего, можно кого-нибудь отоварить… А что, если просто крашеный гипс? Что тогда прикажете думать – что его превосходительство интеллектуальный зомби, застрявший в начале восьмидесятых идейный кретин? Или он просто притворяется?..

Чужая душа – потемки. У Игоря Степановича имелся племянник, великовозрастный балбес полных тридцати пяти годков от роду – выпускник журфака, корреспондент какой-то желтоватой провинциальной газетенки, неглупый и очень начитанный, но уже начавший стремительно спиваться, он во всеуслышание объявлял себя преданным сторонником компартии – не КПРФ, о которой и слышать не хотел, а КПСС. Или даже ВКП(б). Он не ходил на митинги и не размахивал красными флагами, предпочитая странствовать по барам родного городка, и при этом знал наизусть биографии Ленина, Кастро и Че Гевары. Он был довольно интеллигентный парнишка и никому не навязывал своего мнения, но когда его спрашивали, совершенно серьезно утверждал, что Куба – это рай на земле, а Северная Корея – единственный в мире прямо-таки эталонный образец правильного, справедливого социального устройства. В эти минуты так и подмывало спросить, дурак он или притворяется; Игорь Степанович спрашивал, и не раз, и племянник неизменно отвечал, что не притворяется – спокойно, без тени обиды и где-то даже снисходительно. При этом дураком он точно не был, и это редкое сочетание ума, образованности и декларируемой во всеуслышание заведомой ереси буквально сводило Игоря Степановича с ума. Да нет, в самом деле, что это такое?! Поза? Маска? Искреннее заблуждение? Хоть ты запри его в камере и примени допрос третьей степени – авось, расколется, успокоит мятежную душу родного дяди, подполковника ФСБ Федосеева…

Словом, племянника своего, как и нового шефа, генерала Тульчина, Игорь Степанович до сих пор так и не раскусил. И, если на племянника по большому счету можно было с чистой совестью наплевать, то с генералом дело обстояло куда сложнее. Во-первых, плевать на старшего по званию не позволяет субординация, а во-вторых, это просто-напросто опасно: пока ты на него плюешь, это еще куда ни шло, а вот если он плюнет в ответ, ты окажешься в эпицентре бедствия, по разрушительной силе сравнимого со всемирным потопом.

– Присаживайся, Игорь Степанович, – сказал генерал. Голос у него был усталый, глуховатый и как будто даже чуточку больной. – Разговор у нас будет долгий, а в ногах правды нет.

Подполковник Федосеев привычным жестом пригладил густую, рано поседевшую шевелюру и присел к столу для совещаний. Этот стол образовывал с письменным столом генерала некое подобие буквы «Т»; ввиду отсутствия в кабинете третьих лиц и конфиденциальности предстоящей беседы подполковник разместился на минимальном удалении от начальства, в уголке, образованном ножкой и перекладиной упомянутой буквы.

– Опять новости из заповедника? – спросил он.

– Не без того, – кивнул генерал. – Как это ни прискорбно, твоя версия, кажется, начинает подтверждаться. Кто-то методично и очень профессионально убирает фигурантов нашего расследования. И сегодня уже можно с полной уверенностью утверждать, что это не народный мститель. Потому что он вышел за пределы радиационного заповедника, покинул приграничный район и объявился прямо здесь, в Москве.

– Как это? – опешил подполковник.

– Да очень просто. Путь-то недалекий! Так вот, вчера около полудня кто-то проник в помещение ночного клуба «Летучая мышь» и застрелил хозяина, Якова Наумовича Портного, в определенных кругах известного под кличкой «Хвост». Вместе с Хвостом был убит гостивший у него предприниматель из Донецка, некто Бурко Иван Захарович…

– Бурко? – многозначительным тоном переспросил подполковник.

– Так точно, – кивнул генерал. – Теперь вопрос о том, кто такой этот таинственный украинский партнер Хвоста, этот неуловимый и вездесущий Бурый, можно считать закрытым. Тем более что Бурый мертв, как кочерга, и наша мечта допросить его, таким образом, похоронена – тихо, без воинских почестей, салюта и речей… Поэзия, – спохватился он и некоторое время шевелил лицом, корча жутковатые гримасы. – Прости, Игорь Степанович, это у меня от усталости всегда так: чем сильнее вымотался, тем больше клонит в изящную литературу. Того и гляди, стихами заговорю: в заповеднике у нас объявился пи… гм… Фантомас. Этот хитрый Фантомас попадает белке в глаз… И ведь попадает же, стервец! – Он сильно хлопнул ладонью по столу, заставив испуганно подпрыгнуть бюстик Дзержинского. Судя по высоте прыжка, бюстик все-таки был не из бронзы, а из обыкновенного раскрашенного гипса. – Почерк фирменный: в каждом покойнике всего по одной пуле. Все гильзы на месте, пули тоже. И баллистики с уверенностью утверждают, что выпущены они из того самого ствола, который уже несколько раз засветился в заповеднике. Одна из камер наблюдения в клубе сумела запечатлеть подозреваемого. Все приметы совпадают: рост около ста восьмидесяти, шатен, спортивного телосложения, темные очки…

– Вот наглец! – ахнул подполковник Федосеев.

– Просто профессионал при исполнении, – устало поправил генерал. – Уборщик, которому поручили подчистить дерьмо за большими людьми. Вот он и подчищает – старательно, до блеска. Работенка грязная, зато хорошо оплачиваемая. Даже завидно: и чего я тут корячусь? Если бы мне, как когда-то в Северной Америке, платили за каждый доставленный скальп хотя бы по доллару, я бы давно возглавлял список журнала «Форбз». Уж чего-чего, а скальпов, которые не мешало бы снять, в одной Москве столько, что не сосчитаешь.

– Да уж, – сказал подполковник.

На языке у него вертелось множество фраз, куда более содержательных, чем эта классическая реплика незабвенного Кисы Воробьянинова, но он крепился: главные слова должен был сказать его превосходительство – как по старшинству, так и в интересах дела.

– Но это опять лирика, – сказал Тульчин. – Ты меня одергивай, что ли, а то мы так до утра не закончим… Так вот, на днях этот шатен в темных очках все-таки прокололся. И теперь я понимаю, почему он действует так дерзко. Там, в заповеднике, он остановил и расстрелял трех курьеров Хвоста. Курьеров расстрелял, а метадон, который они везли с украинской стороны, взорвал и сжег вместе с машиной.

– Да как?! – не поверил своим ушам Федосеев. – Кто он, скажите на милость – Бэтмен, Зорро, Супермен? Легко сказать: остановил курьеров Хвоста! Вопрос: как? Это ведь не телегу с дровами остановить. Да еще в зоне!

– Остановить машину несложно, – сказал генерал. – Особенно в зоне, где плотность населения ноль целых хрен десятых на квадратный километр. Бревно на проезжей части, поставленная поперек дороги машина… Да мало ли способов!

– А потом? – с недоверчивым интересом спросил подполковник.

– А потом он включил Супермена, – с невеселой улыбкой сообщил генерал. – Просто предъявил служебное удостоверение, чуток пригрузил и, пока ребята думали, что им теперь со всем этим делать, вынул «Стечкина» и перещелкал всех, как целлулоидных утят в тире.

– Прошу прощения, товарищ генерал, – сказал подполковник Федосеев, – но это опять литература. С уклоном в фантастический детектив.

– Как бы не так, – возразил Андрей Константинович. – Рад бы с тобой согласиться, но это, увы, суровая правда жизни. Если и литература, то сугубо документальная. Видишь ли, один из убитых успел перед смертью нацарапать пару слов…

– Не литература, – не сдержавшись, иронически молвил подполковник. – О, нет! Написано, я полагаю, кровью?

– Шариковой ручкой, – уточнил Андрей Константинович. Повернувшись к приставному столику, он легонько толкнул мышь, разбудив мирно дремавший компьютер, пощелкал кнопками и развернул монитор к Федосееву. – Вот, полюбуйся.

На мониторе красовалась фотография запятнанной чем-то бурым бумажки. Из-за слишком большого увеличения сделанное слабенькой камерой изображение шло цветными квадратиками, но Федосеев сумел разглядеть, что бумажка представляет собой спецпропуск на право проезда по территории радиационного заповедника, выданный на имя Павла Андреевича Фомина. Прямо поперек текста с вписанными от руки личными данными владельца пропуска было вкривь и вкось нацарапано несколько слов – нацарапано действительно шариковой ручкой, хотя и крови, судя по бурым пятнам, бумажка тоже впитала предостаточно.