Слезы Африки

Сидел он молча и казалось, что даже не слышал о чем говорили вокруг него, а в тот момент, когда Менелик легонько тряхнул его за плечо, будто хотел разбудить, он взглянул на него словно на чужого, а на не на того, с кем на пару совершил сотни шалостей за последние годы, от чего даже всегда сдержанная сеньорита Маргарет приходила в ярость.

– Почему? – спросил он неожиданно, будто Менелик, кто был старше его всего лишь на несколько месяцев, знал ответы, которые столетний дуб не смог дать ему.

– Не знаю, – ответил его друг. – Но если пойдешь с нами, то возможно и узнаем. Не можешь же ты сидеть здесь все время.

Они проскользнули по лесу до берега реки, долго выжидали, высматривая, не вернулись ли солдаты, и пока оставались там, Бруно Грисси обратил внимание на дюжину пирог, стоявших у берега, метрах в ста от них вниз по течению.

– Они не сожгли их, – заметил он.

– А зачем им это делать, если они думали, что никого не оставили в живых?

– Нет, просто если лодки остались там, то они не пошли вниз по течению, – уточнил веснушчатый. – Так в каком же направлении они ушли тогда?

В ответ Менелик лишь неопределенно пожал плечами, показывая тем самым, что не имеет ни малейшего представления, а спустя несколько минут они опять пересекли реку, обойдя деревню стороной, и направились прямиком к ближайшей расщелине, заросшей тростником, где старый Амед держал своих коз.

Там они и были, а с ними и старик Амед, чудесным образом оставшийся в живых, увидев их, он принялся плакать и обнимать, словно это была спасительная доска в штормящем море.

– Маленькие мои! Маленькие мои! – всхлипывал он, хотя всегда был несносным ворчуном, постоянно пребывавшем в дурном настроении, и швырял в ребят камнями, когда те слишком близко подходили к его животным. – Мои несчастные малыши!

Когда, наконец, он успокоился, а ребятам удалось отойти от него на несколько метров, потому что от старика ужасно воняло козлятиной, он ответил на все вопросы, какие были заданы ему, хотя ответы его были сбивчивыми и несвязанными, и мальчишкам потребовалось чуть ли не полчаса, чтобы сложить все в более или менее ясную картину.

Судя по всему, пастух возвращался к себе, после того как раздал молоко, как он это имел обыкновение делать каждое утро, когда заметил с полсотни солдат, которые окружили деревню, как и любой пастух, был он человеком недоверчивым и острожным, а потому предпочел спрятаться в кустах, и уже оттуда наблюдал за происходящим.

Несмотря на отделявшее его расстояние, он видел как солдаты пришли в ярость, обнаружив изуродованные тела своих товарищей, и, не обращая внимания на все заверения старого Ши Мансура, что они не виноваты, который клялся, что это река принесла их с собой, начали стрелять направо и налево, не оставив в живых никого, кроме молодых женщин, которых потом насиловали всю ночь.

– А утром убили почти их всех, – закончил он свой рассказ. – Думаю, что только троих увели с собой.

– И куда они ушли?

– Не знаю. С наступлением темноты я уполз в одну из пещер в расщелине, там и остался.

Когда же сообщили ему, что спаслась группа детей и две их учительницы, и что они собрались идти к морю, тот глубоко задумался, но потом, легко качнув головой, дал понять, что не пойдет с ними.

– Стар я уже, чтобы увидеть море, – сказал он. – Возьмите с собой коз, но сам я останусь. Здесь я прожил свою жизнь и здесь хочу умереть… – он горько улыбнулся и добавил, жестом показав на деревню. – И еще мне нужно стольких похоронить.

– И ты будешь здесь один? – удивился Ахим Биклия.

Старик подумал немного и, протянув руку в сторону одной из коз с большим коричневым выменем, что все время держалась около него, сказал:

– Оставь мне эту. Ей нравится быть рядом со мной, и молоко ее мне понадобится. Я же теперь ем только сыр.

И они оставили его там, а когда уходили, он задумчиво смотрел им вслед и чесал голову старой козе. Возвращались они, гоня перед собой стадо непоседливых животных, но в этот раз им не пришлось углубляться в чащу, потому что все перебрались в здание школы.

Сеньорита Маргарет не разрешала никому из младших уходить далеко, понимая, что вид изрубленных тел оставит глубокий след в их душах на всю жизнь, а потому, к тому моменту, когда вернулись ребята, заперла всех в самом большом из классов.

Всегда проворная сеньорита Абиба убила одного козленка, которого тут же освежевали, зажарили и съели, запивая козьим молоком из больших кружек, и вся эта еда, усталость и напряжение последних дней обрушились на самых маленьких, словно каменная плита, и сеньорита Маргарет решила, что будет лучше остаться на ночь тут же, в школе, чтобы утром отправиться в путь.

Когда все заснули, обе женщины вышли на крыльцо и сели на ступени, смотрели на появляющиеся на ночном небосводе звезды, миллионы звезд.

Смотрели и молчали, долго, очень долго, словно никак не могли примириться с мыслью насколько резко и неожиданно изменился ход их жизней, и наконец, не опуская глаз, сеньорита Абиба робко спросила:

– Как думаешь, мы доберемся?

Судя по всему, ее подруга давно уже ожидала этого вопроса, а может быть, все это время она сама себе задавала его, но, не отводя взгляда от звезд, ответила уверенно:

– Дело не в том, что я думаю, а в том, что мы должны сделать. Когда нам доверили этих детей, то сделали это не только для того, чтобы мы научили их читать и писать, а чтобы мы заботились и оберегали их.

– Но море так далеко отсюда! Как мы доберемся до туда? И кто-нибудь поручится, что когда дойдем, то хуже не будет?

– А что нам остается делать? – последовал ответ. – Здесь остаться? Вернутся солдаты, и если не они, то их враги, а для нас это одно и то же.

– А если ни те и ни другие не придут?

– Так и еще хуже! – обыденным голосом заметила сеньорита Маргарет. – Как думаешь, сколько времени потребуется горцам узнать, что здесь всех взрослых убили? Неделя? Может месяц? Слух быстро разлетится, и они придут за добычей, придут разграбить то немногое, оставшееся, и увести детей, – она помолчала и добавила с горечью. – И да простит меня Господь, но я предпочитаю видеть их мертвыми, чем рабами, потому что мой отец всегда говорил: африканцы еще более расисты, какими и белые-то никогда не были.