Слезы Магдалины

– Я соображаю, – сказал дьявол, скорбно опуская очи долу. – Все очень серьезно, Джо.

– Очень-очень, – хихикнула Абигайль, зачерпывая из бочки новую порцию камней.

– Людям отчаянно нужен тот, кто взвалит на плечи грехи, позволив овцам заблудшим вернуться в стадо. Настало время искупительной жертвы. И, помогая мне принести ее, ты вершишь дело благое. А твой друг... он ведь все равно мертв.

– Тут жив, – Абигайль ущипнула себя за руку, а потом хлопнула по груди. – А тут нет.

– Именно. Тело живо, но душа давным-давно сгорела. И будь уверен, он сам прекрасно о том знает. Его держат лишь надежды и слезы той, которая некогда была безнадежна.

Джо вернулся домой под утро. Бродил по городу, выглядывая в окнах людей. Где они? Овцы, испуганно спрятавшиеся от жизни. Стадо, бегущее по вычерченному ведьмой пути, в надежде, что закончится он у ворот райских?

Почему молчат? И он сам отчего не спешит возмутиться? Не пытается докричаться? Не делает ничего, чтобы изменить предначертанное. Неужели поверил маленькой ведьме?

А она оказалась права. Предложение, переданное сбивчиво и невнятно, Мэтью принял сразу, словно ждал чего-то подобного. Сказал:

– Что ж, это тоже выход. Я был с теми, кто охотится. Я был тем, на кого охотятся. Я стану тем, кто погибнет на охоте.

Больше он не стал ничего ни объяснять, ни рассказывать. Поправил цепочку, обвившую запястье Бетти, вложил в руку амулет. Сказал:

– Потом... когда она очнется, пусть носит. Если кто и умеет лечить души, то пресвятая Магдалена. В ее слезах надежда безнадежных.

В металле тусклыми огоньками сверкали камушки, было их всего семь, грубой огранки, неприметного виду, но какого-то удивительного, мягкого сияния.

Пока отяжелевшее солнце взбиралось на небосвод, Хопкинс молился. Вместе с ним бормотал забытые, казалось бы, слова и Джо, взывая к милосердию и не надеясь на него.

Утром же Хопкинс ушел.

А через неделю, которую Джо провел в бессоннице и нервозном ожидании беды, на пороге дома появилась Уильямс.

– Пойдем. Бетти. Забери.

Ее вернули, как взятую взаймы вещь. Очнувшаяся, ослабевшая от лихорадки, девушка совершенно не понимала, что происходит вокруг. Тем же вечером в домике снова появилась Уильямс и передала:

– Уезжайте. Сегодня. Пока можете.

Чертова деревня, чертова поездка и чертов Влад с его битой рожей и упрямством. Чуть очнулся, и туда же, бормочет, дескать, все в порядке, нужно иным заняться... Димыч ведь не мальчик на побегушках, в конце-то концов! Но побежал как миленький.

– Да позаботятся о нем, – пробормотала Надежда, отводя виноватый взгляд. Она остановила машину в переулке, не доезжая до отделения. Ну да, стесняется. Но руку на руку положила, царапнула коготками пальцы.

– Дим, ты же разберешься во всем, правда?

– Разберусь.

Нельзя давать несбыточных обещаний, но ей он противиться не мог.

Околдовала, что ли?

И крепкое у нее колдовство, даже когда убралась, держится. Только и мыслей о том, что ночью было. Но стоит ли мечтать о несбыточном? И пинка самому себе – работай, Димыч, разбирайся в бормотаниях психа-Влада. Ищи Илью Семеновича Прокофьина, кем бы он ни был.

А если найдешь, поищи заодно и девушку по имени Алена, которая пропала, но Влад понятия не имеет, куда и когда. И вообще знать не знает ничего, кроме имени.

Значит, все-таки с Прокофьина начинать придется.

Прокофьиных в городе было трое. Илья Семенович открывал список. Было ему семьдесят три года, из которых полвека он проработал в местной психиатрической больнице, последние три десятка лет – директором.

И снова повезло: трубку взяли сразу.

– От Владика, значит? Ну заходите, поговорим... поговорим... когда? Да вот сейчас и заезжайте. Адрес пишите. Жду.

Илья Семенович был высок, широкоплеч и подтянут. Смолистые волосы, едва тронутые сединой, усы-пики, острая бородка и белые слепые глаза.

– Проходите, – велел Прокофьин, отступая к стене. – На кухню. Но будьте добры разуться. Тапочки возьмете сами.

Димыч, переобуваясь, не удержался от замечания:

– Вы беспечны. А если я мошенник? Или вор? Или грабитель?

– Ну, дорогой мой, во-первых, это останется на вашей совести. И поверьте мне, сие не является сугубо оборотом речи.

– А во-вторых?

Ответом на вопрос из комнаты высунулась широкая бульдожья харя. Оскалилась, облизнулась и исчезла. Димыч готов был поклясться, что круглые глаза зверя были вполне по-человечески умны.

Илья Семенович, несмотря на слепоту, двигался легко и уверенно. На кухне и вовсе трость бросил, раздраженно, словно в ней была причина его слабости.

– Кофе? Чай? Лучше чай, поелику кофе у меня преотвратный. Сколько раз просил купить натуральный, а Венечка все эту растворимую дрянь приносит. Дескать, милейший, в вашем возрасте беречься надо, без кофеина напиток потреблять. Это он мне. Представляете? Курите? Нет-нет, курите, буду рад составить компанию, но если Венечка объявится, вынужден буду свалить вину на вас... к слову, как вам кухня? Венечка ремонт делал, но его вкус...

Хром, белый камень и стекло. Ровные поверхности, сглаженные углы, но при этом ощущение операционной.

– Очень мило.

– Врать не умеете, – покачал головой Илья Семенович. – Зря. Преполезный навык, да будет вам известно. У Венечки мизофобия [7] , но мы с этим боремся. И уверяю вас, не безуспешно. От бахил вот отказались. И полы лишь дважды в день моем. А вы, значит, от Владика? Или от Лидочки? Бедная женщина...

В стеклянной мозаике фасадов отражался Илья Семенович и сам Димка, какой-то нелепый, маленький по сравнению с доктором. Стоило пошевелиться, и отражения дергались, как куклы у неумелого кукольника.

7

Навязчивый страх загрязнения либо заражения, стремление избежать соприкосновения с окружающими предметами. Стремление к чистоте.

Пожалуй, хорошо, что Прокофьин слеп, на этой кухне и самому недолго умом двинуться.

– Скорее я насчет Влада Марьева. А Лидочка – это...

– Его мать. Итак, рассказывайте. Что он снова натворил?

– А что он натворил раньше?

Илья Семенович замер с кружками, словно забыл, куда нужно их поставить, но тут же вспомнил, пристроил на глянцевый столик и мягко заметил:

– Это вы ко мне пришли. И следовательно, испытываете нужду в помощи. Мне же предстоит решить, оказывать вам эту помощь или нет. И поскольку я собираюсь разгласить информацию конфиденциальную, то должен знать, чего ради. К слову, окажите старику любезность, подайте пепельницу. И сигареты. Придется ваши, ибо мои Венечка изничтожил.