Слишком большие, чтобы рухнуть. Инсайдерская история о том, как Уолл-стрит и Вашингтон боролись, чтобы спасти финансовую систему от кризиса и от самих себя

Следуя по стопам отца, деда и дяди, Тим Гайтнер отправился в Дартмутский колледж, где специализировался в государственном управлении и исследовании Азии. В начале 1980-х кампус Дартмута был основным полем битвы культурных войн, которые разгорелись с появлением газеты правых «Дартмутский обзор». Газета, которая издавалась известными консервативными писателями Динешем д’Сузой и Лорой Ингрэм, опубликовала ряд провокационных статей^[131], в том числе одну, в которой был приведен список геев, состоящих в Ассоциации студентов колледжа, и другую, выступающую против позитивных действий, написанную якобы в манере негритянского английского. Заглотив наживку, либеральные студенты Дартмута начали протест против газеты. Гайтнер исполнял роль посредника, пытаясь убедить либералов выражать возмущение выпуском собственной газеты.

После окончания колледжа Гайтнер учился в Школе перспективных меж дународных исследований Джона Хопкинса, которую в 1985 году окончил со степенью магистра. В том же году он женился на Кэрол Зонненфельд, своей возлюбленной из Дартмута. Свадьбу отпраздновали в летнем родительском доме на Кейп-Коде, отец был шафером.

Имея рекомендацию декана школы Джона Хопкинса^[132], Гайтнер получил работу в консалтинговой фирме Генри Киссинджера, где вел исследования для книги Киссинджера и произвел очень благоприятное впечатление на бывшего министра иностранных дел^[133]. Гайтнер научился эффективно работать в окружении властных людей, не становясь подхалимом, он интуитивно чувствовал, как дать им понять, что он признает их значимость. Затем при поддержке Киссинджера он поступил в казначейство и стал помощником финансового атташе при посольстве США в Токио, где со своей агрессивной конкурентоспособностью стал королем грунтовых теннисных кортов. Именно на теннисных кортах он мог вести неофициальные беседы с корреспондентами крупных изданий Токио, дипломатами и своими японскими коллегами.

Во время поездки в Японию Гайтнер увидел впечатляющие темпы дефляции и разрушительное снижение уровня цен. Именно благодаря работе в Японии он попал в поле зрения Ларри Саммерса, в то время занимавшего пост заместителя секретаря казначейства, который начал продвигать его на все более и более ответственные должности. Во время азиатского финансового и русского рублевого кризисов 1997 и 1998 годов Гайтнер играл теневую роль^[134] в «Комитете спасения мира»^[135] (по меткому определению Time), помогая найти более 100 млрд долларов на поддержку развивающихся стран. Когда были предложены пакеты помощи, Гайтнера вызвали в кабинет Саммерса. Гайтнеру повезло – он был специалистом по той части мира, которая вдруг оказалась жизненно важной. Он также располагал отточенными дипломатическими навыками, которые впервые проявил в Дартмуте, когда он был посредником между Саммерсом, который, как правило, выступал за агрессивное вмешательство, и более осторожным Рубином.

Когда осенью 1997 года почти рухнула экономика Южной Кореи, Гайтнер помог сформировать американский ответ. В День благодарения Гайтнер позвонил Саммерсу^[136] домой и спокойно изложил причины, по которым Соединенные Штаты обязаны помочь стабилизировать ситуацию. После долгих дебатов в администрации Клинтона появившийся план – предоставить Сеулу миллиарды долларов сверх 35-миллиардного пакета МВФ и других международных учреждений – походил на первоначальное предложение Гайтнера. В следующем году Гайтнер был назначен заместителем секретаря казначейства по международным делам.

Гайтнер был близок к Саммерсу, которого часто разыгрывал. Не раз, когда Саммерс был в отъезде, Гайтнер переписывал сообщения о нем в новостях, нарочно неправильно цитируя его выступления. Когда Саммерс возвращался в здание казначейства, Гайтнер показывал ему поддельные репортажи, наблюдая, как Саммерс взрывался, угрожая вызвать репортера и потребовать извинений, а потом признавался в шутке. Они стали близкими друзьями, в течение многих лет вместе с коллегами из казначейства занимались во флоридской Академии тенниса, которой руководил Ник Боллетьери, тренер Андре Агасси и Бориса Беккера. Спортивный Гайтнер провел игру, соответствующую его политической активности. «Тим собран, последователен, у него очень хороший удар с отскока»,^[137] – говорил Ли Сакс, бывший чиновник казначейства.

Когда Клинтон покинул свой пост, Гайтнер стал работать в МВФ, а потом ушел в Федеральный резервный банк Нью-Йорка. И несмотря на то, что он служил в администрации демократов, Гайтнер был рекомендован Питерсоном, республиканцем с хорошими связями.

Пост председателя Федерального резервного банка Нью-Йорка является вторым по влиятельности постом в системе центрального банка страны и подразумевает огромную ответственность. Банк Нью-Йорка – это глаза и уши правительства в финансовой столице страны. Кроме того, на нем лежит ответственность за управление большей частью долга казначейства. Из двенадцати региональных банков Федрезерва банк Нью-Йорка является единственным, чей президент входит в состав комитета^[138], устанавливающего процентные ставки на постоянной основе^[139]. Из-за относительно высокой стоимости жизни в Нью-Йорке годовой оклад президента банка в два раза больше, чем у председателя Федрезерва.

Гайтнер постепенно свыкся с работой в Федеральном резервном банке Нью-Йорка, показав себя вдумчивым сторонником консенсусов. Он усердно работал, чтобы заполнить пробелы в собственных знаниях, изучая рынки производных финансовых инструментов, и в итоге стал скептически относиться к понятию распределения рисков. По его мнению, распределение рисков могло на деле усугубить последствия изначально изолированных проблем, и с этим был не согласен его первый босс в Федрезерве Алан Гринспен.

«Эти изменения, похоже, позволили финансовой системе^[140] справляться с более широким спектром потрясений, но они не устранили риск, – сказал он в речи в 2006 году. – Они не остановили склонности рынков к временным паническим маниакальным периодам. Они не исключили возможности краха главного финансового посредника. И они не могут полностью изолировать финансовую систему от последствий такого сбоя».

Гайтнер понимал, что бум на Уолл-стрит захлебнется, и из японского опыта он вынес, что вряд ли это закончится хорошо. Конечно, он не мог знать точно, как и когда это произойдет, никакие исследования и никакая подготовка не позволили бы ему справиться с событиями, которые начались в марте 2008 года.

* * *

Мэтью Скогин просунул голову в дверь углового кабинета Роберта Стила в казначействе: «Готовы ли вы к очередному раунду расстрельного комитета?»

Стил со вздохом посмотрел на своего старшего советника: «Хорошо, давайте сделаем это».

Утром 3 апреля перед банковским комитетом должны были давать показания Хэнк Полсон, Гайтнер, Бернанке и Кокс, председатель Комиссии по ценным бумагам и биржам, а Алан Шварц из Bear Stearns и Джейми Даймон из JP Morgan должны были появиться позже. Но Полсон находился с безотлагательным официальным визитом в Китае, и его заменит Стил.^[141]

Как и Гайтнер, Стил был почти неизвестен за пределами финансового мира, и он рассматривал свое выступление перед банковским комитетом Сената как своего рода шанс. Его сотрудники пытались помочь ему подготовиться традиционным для Вашингтона способом: раунд за раундом играя в «расстрельный комитет». Игра заключалась в том, что персонал выступал в роли определенных законодателей и задавал Стилу вопросы, которые, вероятно, могли быть заданы политиками. Еще это помогало убедиться, что Стил будет отвечать на вопросы настолько четко и ясно, насколько возможно.

Опытный и уверенный оратор, Стил уже выступал перед комитетами Конгресса, но никогда ставки не были столь высоки. Он знал, что в дополнение к жестким вопросам о так называемых выходных Bear, скорее всего, будет поднята и тема Fannie Mae и Freddie Mac – спонсируемых правительством агенств, которые скупали ипотечные кредиты. Эти организации, обвиняемые в раздувании пузыря, десятилетиями были предметом политической и идеологической борьбы, но никогда связанные с ними вопросы не стояли так жестко, как сегодня.

Из-за коллапса Bear Stearns сенаторы могли даже начать понимать что к чему. Первыми жертвами кредитного кризиса были два хедж-фонда Bear Stearns, которые инвестировали значительные средства в ценные бумаги, обеспеченные субстандартными ипотечными кредитами. Именно эти закладные в настоящее время подрывали доверие на рынке жилья, где доминировали Fannie и Freddie, гарантировав более 40 % всех ипотечных кредитов^[142], большинство из которых стремительно обесценивалось. Это, в свою очередь, заражало банковское кредитование по всему миру. «Их ценные бумаги словно вода текут^[143] между финансовых учреждений», – говорил про них Полсон.