Слияние Граней

– Центурион, что за беспорядки во дворе, кто это такие?

– От Каифы, господин прокуратор, по делу мессии.

– Что же Каифа сам не мог разобраться со своими лжепророками, зачем потребовалось присылать еще и ко мне?

– Мы сами вошли. У нас есть разговор к прокуратору, если он изволит выслушать.

Брови на сухощавом, выцветшем от жаркого южного солнца лице иегемона поползли вверх.

– Как смеешь ты, червь, обращаться столь дерзко к римскому прокуратору. Центурион, взять их и всыпать плетей на городской площади, дабы не повадно было боле бродягам.

Центурион было направился к гостям, но тут во все стороны брызнул яростный свет, сбивая солдат с ног, отшвыривая порывом ветра, как слетевший с головы шлем.

– Нам стоять здесь, иегемон, или попросишь внутрь как радушный хозяин?
– прогремел из клубящегося облака голос.

Солдаты прятались и прикрываясь от слепящего света щитами, прокуратора отбросило порывом ветра, он оперся рукой о колону и превозмогая дрожь в ногах крикнул:

– Это честь принимать посланцев Юпитера под сводами моего дома.

Брама пригласил сияние и уважительно кивнул иегемону, солдаты с изумленной опаской взирали на широкоплечую фигуру, распахнувшую серый дорожный плащ и ступающую по мраморным плитам. Петр замялся на пороге, как правоверный иудей он не должен входить под крышу иноверцев. Увидев замешательство Брама кивнул:

– А я с твоего позволения зайду, присмотри за дверями, чтобы нас никто не беспокоил, будь то хоть папа римский.

Петр остался размышлять кто такой упомянутый папа, подозрительно косясь на пребывающих в ужасе легионеров пытался вспомнить кем из древних пророков мог быть огненный знакомец. Сбивало с толку полное отсутствие бороды на гладко выбритом словно у римлян лице. Дверь за гостями захлопнулась, оставив жару начинающегося дня снаружи, сменившись полутьмой с курящимися жаровнями. Прокуратор держался достойно, от ужаса не вопил, не прикрывал лицо краем тоги, усадил гостей в низкие кресла, однако сам не сел, дабы не гневить грозных богов пренебрежением.

– Успокойся, Понтий. Мы не причиним зла ни тебе, ни дому твоему. Если позволишь воды, путь далек, а плащ прибит пылью.

Иегемон хлопнул в ладоши, и в тот же момент словно бывши наготове в комнату прошла высокая, прямая как спица женщина. Руки ее тряслись, она едва не расплескала воду из медного тазика. Брама прихватил за локоть, и поставив тазик на мраморную подставку поблагодарил:

– Чистота твоя нашла отклик у Всемогущего и сердце удостоилось видения. Чего хочешь проси.

– Владыко мой - упала в слезах на колени Клавдия - я проклята богами, нет у меня детей.

– Не меня проси, женщина, а Господа, ибо Он тот, о котором просило тебя небо, а ныне Он о тебе попросит.

Жена прокуратора залилась слезами и кинулась в ноги мессии, но тот ее поднял:

– Не плачь, ибо плачущие да утешаться, а милостивые да помилованы будут. Се зачнешь во чреве и родишь дитя.

Клавдия выбежала из комнаты, а Брама кивнул побледневшему иегемону:

– Садись, прокуратор, ибо Бог не лицеприятен, и смотрит на сердце, а не на платье или перстни на руках. Садись, ибо и я лишь человек, посланник едино всемогущего Бога, Путник бродящий от звезды к звезде по воле Его.

Прокуратор присел на край стула из благовонного сандала, не отводя взгляда от искрящихся, метающих молнии глаз.

– Все что говорили пророки иудейские о мессии, правда - Он Есть Истина и Путь, Сын Бога живого, пришедший спасти от мрака погибели. Но народ иудейский и первосвященники его, оказались недостойными, вознамерившись лукаво пролить кровь святую твоими руками, и навлечь сим погибель на тебя, дом твой и род до седьмого колена.

Прокуратор метнул испуганный взгляд на пребывающего в раздумьях мессию.

– Разве ты, Пилат, не уберег бы сына своего от разбойников и убийц? Не паче ли Отец небесный станет уберегать своего Сына, от желающих смерти? Посему я, его неусыпный слуга, спросил сердце свое: «Достоин ли народ иудейский Сына Божьего паче других? Чем хуже римляне или эллины, в заблуждении не знающие Истины?» Разве не вопрошал ты о ней?

– За что милость такая мне и дому моему?

– Будем говорить, как мужи зрелые. Ты человек чести, Понтий, по доносу и капризу самозваного потомка богов, императора Тиберия, сосланный на окраину как некий изгой. Ныне можешь вернуть славу и достоинство не только потомкам своим, но и всей империи, возведя от мрака невежества и тлена к сиянию Истины, и имя твое станут вспоминать не как не судии и палача Сына Божия, а того, кто принес миру Его свет.

– Правда ли сие? Я видел многих магов и кудесников, но ни один не имеет даже отблеска силы твоей, и огня слов твоих. Но как склонить погрязший в разврате и скверне Рим к сиянию Истины? Патриции грызутся за кости, божественные цезари упиваются кровью, восходя на престол по спинах сверженных предшественников. Будет ли мир, пока брат идет на брата, а дочь предает мать? Ах, если бы можно было это изменить, я бы пошел ради этого в Тартар.

– Я пришел выпустить измученных на свободу, выпустить узников из темницы, но царство мое не от мира сего есть. Слуга мой думает иначе, ныне вырвал меня из рук палачей, намереваясь посадить на престол иудейский, но я не хочу этого, не за этим здесь.

Несомненно, читавший их ранее на списках доносчиков, но потрясенный глубиной сих живых слов, Пилат повернулся к мессии:

– Если можешь, Господи, принести мир обремененным, указать путь страждущим, я ныне пойду за тобой!

Стукнула тяжелая дверь, показался дрожащий центурион, старательно отводящий глаза от гостей прокуратора.

– Чего тебе, центурион?

– Во дворе собралась толпа черни, иегемон.

– Чего хотят?

Центурион сглотнул и на миг посмотрел на мессию:

– Крови Его хотят, требуют распять.

– В своем ли ты уме, центурион? Распять как разбойника? Разве не видел силу с небес на нем? Возьми побольше солдат и оцепи толпу, но мечи без надобности в ход не пускать.

– Что делать мне, как быть, скажи Путник?
– вопросил иегемон, как только за центурионом захлопнулась дверь.

– Посмотри сам на правдивость слов моих. Пусть увидят, что желают видеть - кровь мессии. Ее было достаточно при аресте.

Брама снял с прокуратора багряницу и запахнув на плечах поднявшегося скорбящего мессии отошел вглубь комнаты.

Прокуратор взошел на балкон, с которого было видно бурлящее людское море, наплывающее гортанными возгласами и гамом. Центурион вывел из казармы всех имеющихся солдат, что обнажив мечи держали чернь поодаль. Они были испуганны явлением гостей, их нервы были натянуты до предела и могли лопнуть в любой момент обагрившись кровью. Понтий поднял вверх руку, призывая к молчанию и вопросил:

– Чего вы хотите?

– Распни его, распни его!
– вспенилось внизу многоголосое море бьючись о цепь солдат.