Сломанная невеста

***

В восемь лет я впервые испытала настоящий страх. До этого мне было больно, обидно, горько, но не страшно. Я ещё не понимала, что может быть хуже удара, хуже холодного равнодушия матери, хуже равнодушного взгляда отца. Но в тот день я поняла.

Это началось с пустяка. Я мыла посуду, как делала каждый вечер, пока мои братья сидели в комнате и болтали. Руки были мокрые, губы сжаты. Я торопилась, потому что знала – если задержусь хоть на минуту, брат разозлится. Он уже звал меня, но я не могла бросить посуду – если не домою, потом меня же и накажут за это.

Я пыталась сделать всё быстро, но пальцы скользили по мокрым тарелкам, и страх только мешал.

– Сколько тебя ждать?! – раздражённо бросил он, не поднимаясь с дивана.

Я сглотнула, бросила полотенце и повернулась к нему.

– Я… я только закончила…

– Принеси мне воды.

Я хмуро посмотрела на него. Он сидел, раскинувшись на диване, держа в руках телефон, и даже не смотрел на меня. Просто кинул приказ, как будто я не человек, а мебель. Я посмотрела на него и впервые в жизни сказала:

– Возьми сам.

Тишина разрезала комнату. Как острый нож по натянутой ткани. Братья замерли. Секунда. Две. Я сразу поняла, что совершила ошибку.

Его глаза медленно оторвались от экрана, и он посмотрел на меня другим взглядом. Не просто злым. Опасным.

– Что ты сказала?

Я почувствовала, как внутри всё сжалось. Я не должна была так говорить. Я должна была молчать и подчиняться. Я знала это. Но в тот момент что-то во мне взбунтовалось. Что-то маленькое, глупое, но слишком упрямое.

– Я сказала, возьми сам.

В следующий миг он уже был рядом. Рука вцепилась в мои волосы. Рывок. Я вскрикнула. Боль резанула по коже, и я упала на колени прямо на каменный пол. Слёзы сами навернулись на глаза, но я не позволила им пролиться.

– Ты решила, что у тебя есть голос?!

Он дёрнул снова, заставляя меня поднять голову.

– Ты всего лишь девка! Ты – никто!

Я задрожала. Я хотела закричать, но не посмела. Я не могла ответить, не могла сказать, что мне больно. Потому что это разозлит его ещё сильнее. Он не хотел слышать оправданий. Он хотел слышать только послушание.

– Ты не имеешь права мне перечить!

Я только кивнула, хотя внутри всё кричало. Но ему было мало. Рывок – и меня швыряет в сторону. Я ударяюсь спиной о стену, воздух резко вырывается из лёгких. Грудь сдавило от ужаса.

Я не понимала, за что. За то, что отказалась принести стакан воды? За то, что осмелилась сказать “нет”? Я только начала понимать, что в этом доме женщина не имеет права голоса. Но этого было недостаточно. Я должна была не просто понимать. Я должна была запомнить это навсегда.

Он медленно подошёл ко мне и присел рядом. Я чувствовала его дыхание, слышала его злую усмешку.

– Хочешь, я тебе кое-что объясню?

Я сжалась, стараясь стать как можно меньше.

– Ты – девка.

Я смотрела в пол.

– А знаешь, кто такие девки?

Я не ответила.

– Это те, кого можно ударить, если они забывают своё место.

Я покачала головой, словно это могло отменить его слова.

– И знаешь, что будет, если ты забудешь это снова?

Он наклонился ближе, и я почувствовала, как меня охватывает ужас.

– Я сделаю так, что ты никогда больше не сможешь перечить.

Я всхлипнула, но быстро зажала рот руками. Я знала, что плакать нельзя. Потому что это его только разозлит. Потому что он получит удовольствие, зная, что я боюсь.

– Всё поняла?

Я кивнула, не поднимая глаз.

– Скажи.

Я задохнулась.

– Поняла…

Он довольно хмыкнул.

– Вот и хорошо.

Когда он ушёл, я осталась лежать на полу. Мне было восемь. И я уже знала, что этот дом никогда не будет мне домом. Я никогда не буду здесь в безопасности. Меня не спасут. Меня не защитят. И если я хоть раз забуду об этом, то мне напомнят. Жестоко. Больно. Так, чтобы я больше никогда не смела спорить.

***

Мне было десять, когда отец впервые избил мать. Не просто накричал. Не просто толкнул. Он бил её. Бил так, что у меня до сих пор перед глазами стоит этот ужас.

Я сидела в углу кухни, играя с куклой. Маленькой, пластмассовой, с запутавшимися волосами. Других у меня не было. Эту я нашла пару месяцев назад в мусоре за домом. Братья смеялись, говорили, что игрушки для дураков, но я всё равно брала её с собой, когда могла. Сегодня можно. Сегодня я ждала, пока отец и братья поедят. Потому что мы с мамой ели после них. Так было всегда. Мы ждали. Даже если были голодны. Даже если ужин остывал и уже не был вкусным. Они должны были насытиться первыми.

Я сидела, тихо шевеля губами, будто разговаривая с куклой. Старалась не шуметь, не привлекать внимания. Но когда раздался звук удара, я всё равно вздрогнула.

Отец сплюнул чай на пол. Я увидела тёмное пятно на ковре. Мама стояла рядом с чайником. Руки сжаты в кулаки. Пальцы дрожали. Она поняла, что случилось. Я нет. Ещё нет.

– Что это за дрянь?! Голос отца был спокойным. Я уже знала, что это самое страшное – когда он не кричит, а говорит тихо.

Мама замерла. – Чай…

– Ты считаешь меня идиотом?!

Она взялась за край стола, словно это могло её спасти. Но это было бесполезно. Она уже была виновата.

– Я… я, наверное, перепутала сахар с солью…

Секунду всё было тихо. Я почувствовала напряжение, как будто в воздухе застыло что-то страшное. Братья переглянулись. Один хмыкнул, другой скрыл улыбку за ладонью. А отец молниеносно поднялся.

Я даже не успела моргнуть. Глухой удар разорвал тишину. Мама отшатнулась назад.

– Ты тупая?!

Она схватилась за край стола, чтобы удержаться на ногах. – Простите… Я… я сейчас сделаю новый…

Отец снова ударил. Я замерла. Мама пошатнулась. Я видела, как она падает. Она упала на колени, выронив из рук полотенце.

– Ты хочешь, чтобы я пил грязь, а не чай?!

Я смотрела, не дыша. Я сжала куклу в ладонях, так сильно, что ногти впились в пластик. Я боялась пошевелиться. Но ещё больше боялась, что мама заплачет. Потому что если она заплачет – он ударит сильнее.

Я не помню, как оказалась под столом. Но сидела там, сжавшись в комок. Сердце билось в ушах, дыхание сбивалось от страха. Я не могла даже вздохнуть.