Сломанная скрижаль

Конечно, многих выручал опыт, но такие умельцы боялись показываться на глаза демону.

«А что если диагноз будет ошибочным? — спрашивали они себя. — Неужели тогда на столе разложат самого эскулапа? И не на диагностическом, а на обеденном?»

Черти же в лечении людей понимали мало. Сущие не болеют, а тяжело занедужившего слугу проще съесть, чтобы не пропадало добро.

Демон очень ждал Фабиуса, и вот сегодня он наконец приехал.

Ханна ещё спала, хотя дело уже шло к обеду.

Борн велел служанкам ни в коем случае правительницу не будить, а доложить, как только она встанет с постели.

Сам же демон создал беседку в саду, велел слугам принести закуски и напитки. Он тоже понимал, что им с Фабиусом нужно даже не поговорить, а выговориться.

Ну и дела разрешить, конечно. Их тоже накопилось без меры.

— А как же душа? — Борн с удовольствием поднёс стопку к губам, и рябиновая мгновенно испарилась. — Думаешь, это был всё-таки не твой сын? Что Сатана подменил его душу и хотел тебя обмануть?

— Да даже если и не подменил… — Фабиус тоже поднёс к губам серебряную стопку тонкой работы, выпил, отправил в рот кусочек томлёной баранины. И посуда, и закуски — всё было превосходным. А вот на душе… — Душе-то я, наверно, и не отец. Никто не знает, откуда берётся у смертных душа. Чьи она наследует черты… На кого похожа…

Он сразу налил ещё. Уж лучше пить, чем такие речи.

— Думаешь, души не создаются отцом и матерью при зачатии? — заинтересовался Борн, скупо и вымученно улыбаясь.

— Если бы вместе с телесным шёл и душевный процесс зачатия, то откуда бы взялись дети у пьяных и у насильников? — невесело усмехнулся Фабиус. — Откуда там душевная работа?

— Значит, обретение души — совершенно случайный процесс? — нахмурился демон. — Как игра в кости — что выпадет, с тем и живи?

— Ах, если бы я знал это точно! — произнёс Фабиус с болью в голосе. — Но я видел: мой сын оказался чужой мне. Может, он сразу таким родился, а может, я сам виноват. Ведь я убил его мать, демон. Убил, а мог бы попытаться спасти. Я решил, что такова воля нашего мира. Что жёны магистров всегда умирают в родах, если ребёнок рождается с магическим даром, вот и…

Фабиус замолчал и подвинул стопку с рябиновой Борну.

Ну о чём тут было спорить? Демон и сам видел Дамиена, от того и сказал, что душа его умерла. Он-то врать не умеет.

— Так было написано в ваших книгах? — уточнил Борн. — Что жёны магистров умирают, родив нового мага?

— Да, но это не снимает с меня вины, — отмахнулся магистр.

— А воспитание? — аккуратно напомнил демон.

О воспитании они всегда много спорили. Фабиус, как упрямый осёл не желал признавать очевидного: сына-то он как надо не воспитал. Ладно бы, если не смог, но ведь и не пытался.

— А что — воспитание? — отмахнулся магистр и сейчас. — Как бы я смог воспитать его душу? Душа эфемерна, она не подчиняется смертным. Вечно ты коришь меня таким пустым и никчёмным убийством времени, как воспитание. Как будто кто-то воспитывал меня самого!

— У тебя была любящая мать, ты рассказывал, — не согласился демон.

— Она тоже умерла. Рано.

— Но не сразу, — парировал Борн. — Ведь ты ее помнишь!

Фабиус сердито нахмурился, вцепился пятернёй в бороду и дёрнул так, точно хотел оторвать.

— Ты хочешь сказать, что я сам его воспитал таким? Своего сына? И виноват только я? Я сделал с ним что-то такое, что душа его осатанела?

— Я не уверен, — признался Борн. — Это гипотеза. Но мы могли бы… проверить её.

Он сказал это наудачу, зная любовь Фабиуса к наукам, и угадал.

— А как? — сразу заинтересовался магистр.

Как ни страдал Фабиус от боли и воспоминаний, он очень соскучился по научной работе.

— Позволь, я повременю с этим разговором? — схитрил Борн, понимая, как трудно ему будет убедить магистра, когда он узнает, ЧТО это за гипотеза. — Нам сначала нужно ещё кое-что обсудить.

Фабиус посмотрел на него с недоумением: что могло быть важнее науки?

— А что мы ещё не обсудили? — спросил он.

— Мы не обсудили наше возможное будущее. Ты говорил с Сатаной, маг. Как ты считаешь, что он предпримет следующим шагом? Ведь Безликий не успокоится, не в его это духе. Сатана скучает в аду и всё время выдумывает для себя новые забавы.

— А уверен ли ты, что Сатана — настоящий хозяин ада? — вдруг спросил Фабиус.

— А с чего тебя вдруг взяли сомнения? — удивился Борн. — Сатана владел адом всегда…

— Или столько, сколько ты себя помнишь? — хитро сощурился магистр.

— Ну, можно сказать и так, — нехотя согласился Борн.

Никто из знакомых Борна не жил так долго, чтобы помнить наверняка, всегда ли Сатана владел сущими и считался их отцом и покровителем.

Жители ада были, конечно, бессмертны. Потенциально. Но от безделья и скуки они усыхали и развеивались.

— Сатана проговорился о чём-то, когда был в Йоре? — осенило Борна.

Фабиус кивнул.

— Не в лоб… Но из разговора с ним я понял, что Многоликий бесплоден. Он так ухватился за воссоздание моего сына, так хотел меня уязвить, что затратил неимоверные усилия. И я подумал тогда: а где у него свои сыновья? Если он создал ад, то почему не может создать и сына, плоть от собственной плоти? Не попади ему душа Дамиена, он бы не сумел спародировать человека.

— И ты ему это сказал? — поразился Борн. — Сказал Безликому, что он бесплоден?

— Ну да, — охотно кивнул Фабиус. — Так и сказал. И ты прав — Безликим его называть правильнее. Ведь даже своего лица у него нет. Он просто старый холощёный козёл.

Борн подавил нервный смешок.

— Представляю, как он зол. Нам долго теперь придётся тайком пробираться в ад.

— А что нам там делать? — удивился Фабиус. — Пусть Сатана сам жарится в своей преисподней.

Борн задумался. Ему-то как раз было, что делать в аду. Он хотел сына от Ханны, а для этого ему нужна была лава.

Кастор, конечно, сумел зачать сына каким-то иным путём, но его опыт нужно сначала изучить.

А повторить? Да выйдет ли? Чёрт не демон.

Вернее всего было сделать так, как рассказывал Зибигус: принести кровь двоих и опустить в лаву. Тогда у младенца будет сильная душа сущих — средоточие огня. А родится он от женщины.

Демон вздохнул, вспомнив, что он теперь не совсем одинок. Что есть ещё Хел…

Но с этим мальчишкой всё было очень непросто.

Борн ничего к нему не испытывал. Никаких родственных чувств.