Сломленная

– Может, выпьем?

– О нет, – отказалась я. – Мийи уже никогда не будет прежним.

Андре тоже не будет прежним. А я?

– Невероятно: мы добрались до Мийи за двадцать минут, – сказала я, когда мы снова сели в машину. – Только это уже не Мийи.

– Ты права. Это чудесно и одновременно мучительно: видеть, как мир меняется у тебя на глазах.

Я задумалась над его словами:

– Ты снова сочтешь меня неисправимой оптимисткой, но все-таки это, скорее, чудесно.

– Согласен. Самое печальное в старости – не изменение мира, а перемены внутри нас.

– Ты не прав. Эти перемены порой идут нам на благо.

– Вреда от них гораздо больше, чем пользы. Если честно, вообще не понимаю, какие здесь плюсы. Объяснишь?

– Хорошо, когда все осталось в прошлом.

– И можно думать о смерти? Нет. Ты сама понимаешь, о чем говоришь?

– Ты помнишь о прошлом. И острее воспринимаешь настоящее.

– Допустим. А что еще?

– Мы более интеллектуальны и лучше разбираемся в некоторых вопросах, но, конечно, мы многое забываем. Даже забытые факты и события навсегда остаются с нами.

– У тебя, может быть, и так. А я становлюсь все более невежественным, кроме своей профессии. Например, чтобы выучить квантовую физику, мне придется вернуться в университет и снова стать студентом.

– И ты легко справишься с этой задачей.

– Да, я уже думал об этом.

– Интересно, – задумалась я. – Мы согласны во всем, кроме одного: не понимаю, чего не хватает зрелому человеку.

Он улыбнулся:

– Молодости.

– Сама по себе она не приносит пользы.

– Молодость – это то, что итальянцы красиво называют выносливостью. Это огонь, дающий силу любить и творить. Когда он гаснет, человек теряет все.

Он говорил так пылко, что мне не хотелось обвинять его в излишней самоуверенности. Вдруг я увидела в нем что-то такое, о чем и не подозревала. Что-то, о чем я старалась не думать раньше, и это пугало меня. Возможно, именно поэтому мы не могли полностью сблизиться.

– Ни за что не поверю, что ты не можешь больше творить, – сказала я.

– Башляр писал: «Великие ученые приносят пользу в молодости и вредят в старости». А я тоже считаюсь ученым. Значит, сейчас для меня главное – никому не навредить.

Я промолчала. Возможно, он не прав, но он искренне верил в свои слова, поэтому возражать не было смысла. Я понимала, что его часто раздражал мой оптимизм – он считал, что я просто пытаюсь бежать от проблем. Но что я могла поделать? У меня не было сил ему возражать. Поэтому я выбрала молчание. До Шампо мы ехали молча.

– Этот неф очень красив, – сказал Андре, когда мы вошли в церковь. – Очень похож на тот, что мы видели в Сансе, но выглядит более пропорциональным.

– Да, прекрасная архитектура. К сожалению, я не помню, что было в Сансе.

– Такое же чередование одинарных и двойных колонн.

– У тебя прекрасная память!

Мы внимательно осмотрели неф, хоры и трансепт. Коллегиальная церковь была ничуть не хуже Акрополя, но настроение у меня было уже не то, что раньше, когда мы колесили по Иль-де-Франс на своей старой колымаге. Сейчас мы оба были не в духе. Меня не интересовали ни резные капители, ни монашеские кресла, которые раньше нас так забавляли.

На выходе из церкви Андре спросил меня:

– Как ты думаешь, «Золотую форель» еще не закрыли?

– Давай проверим.

Когда-то нам очень нравилось это место: маленький трактир у воды, где готовили простую и вкусную еду. Последний раз мы были там, когда праздновали серебряную свадьбу. Тихая деревушка с дорогами, вымощенными мелким булыжником, совсем не изменилась. Мы прошли всю главную улицу и по ней же вернулись обратно. «Золотой форели» уже не было. Ресторан на краю леса, в который мы зашли перекусить, нам не понравился. Возможно, потому что мы сравнивали наши сегодняшние впечатления с воспоминаниями.

– И чем мы теперь займемся? – спросила я.

– Мы говорили о замках Во и Бланди.

– Ты и правда хочешь туда поехать?

– Почему бы нет?

Ему было все равно, как и мне, но никто из нас не осмеливался высказать это вслух. Интересно, о чем он думал, пока мы ехали по усыпанной листьями дороге? О пустыне своего будущего? Я не могла последовать за ним. Я чувствовала, что он одинок рядом со мной. Я тоже была одинока. Филипп несколько раз звонил мне. Я вешала трубку, услышав его голос. Я задумалась. Возможно, я слишком требовательна к нему? А Андре – слишком спокоен и снисходителен? Вдруг Андре переживает именно из-за этого расхождения? Я бы хотела обсудить это с ним, но боялась вновь спровоцировать ссору.

Замки Во и Бланди – мы выполнили свою программу. Мы говорили: «Я помню, я не помню, башни великолепны…» Но просто смотреть на камни в каком-то смысле глупо. Архитектура должна вызывать в памяти какой-то личный опыт. А я смотрела и видела лишь бессмысленную груду камней.

Этот день нас не сблизил. Когда мы возвращались в Париж, я поняла, что мы оба разочарованы и еще больше отдалились друг от друга. Мне казалось, что мы больше никогда не будем разговаривать друг с другом. Значит, нам и правда больше не о чем говорить? В порыве гнева мне казалось, что мы обречены на молчание и одиночество, так ли это? Это действительно правда, которую я не замечала из-за упрямства и глупого оптимизма? «Мы должны собраться с духом и все выяснить, – подумала я, ложась спать. – Завтра утром поговорим. Если мы не помирились, значит, наша ссора – лишь следствие, а не причина. Нужно вернуться к истокам. Например, нужно спокойно поговорить о Филиппе, чтобы эта тема больше не была запретной для нас. Иначе все будет напрасно».

Я наливала чай, думая, как же начать разговор. Андре меня опередил:

– Знаешь, что я решил? Я хочу немедленно уехать в Вильнёв. Там я отдохну лучше, чем в Париже.

Вот какой вывод он сделал из нашей неудавшейся поездки: вместо того чтобы решить проблему, он решил сбежать от нее! Он иногда ездит к матери на несколько дней без меня, потому что очень близок с ней. Но сейчас он просто не хочет оставаться со мной наедине. Мне было очень больно.

– Отличная идея, – сухо ответила я. – Твоя мама очень обрадуется. Можешь ехать.

Он тихо спросил:

– А ты?

– Ты прекрасно знаешь, что я хочу немного побыть в Париже. Я приеду чуть позже.

– Как хочешь.

Я бы в любом случае осталась: мне хотелось поработать и посмотреть, как примут мою книгу, а еще обсудить ее с друзьями. Но меня смущало, что он не стал настаивать. Я холодно спросила:

– Когда ты хочешь ехать?

– Не знаю, скоро. Здесь мне делать нечего.

– Скоро – это послезавтра?

– Или завтра утром.

Значит, мы расстаемся на пятнадцать дней. Раньше он никогда не оставлял меня одну больше чем на три-четыре дня, разве что во время конференций. Неужели он так ненавидит меня? Он должен был поговорить со мной, а не убегать. Он еще никогда не избегал меня. Я могла объяснить его поступок только одной причиной, всегда неизменной: он стареет. Я с раздражением подумала: «Пусть уезжает на все четыре стороны». И конечно же, не собиралась его удерживать.