Сломленные

Будто подслушав мои мысли, голубые глаза устремляются к моим, и я теряюсь в догадках, почему мне казалось, что подготовка сыграет хоть какую-то чёртову роль. Во мне, как и раньше, рождается пульсация желания, начиная с кончиков ресниц и заканчивая пальцами на ногах.

— Что «это»? — переспрашивает он.

У меня уходит мгновение, чтобы вспомнить о вопросе, что я ему задала.

— Дорогущий алкоголь, который я вылила. Что это?

Его взгляд вспыхивает раздражением, и мне приходит в голову, что сейчас он скажет мне катиться в ад, но что-то, похоже, его останавливает, и он невыносимо медленно поднимает хрустальный стаканчик и протягивает мне.

Я принюхиваюсь.

— Скотч.

Он кивает.

— Хайлэнд Парк тридцатилетней выдержки. Не самый лучший в нашем запасе, но не настолько, чтобы быть выброшенным.

— Ну очень брутально.

Он закатывает глаза, и я делаю малюсенькой глоток, по прошлому опыту зная, что не особо люблю скотч. Как оказывается, он не нравится мне даже стоимостью в пятьсот долларов, и я с лёгким пожатием плеч возвращаю его обратно Полу.

— Хочешь что-нибудь? — спрашивает он. — Вино?

— Обойдусь.

Честно говоря, вода была бы сейчас очень кстати. Между страстным взглядом его глаз и жаром камина у меня немного, эм, пересохло во рту.

— Что читаешь? — интересуюсь я.

Он вздыхает.

— Не в этот раз. Я знаю, что мы застряли тут вместе, но разве нам обязательно устраивать эти давай-узнаем-друг-друга беседы? Можем мы просто посидеть в тишине?

От этого его «застряли вместе» я замираю. Понятно, почему я мирюсь с этим, но какая причина у него? Из того, что я слышала от Линди, и вывод, который я сделала после рассказов его отца, Пол не стесняется отталкивать людей.

Неужели ко мне он относится иначе? Или просто выжидает время, когда его озарит, как добавить меня в список изгнанных сиделок?

Мне правда, правда хочется, чтобы причина крылась в первом.

— Замечательно, — говорю я, откидываясь на спинку кресла и усаживаясь поудобнее. — Я дам тебе двадцать минут тишины в обмен на совместный ужин.

— Ни фига, — говорит он спокойно, его внимание уже вернулось к книге, так как он перевернул страницу.

— Полчаса тишины.

— Я ни с кем не разделяю трапезы.

— Ну же, — умасливаю я. — Обещаю не кормить тебя супом, как ребёнка — самолётиком.

— Нет.

— Пол.

Его глаза вновь устремляются вверх, и на недолгий миг на его лице почти отражается тоска. Я осознаю, что впервые произнесла его имя вслух.

Уверена, я не просто очередная сиделка. Штука в том, что я понятия не имею, кем являюсь на самом деле.

— Я способна до-олго поддерживать одностороннюю беседу, — давлю я, поспешно предпринимая попытку увести нас от напряжённого момента. — Давай посмотрим, я родилась тридцатого августа, а это значит, что мой камень — перидот. Замороченное словечко для уродливого зелёного цвета. Кстати о цвете, это настоящий цвет волос? Такой неестественный. В смысле, я была одной их тех белокурых малышек, но мой цвет волос полностью стал имитировать серую мышь сразу после того, как я перешла в третий класс, и с тех пор мне приходилось перекрашиваться. Мой первый цикл начался, когда я…

— Ладно! — прерывает он. — Хорошо. Ты даёшь мне полтора часа тишины, и я ужинаю с тобой, но никаких разговоров.

— Не пойдёт. Я даю тебе час тишины, и за ужином мы говорим.

Он делает небольшой глоток скотча, изучая меня.

— Ты меня раздражаешь.

Мне жутко хочется поспорить, что я никогда не вызывала «раздражение». Обычно я скорее вежлива, предупредительна и застенчива. Говорю подходящие слова в нужных местах, уважаю границы других людей и избегаю тем, которые для них подобны минному полю. Но есть в нём что-то, что вытаскивает на поверхность другую версию меня. И мне это вроде как нравится.

Я пожимаю плечами, отказываясь извиняться. Вместо этого старая милая Оливия предпочла бы прищучить этого пижона.

— А ты знаешь, кто такой Эндрю Джексон? — осведомляюсь я, подгибая ноги под себя и сворачиваясь в мягком чёрном кожаном кресле.

— Да, я знаю, кто такой Эндрю Джексон. Старый Гикори. (Прим. пер.: прозвище Эндрю Джексона).

Старый кто?

— Типа того, — отзываюсь. — Ты слышал про эту книгу? Она называется «Американский лев», и…

— Оливия, — мягко говорит он, переворачивая страницу своей книги, — час тишины вступает в силу немедленно.

Я тяжело вздыхаю. Похоже, мне всё-таки придётся прочитать эту книгу вместо того, чтобы поговорить о ней. До чего же обидно.

— Ладно, — произношу я, открывая предисловие. — Но знай, я планирую ужинать очень, очень медленно.

Я игнорирую его стон, с головой уходя в книгу про этого самого чувака, Старого Гикори. И, быть может, бросаю несколько взглядов украдкой на самого горячего парня, которого мне только доводилось видеть. 

Глава десятая

Пол

«Жарко. Адски жарко, хотя я этого и не осознаю. Никто из нас не осознаёт, потому что здесь всегда жарко, и жаловаться на это не стоит, ведь есть более важные вещи, о которых нужно волноваться: например, о вертолёте, что рухнул на минувшей неделе, или о джипе, который не вернулся прошлой ночью на базу.

Лучшее, что вы можете сделать, — это игнорировать жару, играть с друзьями в футбол при выдавшейся возможности и молиться какому только можно богу, духу или божеству, чтобы вы попали в число счастливчиков.

А потом Уильямс ломает шифратор.

Мы выходим на стандартный патруль, и он ломает чёртов шифратор.

— Блядь, ненавижу это место.

Я всё размышляю о том, что напишу Эшли, моей девушке, по возвращению домой, когда мой мозг резко сбивается на внезапной вспышке Уильямса. Гарсия и Миллер перестают извращаться над какой-то устаревшей песней Джей Зи, которую они пытались петь, и вытаращиваются на Уильямса со смесью смятения и презрения.

И только Алекс Скиннер, мой лучший друг со времён учебного лагеря, выглядит взбешённым.

— Чёрт подери, Уильямс.

Грег Уильямс в ответ лишь пожимает плечами. Он не только самый мелкий из всех нас, но и самый шустрый. И умный. По крайней мере, так мне казалось, пока он не сломал долбаный шифратор.

— Не начинай, — говорю я, пытаясь разрядить обстановку. — Ты же знаешь, что в ту же секунду, как мы начинаем сознавать, где находимся на самом деле, какую дерьмовую жизнь проживаем, наша удача подходит к концу.