Слова II. Духовное пробуждение
Шрифт:
Монах и возрождение мира
Монахи — это регулярное войско Христа, поэтому они и не получают за свою службу денег. Вон, посмотри, многие люди не могут забыть Святой Горы Афон. В любом другом месте, куда бы они ни поехали, с них потребуют деньги и т.п., а на Святой Горе им нужно только получить разрешение на ее посещение; после этого они бесплатно могут идти по ней, куда захотят. Денег ни за еду, ни за ночлег с них не возьмут. Люди находят на Святой Горе нечто совершенно иное и получают от этого пользу. Как-то, когда я жил в каливе Честного Креста [251] , ко мне пришел один человек посоветоваться о своих трудностях. Мы беседовали около полутора часов. Собираясь уходить, он достал бумажку в пятьсот драхм. "Это что такое?" — спросил я. "Столько, — ответил он, — мы платим врачу за один простой прием. Извини, может, надо добавить?".
251
В каливе Честного Креста Старец Паисий жил с 1969 по 1978 год.
После
252
Произнесено в мае 1991 г.
Наша задача в том, чтобы от наших молитв и примера люди получили помощь и духовно возродились. Уходя из мира и поступая в монастырь, человек становится "отцом" или "матерью", то есть духовным отцом или духовной матерью. Когда девушка становится монахиней, она уневещивается Христу, становится Его невестой, духовной матерью и помогает духовному возрождению людей. Своей молитвой она содействует, к примеру, тому, что создаются крепкие христианские семьи. Но и, кроме молитвы, есть случаи, когда люди нуждаются в человеческой помощи. Каждая настоящая монахиня, помимо молитвы за мир, помогает ему манерой своего поведения, тем, как она относится к различным проблемам, той парой слов, которые она скажет в архондарике какому-нибудь паломнику, чтобы он смог уразуметь глубочайший смысл жизни, или какой-нибудь матери, чтобы ее поддержать. Но, конечно, если монахиня сама ищет общения с людьми мирскими и т.п., то это совсем никуда не годится, потому что мирские выпячивания сталкиваются с духовными законами, а это приводит нас, монахов, к терзаниям. Старайтесь, насколько возможно, быть незаметными для других. Некоторые монахи стремятся ходить по престольным праздникам, наносить друг другу визиты, заводить себе духовных приятелей. А я вот, будучи вынужден пойти куда-то по делам духовным, чувствую себя так, словно иду на мученичество, считаю это тратой времени. Я сопоставляю два этих факта и болею душой.
— Геронда, в чем причина, если немолодая уже монахиня духовно незрела?
— Она не следит за собой и не занимается должным духовным деланием. Зло начинается с этого. Предположим, что кого-то из вас Христос не призвал бы в монашество. Девушка осталась бы в миру, вышла бы замуж и стала матерью. Тогда не она бы имела требования к другим, но другие к ней. Она жертвовала бы собой и тем самым многое отдавала бы и многое получала. В монастыре же ей необходимо стать духовной матерью, ее призвание выше, чем материнское. Но что происходит сейчас? В монастырь она приходит молоденькой и, не занимаясь должным духовным деланием, имеет помысл, что она все еще ребенок. Однако ей нужно понять, что она не ребенок, чтобы мыслить по-детски: "Мама у нас есть, дом у нас есть, забот у меня никаких, и мне ни до чего нет дела". Она должна отдавать, должна своим поведением содействовать духовному возрождению младших сестер. Своим послушанием в архондарике, в храме она должна помогать приходящим в обитель мирянам. Во всем она должна жертвовать собой и тем самым она будет принимать, не прося об этом. Если монахиня не расположила себя подобным образом, то все идет насмарку. Она остается в состоянии недоразвитом и хочет только брать и от младших, и от старших, ничего не давая сама. Она развивает в себе испорченный дух и не созревает, оттого что не приносит себя другим.
Я вижу, что состояние некоторых монахов совершенно не отличается от состояния одного бедуина, с которым я познакомился на Синае. Ему было шестьдесят пять лет, а он говорил: "А у меня нет отца: я [круглый] сирота!". Люди в шестьдесят пять лет уже имеют внуков. Прошло уже два-три поколения, и [как можно] говорить: "У меня нет отца", то есть искать отцовской любви! И мы, монахи, будучи невнимательными, остаемся детьми — зло в этом. Однако, поразмыслив о том, что бы они в таком возрасте делали в мире, монахине или монаху следует сказать: "Сейчас я не должен искать человеческого утешения. Я должен принести себя в жертву, а не иметь претензий к другим". Большинство приходит в монастыри молодыми, находит там духовных родителей и может так и остаться в детском состоянии, с детскими претензиями, тогда как, находясь в миру, они уже были бы родителями сами. То есть из детства они так и не выходят — не в добром смысле, а в ребячливом, инфантильном. Можно и такое увидеть: человек состарился, но если он не начал работать головой, то радуется карамельке или маечке. "А мне батюшка кофточку купил", — хвалился один старенький афонский монах и показывал теплую фуфайку, которую дал ему его старец. Ну совсем как маленький мальчик, которому мама купила пиджачок с погончиками!.
Давайте будем младенцы на злое, но не по уму [253] . Иначе как в нашу жизнь войдет отвага? Как к нам придет мужество? Монах, для того чтобы преуспеть, должен размягчить ту жесткость, которая в нем есть, то есть ему надо сделать свое сердце чуть материнским. Монахине же, для того чтобы преуспеть, нужно стяжать себе немножко мужества.
Наша духовная скромность изменяет других
— Геронда, когда кто-то поступает в монастырь, но образ его мыслей еще мирской, в голове еще гуляет мирской ветер, то как ему освободиться от этого?
253
См.: 1
Кор. 14, 20.— Поступив в монастырь, надо забыть мир, а потом надо не забывать, что находишься в монастыре. Дома, ладно, там можно не найти благоприятной возможности, для того чтобы начать духовную жизнь, не получить правильного воспитания. Но теперь нужно быть очень внимательным: какое воспитание ты получишь здесь, в монастыре? Монашеское воспитание. Монастырь — это место священное. Мир — дело другое. Если размышлять о том, что находишься в священном месте, то скромность придет сама собой. Но как она придет, если человек забывается и полагает, что он в миру? Монахиня должна вести себя естественно, с простотою, со смирением, а не изображать из себя воплощение "несчастной судьбы". Это вызывает отвращение, отталкивает.
Я вижу, что некоторые сестры-послушницы ведут себя по-мирскому. Вышагивают, как павы, как невесты в миру, а не как Христовы невесты. А вот другие, те ходят со скромностью, и я вижу, что в них есть нечто священное. Как же одно отличается от другого! И сразу понятно, что такое монашество. Если вы обратите внимание на пшеничные колосья, то увидите, что в высящемся, прямо стоящем колосе ничего нет. Колос же, наполненный хлебом, приклоняется книзу.
Монах, имеющий благоговение, изменяет тех, кто его видит. Вот сегодня приходил один иеромонах, я с ним давно знаком. Он некрасив, то есть не обладает красотой внешней, но, несмотря на это, всякий раз, когда он причащался, я видел, что его лицо сияло. Да и когда не причащался, я видел на его лице сияние, духовное сияние. Как асфальт — по сути это смола, а поглядишь на него летом издалека: он часто блестит. Так и здесь: видишь сияние на лице некрасивого человека. Конечно, пример с асфальтом не очень-то удачный, но какое тут еще можно подобрать сравнение? Я хочу сказать, что духовное состояние, в котором находится человек, дает ему сияние и внешнее. Это духовная красота, Благодать, Божественная Благодать. Но насколько же отталкивают от себя другие носители священного сана: красивые наружно, но имеющие в себе мирской дух, колеблемые мирским ветром! Ты видишь перед собой совершенно мирского человека. Кроме священного сана, ничего духовного не видно! Лицо человека отражает его духовное состояние. Это то, о чем сказал Христос: "Светильник телу есть око. Аще убо будет око твое просто, все тело твое светло будет" [254] . Если в человеке есть простота, если есть смирение, то в нем есть божественное просвещение, и он сияет. Вот так. Этого-то и должен достичь монах.
254
Мф. 6, 22.
— Геронда, святой Нил Калабрийский говорит, что, став монахом, человек делается или ангелом, или диаволом [255] . Выходит, что промежуточного состояния нет?
— Святой хочет сказать, что работа монаха над собой должна быть правильной. Оттого и попускает Бог тяжкие наказания монаху-великосхимнику, павшему в смертный грех, чтобы он искупил этим свою вину. Мы иногда думаем, что получим Благодать с помощью чего-то внешнего, способом искусственным, магическим. Но это не приносит удовлетворения ни Богу, ни внутренне самому человеку, ни другим. К примеру, некоторые монахи шьют себе широкие и длинные, донизу, схимы, вышивают на них красные кресты, розы, ветки багряные, целую кучу букв... Распахивают и рясу, чтобы было видно всю эту красоту, прямо как фарисеи, которые расширяли воскрилия своих одежд [256] , желая показать, как много они молятся! А в прежние времена схима у монаха чуть виднелась из-под рясы, да и то лишь при ходьбе. Многие вообще носили под подрясником малую схиму и ходили с ней, чтобы совсем ничего не было заметно. А сейчас пустоцветы. Разве получат они Благодать от схимы подобным образом? Схима гнушается их, а благодать уходит. Задача в том, что бы монах стал великосхимником изнутри. А тот, кто становится великосхимником изнутри, свою схиму прячет. Внешнее не ведет ко внутреннему изменению. Так люди остаются поверхностными, и в конечном итоге они услышат от Христа: "Не вем вас" [257] .
255
См.: ^ , . . , 1991, . 252.
256
См. Мф. 23, 5.
257
Мф.25, 12.
Монастыри имеют духовное предназначение
Монах печется о спасении собственном и о спасении всех живых и всех усопших. Настоящая, божественная любовь кроется для монаха в боли за спасение своей души и в боли за спасение всего мира. Посвященная Богу душа монаха содействует спасению не только его родных, но и земляков. Поэтому в Малой Азии в добром обычае было иметь хотя бы одного монаха от каждого рода, чтобы он предстательствовал о всех. В Фарасах, когда кто-то становился монахом, устраивали праздник на все село. "Он, — говорили люди, — теперь и селу нашему будет помогать".
Конечно, монах никогда не говорит. "Я спасу мир". Он молится о спасении мира параллельно с молитвой о своем собственном спасении. А когда добрый Бог, услышав его молитву, помогает миру, монах не говорит "Я спас мир, — но: — Бог спас мир". Монах должен достичь такого состояния, чтобы молиться: "Боже мой, Ты на меня не гляди, меня не милуй. Позаботься о мире, помилуй его". Монах молится так не потому, что сам он не нуждается в милости Божией, но потому, что имеет многую любовь к миру.
— Геронда, до какого предела монах должен забывать о себе, помогая людям?