Словарь для Ники

Одна девочка вроде тебя, Ника, давно, два столетия назад, жила в Петербурге. Родители купили ей фисгармонию (нечто вроде современного пианино). И она каждое утро училась играть на этом инструменте.

За окном её дома была улица, и по ней часто прогуливался верхом Пушкин.

Каждый раз, когда он слышал звуки музыки, видел девочку за окном, он приостанавливал лошадь, снимал шляпу и улыбался ей.

Девочка не знала, кто это такой. Она тоже улыбалась в ответ этому несомненно, доброму, очень хорошему человеку.

Подлинная, невыдуманная история.

Р

РАДИО.

Это очень даже удивительно — однажды проснуться ночью, включить стоящий на тумбочке радиоприёмник и услышать собственный, кажущийся непохожим голос.

Повторяли давнюю передачу с записью моих рассказов, предваряемых моим выступлением.

Слушал и думал об отделившемся от меня голосе. Так уверенно он звучал, так лихо все формулировал… Захотелось смешного, невозможного: встретиться с этим человеком, задать кое–какие вопросы.

Если слышишь по радио самого себя, чувствуешь: как бы ни старался быть точным, правдивым, всё равно самое сокровенное остаётся невысказанным.

Зато, когда после выступления читали мои рассказы, это было уже другое дело.

РАКОВИНА.

Те ракушки, которые я подбирал на берегах Италии, Греции или Испании, были разнообразные, довольно красивые, но они ни в какое сравнение не идут с большими раковинами южных морей.

Один знакомый грек, богатый бизнесмен, как-то показывал мне свои владения — большой магазин электротоваров, банк и приморский отель.

В тенистом холле отеля его жена торговала сувенирами. Среди пёстрой мишуры я увидел на полке среди ваз сработанную из нержавеющей стали громоздкую копию шлема Александра Македонского. А ниже, под стеклом прилавка были разложены раковины.

Среди них особенно выделялась створка одной — размером с большую ладонь, выпуклая, ярко переливающаяся перламутром.

— Хочешь, подарю тебе шлем? — спросил богач.

— Нет. Я хочу купить вот эту раковину.

— Дай ему раковину, — сказал он жене.

Она открыла прилавок и подала мне створку — сущую драгоценность.

— И шлем ему тоже дай, — настаивал этот расщедрившийся человек.

Шлем стоил почти в сто раз дороже раковины.

— Нет. Спасибо. Я не знаю, что с ним делать. Он займёт у меня полкомнаты.

Я погладил створку раковины, перевернул её и увидел на дне шершавые выщерблины, стёртый слой перламутра. — Капитан использовал её вместо пепельницы, гасил окурки, — объяснил богач.

— В прошлом году была и вторая, целая часть, — сказала жена, — но её купила какая-то туристка.

…В Москве я подвесил створку поверх ковра над моей тахтой.

Утром, когда лучи солнца попадают на её поверхность, я порой думаю о корабле, на котором она плыла в Грецию из южных морей. О том, как до этого шествовал по дну среди водорослей и рыб моллюск со сказочным домиком на спине. Странно волнует судьба второй створки.

РАСТЕНИЯ.

Среди живущих вместе с нашей семвей сотней тропических растений недавно появилось ещё одно — мимоза стыдливая.

Оченв нежная. Два тонких стебелька с перистыми листиками на ещё более тоненьких веточках. Если чуть дотронешься пальцами или только подуешь, листочки испуганно сворачиваются. Минут через пятнадцать снова распрямляются. Словно говорят: «Не трогай меня. Дай спокойно расти».

Когда жизнь, что называется, «достаёт», когда побаливает голова, не работается, возьмёшь лейку, польёшь своих зелёных друзей — и вот, будто кто-то подсказал, строки ложатся на бумагу, забыта головная боль.

Они, растения, меня безусловно чувствуют. Каким образом — не знаю. Захватывающая тайна.

Я себя не умею лечить. Они меня — могут.

Зато заранее угадываю, какое готовится к цветению, какое нуждается в пересадке, подкормке удобрением.

Не обижайся, мимоза стыдливая, я тебя больше не трону.

РОДНИК.

Я брёл по зелёному взгорку над диким галечным пляжем, когда среди редкой травы блеснуло блюдечко воды. Она вздрагивала. Со дна поднимались и опадали фонтанчики золотистых песчинок.

Я зачерпнул пригоршней воду и попробовал её на вкус. Она была пресная, вкусная.

Это был родник. Его, казалось бы, лишённая смысла жизнь, как жизнь и смерть маленького ребёнка, поразила меня.

Тонкий ручеёк стекал из родника по склону вниз, на галечный пляж. И тут же исчезал в солёных водах Тихого океана.

С

САМОЛЕТ.

Восходящий месяц был ниже меня. Кругом, не моргая, сияли звезды.

Озирая ночное небо, я с благодарностью думал о пилотах, штурмане и бортинженере, усадивших меня на сплетённое из ремней запасное сиденье.

Сплошь застеклённая пилотская кабина создавала ощущение слитности с вечностью, с космосом.

И ещё я думал о великом изобретателе и художнике Леонардо да Винчи. О его манускриптах с записями и чертежами, воплощающими извечную мечту людей о воздухоплавании.

Ему, а не мне по праву следовало бы находиться здесь.

СВОБОДА.

То, что я сейчас напишу, возможно, возмутит некоторых моих читателей.

Я всегда чувствовал себя свободным.

Да, лучшие мои книги не печатали. Да, однажды меня арестовали в аэропорту Душанбе. Да, не раз ждал обыска, и копии своих сочинений отвозил на сохранность друзьям.

Да, выдержал допросы на Лубянке.

Ну, и что? Это те, кто допрашивал меня, были несвободны от своей зарплаты, своих погон и своей неправды. Я-то знал, что ни в чём не виноват.