Словарь Ламприера

— Мистер Чедвик! — крикнул он графу вслед, и граф обернулся. На лице его отразилось усилие вспомнить это имя. — Мистер Чедвик — вот та причина, по которой я здесь! — повторил Ламприер громко и понял, что счет стал в его пользу. Он сам не знал почему.

— Потом, Джон, — вот и все, на что был способен испуганный граф.

Он протолкался сквозь толпу своих гостей к месье Майярде. Тот, встав на колени, низко склонился над своим ящиком и что-то ковырял внутри отверткой.

— Оно ни за что не заработает, — произнес тихий голос с шотландским акцентом. Ламприер обернулся и увидел, что к нему обращается высокий человек с копной иссиня-черных волос.

— Бирн, мистер Бирн, — представился человек, и Ламприер в ответ назвал себя.

— Этот Милардет — чертовски хороший игрушечный мастер; замечательный механик, но ему не справиться с управлением, если он останется с ней один на один.

— Да, возможно… Я не знаю, — пробормотал Ламприер, но тут его прервал громкий стук. Граф взгромоздился на стул и теперь призывал компанию к тишине.

— Счастливого Рождества всем вам, — довольно неожиданно начал он.

Не заладившись с самого начала, его речь так и не смогла войти в нормальное русло. После нескольких фальстартов, долгих самоопровержений и оговорок по разным поводам, перемежавшихся смущенными паузами, он принялся размахивать своим стаканом в радостном замешательстве. Аудитория одобрительно шумела и бормотала: «Верно, верно!» — в перерывах между особо сложными периодами.

— Гораздо лучше, — раздался над ухом у Ламприера знакомый голос. Это был Септимус. Мармадьюк и мистер Бирн кивками подтвердили свое согласие с похвалой. — В прошлом году было значительно хуже. Это тянулось несколько часов.

— … и далеко было мое намерение от того, чтобы не желать опровергнуть, но скорее, чтобы желать опровергнуть, то есть наоборот, пока мы все не будем готовы… — говорил граф, — каковыми, позвольте мне надеяться, без всяких привходящих сомнений, мы и являемся. — Последние слова были произнесены с нажимом, вызвав довольное ворчание у той части публики, которая восприняла эту фразу в утвердительном смысле. Остальные, уловившие в ней отрицание, забормотали: «Конечно нет» или: «Не беспокойтесь». Продолжения не воспоследовало, и оба лагеря в надежде, что речь закончилась, дружно, загомонили еще громче, в результате чего возникло вежливое состязание в мощности крика. Эдмунд между тем вернулся к своей фразе, тонувшей в гуле голосов, пока аудитория не поняла, что он начал снова. Они умолкли как раз вовремя, чтобы услышать: «… месье Майярде, и спасибо вам всем». Это уже и в самом деле был конец. Раздалось несколько сконфуженных хлопков. «Каппадокийцы», — подумал Ламприер.

— … Правы, как всегда, мистер Прецепс, — говорил в это время мистер Бирн. — Эта попытка заметно лучше.

Там, впереди, начиналось какое-то действо. Коротышка что-то говорил в рог (который Ламприер только что видел в руках графа), пропихивая сквозь его раструб иностранные гласные. Те устремлялись в потолок, расплющивались и странным эхом возвращались обратно. Затем он умолк.

— Подойдем ближе? — предложил мистер Бирн остальным троим и принялся расталкивать людей, пробираясь в первые ряды, нервно наблюдавшие за месье Майярде, который снова принялся за свою машину.

— Что это? — спросил Мармадьюк.

— Демонстрация, — сказал Септимус.

— Сущее любительство, — добавил мистер Бирн. — То ли дело мои машины.

Ламприер, вопросительно приподняв бровь, посмотрел на Септимуса.

— Соперник, — шепнул Септимус — Он устраивал демонстрацию в прошлом году.

Месье Майярде снова поднял рог и что-то сказал, указывая на свое изобретение. Это был ящик, на котором, преклонив колена, стояла кукла величиной в человеческий рост, одетая в форму французского солдата. Перед ней находился столик, на котором лежала писчая бумага. Одна рука куклы свисала вниз, другая была поднята и согнута в локте, словно кукла защищалась от удара.

— Довольно занятно, как вы думаете? — сказал Мармадьюк.

— Нет, — поморщился мистер Бирн.

Несколько стариков, каждому лет под семьдесят, — моряки, судя по виду, — шаркая ногами, пробирались вперед, чтобы лучше видеть.

— Что это? — спросил Ламприер.

— Часть нас с вами, — сказал Септимус.

— Автомат, — ответил ему мистер Бирн. — Движущаяся статуя. Имитация человека.

— Вот бы Эрнсту посмотреть, — шепнул Септимусу Ламприер. — Полностью соответствует его теории.

Септимус громко рассмеялся, вызвав сердитый взгляд месье Майярде.

— А ну тише там, — сказал старик из морской компании, с интересом следивший за происходящим.

Ламприер снова посмотрел на автомат и его творца, который опустился на колени за спиной у куклы, подкручивая там что-то и не переставая бормотать себе под нос. Еще несколько поворотов — и вот он встал сбоку от куклы, совсем рядом с мистером Бирном, который старательно изучал свои ногти. Взгляды всех присутствующих устремились на автомат. Первые несколько секунд ничего не происходило, и медленная улыбка уже начала растекаться по лицу мистера Бирна, как вдруг одна из женщин пронзительно вскрикнула. Автомат двигался. Месье Майярде бросил на мистера Бирна взгляд, словно только что заметил его. Голова куклы поворачивалась из стороны в сторону, заглядывая в лица собравшимся. Из-под шлема выбивались черные волосы, глаза были неестественно голубыми. На лице была вырезана застывшая улыбка. Кукла посмотрела на лежавшую перед ней бумагу, и ее рука дернулась, остановилась, дернулась опять и медленно стала опускаться, пальцы раскрылись и снова сомкнулись, ухватив перо. Ламприер заметил на столе отметку, л обозначавшую положение пера. В задних рядах толпы несколько человек захлопали. Когда аплодисменты смолкли, Ламприер услышал тихое жужжание, прерываемое нерегулярными щелчками. Потом к этим звукам добавились приглушенные и не столь частые скрипы из ящика. «Даже не смазал кулачковую передачу», — пробурчал мистер Бирн над ухом Ламприера.

Внутри машины управление переходило от ведущего двигателя к сервомотору, колесики настройки сообщали заложенную программу кулачкам, а запалы передавали точно отмеренные порции энергии через систему зубчатой передачи рычагам, неслышно переключавшимся в членах автомата. Кукла окунула перо в чернильницу, преодолела приступ тонкой механической дрожи, восстановила приток правильной информации и принялась писать. Рука двигалась очень напряженно, но Ламприер заметил, как легко скользит по бумаге перо. После того как кукла написала строчек двенадцать или четырнадцать, месье Майярде взял у нее листок и передал ближайшей из стоявших перед ним женщин.

— Любовное стихотворение! О, monamour ! — фальшивым голосом подыграла она машине. Ее подруги рассмеялись и захлопали. Месье Майярде принял эти комплименты на счет своего творения. Сама кукла застывшим взглядом смотрела прямо перед собой. Представление повторилось еще дважды, каждый раз вызывая то же оживление среди женщин, сравнивавших между собою плоды поэтических усилий автомата и соперничавших за право стать предметом его внимания. Далее месье Майярде поднял руки, призывая к тишине, и заговорил через свой рог так же неразборчиво, как и раньше. Затем он опять положил на стол перо и бумагу и подкрутил какую-то рукоятку в задней части ящика. Все молча следили за его действиями. Машина задвигалась, на этот раз быстрее, щелчки и гудение внутри стали громче.

— Он слишком разогнал мотор, — сообщил Ламприеру мистер Бирн.

Быстрыми, дергаными взмахами пера автомат набрасывал какой-то рисунок. Изображение корабля — трехмачтового, с полным парусным вооружением, выписанного до мельчайших подробностей, до леерных стоек и сучков на древесине. Моряки придвинулись еще ближе, чтобы лучше видеть. Один из них, крупный старик с волосами серо-стального цвета, подошел к машине вплотную, закрыв ее собой от Ламприера. У него было загорелое, выдубленное непогодой лицо, не привыкшее принимать необычных выражений. Но сейчас, когда старик смотрел на возникавший под пером рисунок, на его лице было написано изумление. Месье Майярде двинулся к своему детищу, которое в этот момент нарисовало последний фал корабля.

— Боже милостивый! — воскликнул старик. — Клянусь, я знаю этот корабль! — С этими словами он протянул руку и схватил бумагу, как раз в тот момент, когда кукла начала писать название корабля на его борту.

— Месье! — запротестовал изобретатель. Но было уже поздно. Как только рука старика коснулась бумаги, кукла подняла левую руку. Ладонь ее раскрылась и сомкнулась вокруг запястья старика.

— Черт, — пробормотал он и вдруг громко завопил: правая рука автомата неотвратимо опустилась и вывела стальным пером на мягкой коже его ладони название корабля. Брызнул фонтан крови и чернил.