Словарь Ламприера

Конец истории тебе известен; последствия этой ночи настигли меня на Джерси, в моем собственном доме. Деньги, которые я регулярно посылал, должны были полностью обеспечить ребенка или, может быть, их обеих. Что касается этой женщины, то на том все и завершилось. Я никогда не видел этого ребенка, Марианна, и, никогда не захочу его увидеть. Вот я сижу в этой комнате, покрытый позором, вина за который лежит целиком лишь на мне. Ах, если бы я только мог смыть его с себя, но это невозможно. Если ты не захочешь меня больше видеть, я останусь здесь. Я не могу просить тебя забыть о моей вине, но умоляю простить меня, если можешь.

С любовью к тебе, твой муж, Шарль».

Конечно, она простила его. Шарль вернулся к жене, полный раскаяния и преображенный, а теперь он вернулся и к своему сыну, преображенный еще раз. Образ Шарля Ламприера — изменника развеялся полностью, когда Джон дочитал письмо, обнаружившее перед ним злосчастного изменника, любящего мужа, испуганного человека, одинокого и затерянного в чужом городе. Вдобавок Ламприер не мог не заметить некоторого комизма в том, как его отец со своим другом спасались бегством от индуса, как они плутали по улицам под дождем и оказались неожиданно в борделе. Ламприеру это чем-то напомнило дни, когда он ходил в Поросячий клуб. Септимус тащил его точно так же, как девятнадцать лет назад Джейк тащил его отца. Кроме того, он понял, несмотря на краткость упоминания об этом, что у Шарля остался ребенок, затерянный где-то в трущобах Парижа, его собственный брат или сестра. Однако, несмотря на это открытие, Ламприер продолжал ощущать себя единственным сыном своего отца, словно тот, другой, существовал лишь в абстрактном плане или был просто выдуман «графиней», чтобы вытянуть деньги из Шарля. Да, конечно же, деньги. Видимо, именно эти денежные переводы и открыли Марианне измену мужа. Ведь она вела все счета. Ламприер быстро пролистал оставшиеся бумаги. Да, так и есть. Квитанции и уведомления о вручении, «получено мадам К., 43, Виль-Руж, Рю-Бушер-де-Дю-Буль, Париж», — целая связка бумаг, месяц за месяцем, год за годом. Ламприер подумал, что со стороны отца было по меньшей мере наивным пред — ¦ полагать, что мать не обнаружит этих квитанций. Да, он вел себя так, словно в глубине души даже хотел, чтобы она их нашла.

В его матери как будто отражались некие особенности специфической жизни на острове, на котором она родилась и где жили ее предки. В ней угадывались очертания щедрой и безоглядной материнской и супружеской любви. Но когда мать что-то вынуждало покинуть их пределы, она превращалась в разъяренную фурию, непокорную, как морская стихия. Ламприеру приходилось видеть это не слишком часто, но он помнил эти случаи весьма живо. Он представил себе, как отец пытается заглянуть в ласковые серо-голубые глаза жены и вместо них видит горящие гневом раскаленные угли… Тут он привычно сунул руку в карман… и застыл от ужаса. Потом он сел и вспомнил вечер среды, когда он распрощался с Пеппардом, вышел из его дома, остановился недалеко от подъезда и ощупал карманы. Он оставил на столе у Пеппарда медальон с лицом своей матери. Он хотел вернуться за ним, но не решился. Ламприер вспоминал, как он пришел к Пеппарду в тот день, когда его нашли мертвым. Он восстанавливал в памяти все мелочи. Если бы медальон все еще лежал на столе, мог бы он его заметить? Конечно. Стол был прямо перед ним. Значит, медальон кто-то взял. Переложил в другое место. Может быть, сэр Джон? Наверное, нет, сэр Джон говорил с другим человеком, что надо опросить тех, кто был здесь в среду. Значит, они не знали имени. Может быть, Пеппард сам убрал медальон со стола, спрятал куда-нибудь. Но все эти домыслы были только лишь попыткой уйти от очевидного факта: медальон взял убийца. Кому еще он мог понадобиться. Итак, медальон у того, кто убил адвоката, а на медальоне написана фамилия — Ламприер. Джон с ужасом вообразил, как холодные глаза убийцы всматриваются в лицо и в надпись под ним.

Стоп, стоп! — остановил он себя. Ведь если он, Ламприер, то есть владелец соглашения, вывел убийцу на Пеппарда, то это значит, что его самого засекли еще раньше. На нем уже стояла метка. Но он был лишь разносчиком заразы: страдали только те, с кем он соприкасался. Тут Ламприеру вспомнилась первая ночь, которую он провел в этой комнате, когда ему представлялось, как взмывает в небо, взывая о мести, дух его отца, посылая знаки бедствия, дабы сын увидел скверну своей собственной души. От него шли ядовитые испарения! Ибо, несмотря на писание словаря, своей магией изгоняющее навязчивых демонов, демоны эти никуда не исчезли. Они затаились до поры до времени в глухих закоулках души Ламприера, а теперь вырвались на свободу и теснили его со всех сторон, заставляя его угрызаться за невинно пролитую кровь убиенных; среди них были и его отец, простирающий к небесам руки в тщетной мольбе, и женщина в яме, на которую падало расплавленное золото, и Джордж, его друг, с перерезанным горлом. Как смел Ламприер делиться с кем-то своими тайнами, если само его дыхание несло гибель? Правда, Септимус знает все и до сих пор жив. Что его защищало? «Ты можешь доверять Пеппарду». Эти слова наполнились новым, тягостным смыслом, но яснее не стали. Это был некий знак. Септимус подал ему знак, и Ламприер услышал его, но понял неверно. Ламприер ставил ударение то на одном из этих четырех слов, то на всех сразу, вертел их так и сяк, но постичь их тайного смысла не мог. Септимус дал ему ясный намек, что прежде всего он должен поговорить с Пеппардом. Септимус устроил обе встречи с де Вирами. Септимус с самого начала помогал ему со словарем. Все делал Септимус.

Утро перешло в день. Весь в своих мыслях, Ламприер не заметил полуденного перезвона колоколов на городских башнях. Он продолжал свои бессистемные поиски. Он перелистывал пачки бумаг, пробегая их глазами и безжалостно отбрасывая в сторону. Его отец превратился в некий центр, от которого во все стороны разбегалось множество путей: Ламприер открывал пути, пройденные отцом. Но он не мог понять общего смысла поисков — что именно искал отец? Но в половине четвертого он нашел кое-что, стоившее затраченного времени.

Шарль Ламприер из своего кабинета на Джерси рассылал своим корреспондентам письма с вопросами. Он обращался к людям, которые жили на западном побережье Франции, в частности в портовых городах. А вопросы касались в основном того, насколько пригодны местные гавани для судов водоизмещением в четыреста тонн.

Джон Ламприер в своем импровизированном кабинете на Саутгемптон-стрит взял в руки очередной конверт. На обороте неровным почерком значилось: «Отставной капитан Эбенезер Гардиан, Воронье Гнездо, Пиллори-лейн, Уоппинг». Путеводная нить, которую дали ему давние изыскания отца (в чем бы они ни состояли), теперь должна была привести его к кораблю Пеппарда, он же — корабль Нигля, он же — «Вендрагон», или «Фолмаут».

Итак, может быть, эти запутанные обстоятельства прояснит отставной капитан Эбенезер Гардиан? Может быть, он раскроет тайны всех морских портов к югу от мыса Аг и Шербура и объяснит, почему Шарль Ламприер интересовался этими гаванями и каким образом вернулся корабль, пропавший двадцать лет назад? Пока Ламприер думал об этом, натягивая пальто, засовывая в карман письмо и собираясь в путь, ему это казалось маловероятным.

* * *

Проблема представлялась весьма существенной. Ограничения, связанные с материалом (дерево), влекли за собой сложности уже на стадии проекта. Печально известные своей настырностью любекские таможенники взимали пошлину в соответствии с размерами палубы, следовательно, чем меньше палуба, тем лучше. Но, с другой стороны, чтобы благополучно миновать мели Зюйдер-Зее, осадка судна должна быть минимальной. Капитан Гардиан сидел у потрескивающего камина в Вороньем Гнезде и размышлял над оптимальным вариантом.

Очевидно, что для Зюйдер-Зее подойдет плоскодонное судно с утяжеленными бортами: оно сможет вместить достаточно груза, а любекская таможня обломает об него зубы. Спереди такой корабль должен напоминать треугольник со скругленными боковыми сторонами. Дополнительные проблемы: на чем будет держаться такая конструкция, если палуба окажется чересчур мала? А если все свободное место заполнить грузом под завязку, то как потом разгружать? Гардиан представил себе прикрепленные на петлях полубаки и подъемный механизм: такая конструкция слишком уродлива. Но, с другой стороны, почти не потребуется балласта. Впрочем, для этой конструкции понадобится куда больше обшивных досок. Капитан Гардиан вздохнул. Обшивку досками он просто ненавидел и уже почти начал жалеть о том, что взялся за этот проект. Но тут внезапно звякнул медный колокольчик, подвешенный на узкой лестнице перед входной дверью, что должно было означать приход посетителя.

Эбен на негнущихся ногах заковылял вниз по ступенькам, гадая, кто бы это мог к нему наведаться. Открыв дверь, он увидел высокого, угловатого юношу в пятнисто-розовом пальто и в очках. Молодой человек протянул ему руку и быстро произнес:

— Сэр, я…

— Я помню, кто вы такой, — сказал Эбен. — Вы — сын Шарля Ламприера. Джон, не так ли? — Он пожал протянутую руку. — Входите, входите. Знаете ли, мы искали вас тогда у де Виров. Паршивое было дельце. Пойдемте наверх.

Капитан Гардиан указал на узкую лестницу, которая по мере того, как они поднимались, все больше сужалась, и на последнем повороте капитану пришлось почти протискиваться между стенами, хотя гость прошел свободно; наконец оба они добрались до комнаты, заваленной бумагами, картами и потрепанными справочниками; в глубине пылал маленький камин, а четыре окна выходили на все четыре стороны света.

— Вот и Воронье Гнездо, прошу любить и жаловать, — объявил капитан Гардиан. Он предложил гостю садиться. Ламприер сел, вытянув ноги. Эбен разглядывал гостя. Нервная худоба; когда юноша карабкался по лестнице, в нем было что-то от паука—в общем, довольно комичная фигура. Но теперь в нем не было ничего забавного; он казался взволнованным и напряженным. Надо помочь ему расслабиться. Отец юноши был чем-то симпатичен Эбену — этакий весельчак. Проект может и подождать.

— Примите мои соболезнования по поводу смерти вашего отца, — произнес он, и молодой человек печально кивнул. — И как это его угораздило…

— Несчастный случай на охоте, — поспешно ответил Ламприер. — К сожалению, я так и не смог тогда встретиться с вами.

«Встретиться?» — озадаченно подумал Гардиан. Ах да, у де Виров, конечно.

— Нет, ну что вы, мы все равно вас разыскивали.

Мысли капитана Гардиана снова вернулись к проекту судна. Борта должны быть достаточно тяжелыми. Только так, и не иначе.

— Меня интересуют, — говорил молодой человек, — те письма, что писал вам мой отец.

— Конечно. Так и должно быть. Ваш отец был замечательным человеком. Его интересовали гавани.