Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой

На что же решиться?

Он думал почти всю ночь и пил водку, считая, что она проясняет мысли, но под конец все-таки задремал. Когда он утром очнулся, Вероны уже не было. Она уехала и увезла с собой ребенка.

Тут пришла Лиза, она приветливо улыбалась. Но Лешнек, не желая пускаться с ней в разговоры, вышел из комнаты. Потом он запряг лошадей и поехал за Вероной и ребенком.

Верона не хотела возвращаться. Она держала ребенка на руках, словно дразня Лешнека, и все повторяла, что охотней ребенка убьет, чем отдаст им, ему и Лизе. Если увидит, что не сможет его прокормить, то возьмет и убьет, и пусть ее потом посадят в тюрьму, пусть делают с ней что угодно.

Вот и стал Лешнек скитаться по белу свету, так как не мог ни на что решиться. В его доме жила Лиза; она поддерживала в трактире хоть какой-то порядок, чтоб посетители не уходили, удивленные тем, что творится в доме у дороги. А Лешнек пил и сорил деньгами. Когда он наконец вернулся, это был совсем другой человек. Первым делом он избил Лизу и сказал ей, чтобы убиралась из дому.

В больших глазах Лизы было скорее удивление, чем испуг.

«Что я тебе сделала, Иван?» — беззвучно спросили ее глаза. А губы улыбнулись, словно разгадав и эту великую тайну. Наконец, она спросила вслух:

— Что я тебе сделала, Иван?

— Ступай туда, откуда пришла.

Лиза пришла из нищеты, из тяжелой сиротской жизни, она не знала ни о своем происхождении, ни о своих родителях, ни о каких бы то ни было родственниках. У нее не было ничего своего на всем белом свете. У нее были только маленькие, прилежные руки, светлые волосы, большие, удивленные глаза и вечно улыбающийся рот. С этим она и жила, и ничего большего никогда не могла достичь. Куда же ей возвращаться? Во Францию? Или к той жизни, какой она жила до того, как поступила на службу к Лешнеку? Тогда ей жилось хорошо — она ведь могла мечтать, а хотелось ей совсем немногого. Правда, теперь она желала еще меньшего: жить тут, в этом тихом уголке, жить и работать.

Лешнек был постоянно пьян. Приходя домой, он как одержимый набрасывался на Лизу и избивал ее, словно получая от этого удовольствие. Может быть потому, что она не пыталась сопротивляться, а только удивленно на него смотрела, и из ее больших глаз иногда текли слезы.

— Убирайся отсюда, убирайся, — кричал он.

— Никуда я не уйду, — сказала она, — мне некуда идти, да и не хочется.

— Убирайся или я тебя убью! И ее тоже убью, а потом и себя. Всех убью, чтобы уж всему был конец.

Этого он не сделал, но ребенка назад привез, после чего в конце концов вернулась и Верона.

— Будешь служанкой, — говорил он Лизе. — Будешь служанкой, понятно? Она будет приказывать, а ты работать.

Но Лиза продолжала улыбаться. Это было все, что она делала в свою защиту. Как-то иначе защищаться она не привыкла. Она защищалась работой, улыбкой, доброжелательностью, своим большим жизнелюбием, которое не могла сломить даже такая убогая и презренная жизнь. Ради этой жалкой жизни она пошла бы на все. Только жить становилось все трудней, все мучительней. Лиза видела, как Лешнек любил ребенка, как носил его на руках, приходя в благодушное настроение, как избивал иногда и Верону. Но прежде всего он вымещал злобу на ней, Лизе.

Она все сносила и все прощала, сносила Веронины насмешки — ее торжество, хотя Лешнек и с ней обращался так же, как с Лизой. Но ничего, придет время, когда здесь останется только она одна, Верона, когда Лешнек успокоится, радуясь, что у него есть сын. Лиза, из-за которой он сейчас так беснуется, исчезнет. Он опять сядет за стол и заиграет на гармонике. Его больные глаза будут тупо смотреть на пляшущих в трактире гостей. Возможно, в доме тогда будет новая служанка, такая же молоденькая девушка, какой была Лиза, когда сюда поступила, и она так же будет плясать и улыбаться всему миру — ведь на свете таких, как она, много; они приходят неизвестно откуда и с любовью и волей к жизни борятся за убогое существование, пока наконец не погибнут.

Коротка была Лизина жизнь, но в ней было столько страданий, что однажды Лиза слегла. Щеки ее ввалились, глаза стали еще больше, и казалось, будто их покидает удивление, только губы все еще улыбались. Но, может быть, и этому теперь скоро придет конец. Она лежала в своей комнате. К ней никто не входил, не с кем было перемолвиться словом, некому было справиться о ее желаниях, которые были такими скромными. Люди продолжали работать, Верона сновала в сенях туда и сюда, порой даже пела, и Лиза чувствовала в ее песне торжество победы, хотя победа эта была такой жестокой! Кричал ребенок то в сенях, то в кухне, иногда Лешнек брал его на руки и разговаривал с ним. Все это Лиза слышала из своей комнаты. Она слышала, как ребенок говорил отцу: «Папа, поиграй на гармонике!» Тогда Лешнек брал гармонику и начинал играть.

Лиза спокойно сносила побои, лишь выставляла руку вперед, чтобы немного заслониться. Но когда вот так, незримо для других, она наблюдала это скромное счастье, дарованное ребенком, когда временами она смотрела в окно и видела, как Лешнек прохаживается по двору, держа сына за руку, Лиза понимала, что ей больше нечего ждать в этом доме. И не было больше смысла жить, а тем более бороться. Впереди ее ждало горькое и мрачное будущее. Давным-давно, когда она только вошла в этот дом, она переносила первую жену Лешнека из комнаты на солнышко и обратно. А Лешнек играл на гармонике, ничуть жену не жалея, и даже иногда говорил: пусть бы уж скорее померла. А когда она умерла, он женился на Лизе. Теперь он снова дожидается, когда умрет Лиза, чтобы жениться на Вероне. Она не была так бедна, как Лиза. У нее были родители, была земля, и служить она пошла лишь потому, что поссорилась дома с родителями. И у Вероны был ребенок. А у Лизы больше ничего не осталось. Когда-то у нее были работящие руки, были большие глаза и смеющийся рот. Теперь все это как будто умерло. Лешнек опять весело играл на гармонике, и молоденькая девчонка — новая служанка в трактире — должна была плясать с приезжими. Только Лиза, тихая и безмолвная, была всем в тягость.

И как раньше, увидев, что она лишняя здесь, Лиза решила уехать во Францию, так и теперь она должна была собраться с силами и уйти из дома. Куда?

Она никогда не раскаивалась, что вернулась из Франции, хотя могла там жить и дальше; она вернулась, желая служить Лешнеку — ведь она была его женой, и думала, что больше никогда от него не уедет. Но теперь она снова должна была уйти из этого дома, который в какой-то мере был и ее домом, но которому она все же принесла больше зла, чем добра.

Когда последний осенний дождик постукивал в окно, словно приглашая в дорогу, Лиза встала и оделась. Она неслышно выскользнула из дома. Остановилась под навесом, протянула ладонь под дождь, показавшийся ей холодным и неприятным, и вышла на дорогу.

Это было необходимо, неизбежно. И она в последний раз тихо улыбнулась. Теперь она понимала многое из того, чего раньше не могла понять. Лешнек играл на гармонике, Верона и девчонка плясали с гостями. А по деревьям хлестал дождь, дождь барабанил по воде в канавах; и эта песня дождя сливалась с шумом реки, протекавшей по ту сторону дороги среди ивняка и тополей. По пути Лиза вспоминала все хорошее в своей жизни; его было немного, но все же ради него стоило жить. Но теперь ничего хорошего не осталось, и нет больше смысла жить и быть кому-то в тягость.

Спустя две недели Лешнек узнал, что где-то далеко от их дома из реки вытащили тело женщины. Он поехал посмотреть, не Лиза ли это. Верона тоже сказала, чтобы он съездил и посмотрел. Верона победила, и теперь ей нечего было бояться. Взглянув на нее, Лешнек заметил в ее глазах затаенную радость.

В мертвецкой на кладбище Лешнек увидел хрупкую молодую женщину с маленьким ртом и маленькими руками. Он сразу ее узнал. Но когда его спросили, знает ли он эту женщину, он покачал головой:

— Нет, не знаю.