Словесное древо

земле под живым ветром, в светлой печали и чистом труде для насущного. Не хотелось

бы мне говорить о том, «что по чужим углам горек белый хлеб, брага хмельная

неразымчива», так как чаще всего разговор об этом становится похожим на жалобу, но

все-таки тяжко мне, дорогой Сергей Александрович. Живу я в деревне о 8 дворах,

имею старых-престарых отца и мать, любящих «весь Белый свет»; то-то была бы

радость, если на этом Белом свете был бы для них свой угол и их «Миколаюшка» не

скитался бы на чужой стороне, а жил бы в своей избе и на своей земле, но всё это

дорогое, бесконечно родимое слопали тюрьма да нужда. Нестерпимо осознавать себя

как поэта, 12 тысяч книг которого разошлись по России, знать, что твои нищие песни

читают скучающие атласные дамы, а господа с вычищенными ногтями и с

безукоризненными проборами пишут захлебывающиеся статьи в газетах «про Надсона

и мужичков» и, конечно, им неинтересно, что у этого Надсо-на нет даже «своей избы»,

т. е. того важного и жизненно необходимого, чем крепок и красен человек деревни.

Хотел я с этой нуждой обратиться к Шахову, ведь эта просьба так свята и нетленна по

136

жизненности своей, потому гто на земле только наше бессмертие и, вга-стности,

бессмертие всякой жертвы и помощи геловеку от геловека исходящих. Это, я знаю,

чувствует и Шахов. Но пишу сперва Вам, в простосердечной уверенности, что Вы

найдете действенные, живые слова для просьбы обо мне к Шахову, а если найдете

удобным, то прочитайте ему это письмо, — нужно 300—400 рублей, и я оживу и

уверяю, что заплачу людям за это песнями до сего времени невыраженными и, быть

может, и неслыханными... Жадно, нетерпеливо жду ответа. Адрес: Мариинское

почтовое отделение Олонецкой губ., Вытегорского уезда, Николаю Клюеву. Жду

карточки. Жизнь Вам и любовь. Н. Клюев.

74. В. С. МИРОЛЮБОВУ

Вторая половина 1913 г. Олонецкая губ., Вытегорский уезд

Здравствуйте, дорогой <Виктор Сергеевичу я недавно получил Ваше письмо. Долго

не переда<ва>ли его мне из правленья, вероятно, оно бы и еще валялось, если бы

случайно не попалось на глаза моему товарищу. Приходится письма посылать

заказными, тогда они остаются в почтовом отд<елении> до востребования по повестке.

Я наперед знал, что с Леонидом Вам будет тяжело. Я не знаю, какой мудростью

предписано такое поведение и такая любовь, которые на практике становятся жерновом

остальным на шею ближнего, и вера, которая уничтожает самый предмет веры, т. е.

вера в то, чего вовсе и нет. Например, помню, я ему говорил, что ношу золотые часы и

не умею распрячь лошади, и не знаю, что такое вилы с тремя железца-ми, — и он не

улыбнулся, не сказал легко, «что этого не может быть», а забранился на меня, твердо

уверовав в слова, как в действительность. Такая вера у наших монахов зовется

бесовской, и про такого человека говорят, «что он в беса верует». Эта вера и не

народна, потому что во главу угла ставит радость Франци<сжа А<ссиз>ского: «Когда

изобьют тебя и выгонят на снег люди». «И не желай, чтобы они — люди — стали

лугше, так как кто тогда даст тебе побои ради Господа?» И еще: боязнь поделиться

своей праведностью с людьми, запачкать свои одежды... эта боязнь-любовь не

допустить того, чтобы прикрыть своей хламидой блудницу на ложе греха или отдать

себя на растление ради чистоты другого. Древние святые ходили в публичные дома,

чтобы если не чере<з> любовь, то через грех приблизиться к людям; теперешних же

святых приблизит к людям только меч — про который сказано в Евангелии: «И купите

себе меч, чтобы не погибнуть вам напрасно». Я понимаю это буквально, т. е. есть люди,

которых полезно и спасительно встряхнуть за шиворот, и чаще всего для таких людей

спасительно преступление, даже убийство: как с<вятому> Павлу убийство Стефана,

Петру — отсечение уха Малхова (покушение на убийство) и отречение с клятвой и т. д.

Как и поется в одном русском стихе:

А злодея Бог ды помилует, Душегуба Бог ды пожалует Как честным венцом -Ликом

андельским. А как кукицу-богомолицу Он помилует да пожалует Мукой огненной,

удой медною.

Нет, уж если я и святой, то и греха не должен бояться, чтоб не впасть в ложь, как

лисица в капкан, чтобы не пришлось перегрызть ей собственную лапу — для спасения

«жизни» - настоящей и будущей. Вот я люблю Леонида, рвусь к нему, готов бы быть

псом у порога его — и оказывается, что это по его вере грех... Мир, мир ему и улыбка,

и зори весны, и цвет яблони, стук плотничьего топора, и детский крик на лужайке...

Дорогой <Виктор Сергеевичу не сердитесь на меня, что я не пишу Вам статьи про

деревню, — я знаю, что напишу ее неизбежно, но когда — не знаю. Приветствую Вас

лобзанием братским и кланяюсь земно и заране прошу прощения за ложь мою, буде

таковая есть во мне — и в словах и делах моих. Жизнь Вам и сила жизни. Адрес:

Мариинское, Олонецкой г<убернии>, Вытегорского уезда, Николаю Клюеву. Нельзя ли

высылать мне Ваш журнал?

137

Я давно послал Вам стихи на имя «Заветов». Одно стих<отворе-ние> начинается

так: «Теплятся звезды-лучинки». Получили ли Вы их? Отпишите.

76. А. А. БЛОКУ

Конец (после 19-го) ноября 1913 г. Олонецкая губ., Вытегорский уезд

Видно, мне не забыть Вас, дорогой Александр Александрович! Опять тянет

поговорить с Вами, выклянчить от Вас весточку и с ней какую-то звуковую волну —

Ваше дыхание. Когда умер у Вас отец и Вы написали мне об этом, я вздыхал и

припадал головой к Вашему письму, теперь пришел черед Вам пожалеть меня: у меня