Слой-2
Шрифт:
«А ведь убьет – и глазом не моргнет», – признался себе Кротов, но в этом признании не было ни страха, ни обиды – лишь осознанное уважение к человеку, который всегда и везде идет до конца. Осталось ответить на один-единственный вопрос: куда идет бородатый московский «эксперт» Юра. Или еще скромнее: откуда он пришел. И зачем.
Вторгаясь под юриным патронажем все глубже и глубже в сферы нефтяного бизнеса, Кротов чувствовал и азарт, и опасность. Он отдавал себе отчет, что совершенно не является в этом бизнесе самостоятельной фигурой, что каждый его шаг контролируется и направляется, и в то же время с каждым новым днем, с каждым новым контактом, каждой новой подписанной им бумагой он врастал в систему, становился ее элементом, всё более полезным и в отдельных мелочах – да, мелочах, ну и
Очевидно, он, Кротов, был неправильный банкир.
Самое главное: во всём, что говорили и делали эти люди, был какой-то второй, скрытый смысл.
И еще: о культуре богатства. Как можно обрести ее, не будучи богатым?
«Всё, хорош, заработался», – сказал себе Кротов.
Понедельник выдался тяжелым, как и всякий другой понедельник. Рисовалась иногда такая Кротову картина: всё это множество разных людей сидит в выходные и думает, как создать друг другу максимальное количество проблем, и спозаранку в понедельник с остервенением бросается претворять в жизнь свои гадкие планы.
Он проснулся в семь и через час уже был на работе и разговаривал по телефону с Омском. Вместо шести цистерн с бензином омичи залили и отправили десять. Да, за ними числился долг, но надо ведь предупреждать! Четыре цистерны сразу переадресовывались из Тюмени на Север, две он договорился слить на одну из городских нефтебаз и пустить в розницу через заправки, но куда девать четыре лишних? Омские партнеры извинялись за перегруз, но требовали немедленно вернуть пустые цистерны обратно. Кротов позвонил сельхозникам; те, как обычно, готовы были взять хоть двадцать, но просили три месяца отсрочки платежей, а деньги нужны были немедленно, потому что через месяц выборы заканчивались: что будет потом с фондом – неизвестно.
В доброй половине нужных фирм и контор шли извечные понедельничные планерки, и Кротов прорывался до начальства, льстя и угрожая секретаршам. К началу одиннадцатого он понял, что утопает, и позвонил Тимофееву.
Потом из Дома Советов он поехал на «точку» и до обеда просидел с бухгалтером, сбивая месячный отчет за октябрь и сочиняя хитрые бумаги для Лунькова. В два часа он вернулся в Дом Советов и заскочил пообедать в местную столовую, успев перехватить там за столом знакомого мужика из комитета по ценным бумагам и обсудить с ним вопрос погашения векселей. В два тридцать он уже беседовал в своем кабинете с директором местного престижного колледжа: директор просил у фонда полмиллиарда спонсорских, оперируя высокими фамилиями. Кротов посоветовал поставить на письме-прошении хотя бы одну из перечисленных фамилий – в качестве визы, и директор ушел, намекая на большие неприятности. В три позвонил Тимофеев и сказал, что делать и с кем. Кротов вздохнул с облегчением и за сорок минут телефонной ругани и торгов действительно растолкал все цистерны, которые уже стучали колесами на входных стрелках станции Войновка. Он положил нагревшуюся трубку и тут же снял её: звонил обладатель высокой фамилии, выражал неудовольствие. Кротов прикинулся «шестеркой» и всё свалил на Юрия Дмитриевича. Спустя минут десять в кабинет
зашел директор и злорадно ткнул на стол завизированное письмо. Кротов сделал многозначительный вид и солидно кивал: ну вот, совсем другое дело.В пятом часу приехали из аэропорта Луньков и Юрий Дмитриевич.
По ходу дня Кротов дважды звонил домой Лузгину. Никто не снял трубку. Он позвонил снова – молчание.
Вернулся Юрий Дмитриевич. Кротов посмотрел на часы: скоро шесть, день заканчивается, слава богу.
Вызывай машину, – сказал Юра, доставая из шкафа кожаный плащ. – Мы едем к товарищам специалистам.
Машина внизу. Надолго? – поинтересовался Кротов; ему хотелось домой.
Вечер встреч и воспоминаний, – объявил Юрий Дмитриевич.
Дверь распахнулась, и в кабинет вбежал Вовка Лузгин в своей пижонистой парижской куртке, растрепанный и озадаченный, с толстой папкой в руках. Скрытый за дверью шкафа Юрий Дмитриевич сказал ему в затылок: – Здрасьте, Владимир Васильевич. – Лузгин вздрогнул и обернулся.
– О, с приездом. Вот, готово, как и обещал.
– Вы обещали в пятницу.
– Два дня – какая разница. Всё равно вас не было в Тюмени.
– Давайте, – Юра протянул руку за папкой. – Завтра утром встретимся и обсудим. Утро у нас начинается в восемь. Поехали, Сергей Витальевич, нас ждут.
– Э, братцы, минуту!..
Лузгин замялся, глядя то на москвича, то на друга.
– Перемолвиться надо, Серега.
– Завтра, завтра перемолвитесь, – нетерпеливо сказал москвич и поманил Кротова рукой. – Темп, темп, темп, ребята! Кто не успел – тот опоздал.
– Ладно, давай завтра, – Кротов походя ткнул Лузгина кулаком в плечо. – Ключ есть? Закроешь тут все и выключишь. Да, тебе кое-что принесли еще в пятницу – посмотри; может, что сгодится.
– Да видел я всю эту ерунду! – заорал Лузгин, бросаясь к своему столу. – Вы сами гляньте, что эти остолопы предлагают!
Разбросав бумаги, Лузгин достал яркий цветной плакат размером в газетный лист и вывесил его перед собой на вытянутых руках.
– Любуйтесь, вашу мать!
Кротов вначале не поверил увиденному.
На плакате попкой к зрителям стояла девочка лет шести. Привстав на цыпочки (чулочки, трусики, подтяжечки), девочка роняла в ящик бумажечку и смотрела через плечо глазами набоковской Лолиты. Поперек всего плаката маршировала ее прямая речь: «Дедушке Рокецкому я сказала «да».
– Ваши люди сотворили, Юрий Дмитриевич, – со смаком сказал Лузгин. – Советуют мне пойти в штаб к папе Роки и продать сию предвыборную агитацию за огромные деньги. Я, конечно, пойду, но только под охраной и в бронежилете.
Кротов устал смеяться, но сумел выдавить из последних сил:
– Да, Роки во многом обвиняют, но... в растлении малолетних... такого еще не было!
– Сохраните сие для истории, Владимир Васильевич, – торжественно произнес Юрий Дмитриевич. – После выборов вы каждый такой плакат сможете продавать особо доверенным лицам по тысяче баксов за штуку. И тогда сбудется ваша мечта.
– Какая мечта? – спросил Лузгин, как бы заслоняясь от них дурацким своим плакатом.
– Вы разбогатеете, – сказал Юрий Дмитриевич и пошел из кабинета, ухватив Кротова за рукав.
– Эй, Серега!..
– Завтра, завтра! – замахал ему свободной рукой друг-банкир. – Давай тут энергичнее...
Он не обернулся у двери, чтобы не видеть растерянный взгляд Лузгина. Тот, конечно, лентяй и растяпа, но если бы не настойчивость москвича, он бы остался и поговорил с Вовкой: что-то в нём было тревожащее. «Деньги! – вдруг остро вспомнил Кротов. – Но он же говорил: до среды...»
– Надо что-нибудь прикупить? – спросил Кротов, когда шел гулким коридором за Юрием Дмитриевичем.
– Спасибо, нет надобности. Сегодня ребята нас потчуют.
Так вкусно сказал бородатый это старинное «потчуют», что у Кротова желудок свело судорогой: где ты, столовский поспешный обед?
Из машины Кротов позвонил домой. Он давно уже сменил свой старый тяжелый радиотелефон на новый сотовый, у которого было еще одно преимущество, помимо размеров и веса: когда откидывалась крышка микрофона, потайная лампочка начинала подсвечивать наборную панель, очень удобно в темноте, вот только кнопки были маловаты и стояли тесно для кротовских пальцев.