Слой 3

– Еще раз примите мои соболезнования, Виктор Александрович, – поставленным голосом произнес Харитонов. – К стыду своему, не знал...

«Ни фига себе! – подумал Лузгин. – У заместителя председателя городской Думы умирает жена, а областной депутат, прошедший, между прочим, по городскому округу, об этом не знает? Хреновый вы политик, товарищ Харитонов...».

– Спасибо за сочувствие, но с этим вопросом мы закончили. – Слесаренко одернул лацканы пиджака, словно мундир оправил. – Сейчас гораздо важнее прояснить позицию областной Думы в вопросе о возможной национализации «Севернефтегаза». Если я правильно понял, единой позиции нет?

– В Госдуме нас активно поддерживает Луньков.

Я это знаю. И тем не менее...

– Единой позиции нет, – Харитонов многозначительно поднял брови. – Есть, так сказать, состояние неустойчивого равновесия. И если слегка подтолкнуть, выразить свое отношение, опираясь, так сказать, на требования народных масс...

– Массы требуют денег, зарплаты, а не перемены формы собственности, – включился в разговор Кротов. – И не в светлом коммунистическом будущем, а сейчас.

– А вы думаете, они получат свои деньги в светлом капиталистическом будущем? Народ уже ограбили однажды, отобрав и поделив между банкирами нефтяную промышленность великой страны, теперь его грабят повторно – не платят то, что заработано потом и кровью.

– Какая кровь, о чем это вы? – Кротов не смог сдержать в голосе презрительного раздражения, и Харитонов уже потянул носом воздух, готовя ответный залп, но Слесаренко пристукнул пальцем по столу и произнес с хозяйской окончательностью: – Прошу вас без эмоций, – и, повернувшись к депутату, продолжил в иной тональности:

– Скажу вам откровенно: сама идея мне нравится. Но я бы не стал называть ее национализацией. Сформулируем по-другому: передача контрольного пакета акций «Севернефтегаза» в оперативное управление городским властям.

– Это и есть национализация, если не крутить хвостом и называть вещи своими именами.

– Прошу вас, Сергей Витальевич... Мы не отнимаем собственность у владельцев акций. Но факт есть факт: нынешние владельцы не справляются с управлением своим имуществом. Растет налоговая задолженность, не выплачивается зарплата, нет денег на развитие производства, содержание социальной инфраструктуры. В этой ситуации государство просто обязано вмешаться и взять управление – я подчеркиваю – управление на себя.

– Ну, конечно, – буркнул Кротов. – Я у тебя жену не забираю! Я просто живу с ней вместо тебя.

– Фу, как грубо, – сказал Харитонов. Но Кротов не среагировал на реплику и продолжил, обращаясь к Слесаренко:

– То, о чем вы говорите, на нормальном деловом языке называется внешним управлением. Его можно ввести, только запустив механизм банкротства компании. Это сразу же отпугнет западных инвесторов и потопит окончательно «Севернефтегаз». Вы этого хотите, Виктор Александрович? Чтобы поставить компанию на ноги, необходимо не менее миллиарда долларов. И не завтра, а сегодня. Где вы возьмете эти деньги, кто их вам даст? Под какие гарантии? Под честное слово товарища Харитонова? Копейки вы под это слово не получите.

– А вот и неправда, – блеснул глазами Харитонов. Госдума готовит постановление о государственной поддержке «Севернефтегаза» и о включении необходимых средств в бюджет отдельной строкой в разряд защищенных статей.

– «Отдельной строкой», «защищенные статьи»... – с издевкой выговорил Кротов. – Да хоть десять красивых «строк» вы там нарисуете – денег в бюджете как не было, так и не будет. Это блеф, это чистый обман и себя, и других. Про «товарища» я промолчу, но странно удивлен тем, что этого не понимаете вы, Виктор Александрович. Именно вы. Город просто разорится, если возьмет на себя ответственность за судьбу нефтяной компании.

Слесаренко помолчал немного, уставясь прищуренными глазами в лакированную крышку стола, словно пытался вычитать в шпоновых узорах чужие письмена.

Но вы же прекрасно знаете, Сергей Васильевич, – поднял голову Слесаренко, – что нам никуда от этой ответственности не уйти, если мы в городе и в самом деле власть, а не кучка временщиков и проходимцев.

– Золотые слова, – с чувством сказал Харитонов. – Ей-богу, я вас на выборах поддержу, дорогой мой Виктор Александрович. И поверьте мне на слово: мы с вами обязательно победим, если, конечно, ваши друзья и советники не заведут вас... куда не надо.

– Спасибо за поддержку, – сказал Слесаренко, и Лузгин не понял, искренне ли это было сказано или с неявной издевкой. – Могу я просить вас об одном одолжении?

– Приму с благодарностью.

– Областная Дума – это чрезвычайно важно, однако есть еще и Дума окружная. Не могли бы вы взять на себя работу по согласованию позиций двух этих органов? Вы же понимаете, насколько важно предстать в Госдуме единым фронтом.

– При наличии соответствующих полномочий...

– Вы их получите. Соответствующее письмо будет направлено председателю областной Думы немедленно. Кстати, вы когда обратно, сегодня? В таком случае, так сказать, в целях оперативности, не захватите ли вы это письмо с собой? Мы его подготовим в течение часа.

– Очень хорошо, – сказал Харитонов. – Одна проблема, Виктор Александрович: бензинчиком не подсобите? Жрет, проклятая, двадцать литров на сотку...

– Я распоряжусь, – понимающе склонил голову Слесаренко.

«Высший класс, – подумал Лузгин. – Этого захомутали».

Чем дольше он общался с «новым» Слесаренко, тем отчетливее понимал, что есть в этом грузном неулыбчивом чиновнике некая скрытая часть души, недоступная расшифровке, а потому не поддающаяся влиянию. Иногда он задавал себе вопрос: кто же кого обманывает, кто тоньше блефует в этом преферансе под названием «игра на выборах»? Лузгину никак не удавалось вычленить в поступках и словах Слесаренко ту определенную грань, где кончался чиновник и политик и начинался человек и мужик по имени Виктор Александрович, и насколько верит городской начальник в то, что говорит по долгу службы и наедине. Сам Лузгин, лишенный начисто каких-либо иллюзий в отношении власти и побудительных мотивов людской извечной жажды к ней, вооруженный и бронированный тридцатилетней выдержки цинизмом прожженного писаки и говоруна, был и уязвлен, и озадачен, когда нет-нет да и ловил на себе жалеющий взгляд Слесаренко. Предполагалось по-другому: это он, Лузгин, холодный и неуязвимый, должен был снисходительно жалеть Слесаренко, и он действительно испытывал к нему некое чувство жалости, но уж никак не наоборот: с чего бы вдруг кукле жалеть кукловода?

– Приглашаю всех пообедать, – сказал Слесаренко, обращаясь персонально к Харитонову. – Столовая у нас не блеск, но дешево и безопасно.

Кротов отказался – уже перекусил, Лузгин же отправился вслед за начальством с неподдельным интересом: весьма занятно поглядеть, как будут вести себя эти двое в неформальной обстановке за столом. Спускаясь по лестнице в цокольный этаж здания, где располагалась столовая, Слесаренко лишь однажды обернулся и поглядел на Лузгина: то ли проверял, идет ли следом, то ли намекал, что третий – лишний. «А вот хрен, – сказал себе Лузгин, да и жрать на самом деле хочется».

Устроились в общем зале, хотя за дверью возле кассы был специальный зал, поменьше, для начальства, во всех конторах с легкой райкинской руки именуемый «греческим». Огол был квадратный, на четверых; Слесаренко и Харитонов сели напротив друг друга, а Лузгин – сбоку, неким переводчиком на переговорах. Молча съели первое, официантка мигом умыкнула освободившиеся тарелки, и Харитонов, ковырнув вилкой картошку в пятнах гуляша, спросил:

– Как вам вообще на новом месте, Виктор Александрович?