Слой 3

– Да как же так? – выпятил глаза Моржухин. – Кто его купит? Он же по бартерной линии...

– Вот именно. Зачем же брал это дорогостоящее дерьмо, если знал, что оно не окупится?

– Так немцы же навялили!

Кротов прикрыл глаза и покачал головой, как от боли.

В девяносто пятом году власти города при содействии тогдашнего руководства «Севернефтегаза» подписали договор с немецким «Рейнише-банком». По этому договору банк открывал для города кредитную линию на сумму в сто двадцать миллионов дойчмарок, а город в свою очередь брал обязательства поставить немецкой стороне один миллион тонн нефти, полученной от «Севернефтегаза» в виде компенсации за использование недр и территории. Особенностью соглашения являлось то, что кредит был «связанным»: живых денег город по нему не получал, только товары, продукты и оборудование – по списку, взаимно согласованному. Щепетильные в вопросах деловой репутации немцы здесь вдруг отбросили всякий стыд и принялись навязывать партнеру любые «неликвиды» собственного производства, – правда, со скидками и авансом, не дожидаясь прокачки нефти.

Таким образом и появился в городе скромный заводик по производству и розливу газированных напитков стоимостью в три с половиной миллиона марок.

Местная вода оказалась для него непригодной. Пришлось докупить у тех же немцев громоздкий и дорогой блок очистки. К тому же выяснилось, что договор обязывает новых владельцев завода приобретать концентраты и готовую тару у тех же немцев и только у них, а также делать регулярные отчисления за использование торговых марок производимой «шипучки». В конечном счете продукция завода оказалась в полтора, если не в два раза дороже завозной газировки и приносила одни убытки: завод являлся муниципальным предприятием, но вместо пополнения городской казны доил ее нещадно. Директором завода по контракту был Моржухин и получал за свое директорство немалую зарплату из бюджета; здесь же работали или числились в штате жены и дети других городских начальников, в том числе зять слесаренковского зама Федорова и старшая дочь полковника Савича.

– А ты продай его Гаджиеву, – сказал Кротов.

На кой хрен Гаджиеву газировка? – удивился Моржухин. – Он же чистый торгаш, он базарник! Он же это дерьмо не купит.

Купит, – сказал Кротов, и Моржухин разом помрачнел и насупился.

– Вот теперь мне все понятно. Отдаете рынок «азерам»? Это мри живом-то Воронцове! Ой как стыдно, Сергей Витальевич, стыдно край-конец... Люди вас не поймут... Ну, конечно! За такой подарок можно и потратиться. Да он с рынка за одну неделю «черным налом» иметь будет миллиард, об чем вопрос...

– А сегодня кто его имеет? – улыбаясь, спросил Кротов.

– Нормальные люди имеют, Сергей Виталич, не какие-нибудь там абреки-чуреки. Законные люди, с понятием.

– Ты на что намекаешь, Моржухин? – Кротов мог бы и не спрашивать: открытая моржухинская «феня» говорила сама за себя. – Воронцов же с ними воевал.

– С кем воевал, а с кем... и пару поддавал, – хитренько скривился коммерсант. – Городской начальник – он ведь всем людям отец, это же как семья одна большая: этого наказал, другого приласкал. Все дети родные, все кушать хотят...

– Готовь документы, Моржухин, – сказал Кротов. На той неделе Гаджиев придет торговаться. Городу деньги нужны – нечем зарплату платить. А насчет рынка ты не прав, Моржухин, рынок тут ни при чем. Просто Гаджиев всю вашу херистику выкинет лишнюю, поставит три бака от «Балтики» и пиво погонит фирмовое, а пиво у нас нарасхват.

– Так ведь нельзя же, – закричал Моржухин, – нельзя по договору!

Кротов допил кофе и сунул в губы сигарету.

– Глупый ты человек, Моржухин. «Нельзя, нельзя!..». Можно! Если завод меняет владельца и форму собственности. Я ведь твой договор читал, голубчик, и очень внимательно.

Моржухин уронил папку на пол, долго шарил под столом и вылез оттуда багровый, с глазами навыкате.

– Послушай, Виталич, – снова зашептал он доверительно. – Так пиво-то и я могу, зачем Гаджиев?

– Затем, что он деньги дает.

– Так и я дам!

– Что такое? – грозно нахмурился Кротов. – Говорил же, что едва концы с концами!

– Ради такого дела наскребем!

– Тогда скреби и побыстрее. И как только наскребешь – гаси долги бюджету.

Моржухин заслонился папкой, потом выглянул и спросил с улыбкой:

Шутишь, да, Виталич? Эго же разные деньги, ты меня как бизнесмен бизнесмена понимать должен.

Ты не бизнесмен, Моржухин, – спокойным голосом сказал Кротов. – Ты деньги не делаешь, ты их уводишь. Не спорю: делишься кое с кем, а как иначе? Но если тебя хотя бы на месяц оторвать от городской кормушки, ты же сдохнешь под забором, «край-конец».

– А где ты видел бизнес без кормушки? – в тон Кротову процедил Моржухин. – Кто к нефти, кто к газу, кто к бюджету, кто к Госбанку – все присосались куда-нибудь. Разве не так, Сереженька? Ты ведь тоже присосался, и я даже знаю к чему.

– Рискуешь, Моржухин, – сказал Кротов. – Речи ведешь непочтительные.

– А ты подпиши письмецо-то для немцев, и мы к вам со всем почтением.

– Ладно, – Кротов вздохнул и поднялся. – Загляни завтра, покумекаем. И документы по заводу приготовь.

– О чем базар! – счастливо воскликнул Моржухин. – На хрена мне завод, если мы снова друзья, дорогой мой Сережа Витальевич? Мы еще с тобою... край-конец!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

– Отмотай назад, Коля, – попросил Лузгин, стряхивая сигаретный пепел в банку из-под кофе. – Вот так, хорош. Теперь запускай.

Городская студия телевидения располагалась в левом крыле местного Дворца культуры – большого угластого здания, построенного в начале девяностых годов на первые лихие нефтедоллары. Тогда же был закуплен нефтяниками в Японии и комплект эфирно-студийного оборудования, да такого, что старые телестудии, включая и областную тюменскую, умылись слезами от зависти. В марте девяносто четвертого студия «Альянс» впервые вышла в эфир с коротким блоком новостей, концертами по заявкам и пиратскими копиями новейших американских кинофильмов.

С той поры в местном эфире мало что изменилось.

– Стоп! – рявкнул Лузгин. – Клеим отсюда. И рапидиком, рапидиком, когда он глаза подымает.

– Ну, это кино... – недовольно процедил оператор Коля. – В новостях так не делают.

– Ты мне будешь объяснять, что и как делают в новостях?

Лузгин хмыкнул, легонько щелкнул оператора по затылку и вопросительно глянул на местную примадонну эфира Анну Вячеславовну Лялину, двадцатисемилетнюю незамужнюю дочь директора городского спорткомплекса, длинноногую брюнетку с белой кожей и скуластым лицом, чуть тронутым легкой россыпью веснушек. «Ты почему не загораешь?» – спросил ее как-то Лузгин, когда лежали на матрасе в углу комнаты. «Зачем?» – сказала Анна, глядя в потолок, и вздрогнула белыми плечами. Сейчас она сидела рядом с Лузгиным, откинувшись в кресле и положив джинсовые ноги в белых кроссовках на край монтажного стола – переоделась, как только вернулись на студию: ненавидела платья и туфли на каблуках, но в кадре старалась «соответствовать».

– Что дальше? – спросил оператор.

Анна уронила сигарету в торопливо подставленную Лузгиным банку-пепельницу.

Найди на пленке молчащие задумчивые лица и намонтируй подряд их сколько найдешь.

– На интершуме?

– Да. А в конце... – Анна задумалась на мгновение. В конце дай стоп-кадром общий план людей на рельсах и... Есть у нас в фонотеке тепловозный гудок?

– Поищем, – ответил вяло оператор.

– Гениально, – сказал Лузгин.

– Да что вы! – сказала Лялина.