Случайные имена

— Простите, сколько? — переспросил он, успокоившись.

— Десять, — донеслось до него, — десять тысяч долларов, получить которые вы можете в нашем посольстве в Москве, для чего вам надо приехать туда в ближайшие же десять дней. Все ясно?

— Все, — коротко промычал (пробурчал, пробубнил) Александр Сергеевич, на чем можно считать разговор оконченным, ибо после вышеприведенной фразы началось короткое прощание и обмен любезностями, а также иные, мало что значащие вещи, за которыми — как правило — ничего не следует (имелось в виду приглашение г-на Лепских в университет Скриффельда, на что было получено согласие, хотя и той, и другой стороне было ясно, что это не более чем привычная формула «гуд бай — ариведерчи», и никакой Лепских в никакой Скриффельд никогда не приедет по той простой причине, что этого не может быть, ибо… Но оставим вопрос о существовании набившего мозоль на языке городка в небольшом штате без ответа, ведь это не больше чем очередная завязка). Наконец Александр Сергеевич повесил трубку и в изнеможении уселся в кресло. Изнемочь же было отчего. Будучи человеком серьезным и критически настроенным как по отношению к окружающему миру, так и к самому себе, Александр Сергеевич спокойно относился к тандему «признание — успех», можно сказать, что это его вообще не волновало, да и потом — какой успех, какое признание в том, что малюсенький университет малюсенького городка в малюсеньком штате присудил ему безвестную премию, притом за труд, который — и Александр Сергеевич понимал это очень хорошо — известен еще меньше, чем сама премия («Крюгер, — подумал он, крутя в пальцах первую утреннюю сигарету, ибо из–за разговора так и не успел покурить, а первую свою сигарету Александр Сергеевич Лепских выкуривал каждый день ровно в одиннадцать часов утра, — кто это, интересно, такой?» Тут надо сказать, что вообще–то упомянутый Крюгер был владельцем фирмы по изготовлению то ли пупсов для детей, то ли приборов для наведения ракет в атмосфере, разницы никакой, учитывая, что покинул он сей мир уже лет пятнадцать назад, завещав наследникам создать благотворительный фонд собственного имени, который был предназначен поддерживать изыскания в области гуманитарных наук, хотя единственным чтивом, что держал в руках сам Крюгер, были банковские счета — если и каламбур, то невольный — но сколько можно об этом?), дело в ином, и вы правы, ибо прекрасно понимаете в чем. Да, в тех самых десяти тысячах долларов, которые по сегодняшнему курсу составляют — тут Алехандро встал с кресла и медленно прошествовал к письменному столу в надежде отыскать газету с курсом валют, хотя газет не выписывал, но кто знает, вдруг принес домой пакет, завернутый в газету, а там и отыщется нужный ему столбец, вот английский фунт, вот итальянская лира, вот… да, в самом низу списка, хотя никакой газеты на столе у Александра Сергеевича не оказалось, но будем считать, что наоборот, и продолжим повествование. Те десять тысяч долларов, что внезапно свалились на голову нашему герою, не были абстрактной суммой, и суть не в том, что с недавнего времени финансовые дела Александра Сергеевича были плохи, а это повлекло изменения даже в личной жизни (но об этом пока не будем, всему свое время), десять же тысяч уже упомянутых долларов, да еще если перевести их по сегодняшнему курсу… Тут есть о чем задуматься, но повторим — не это главное, к главному мы только подступаем, и начинаться следующее предложение будет вот так: главное же в том, что с недавних пор Александром Сергеевичем завладела истинно русская тоска и пришло к нему осознание необходимости изменения всей своей непутевой, почти сорокалетней жизни, вот только как это сделать, Алехандро не знал, то есть должно было случиться что–то такое, что помогло бы ему выбраться из замкнутого круга своего бытия, разорвать этот круг, вырваться на свободу, вновь ощутить радость от жизни, но никак — вы понимаете, никак! — не получалось это у Александра Сергеевича, и совсем он уже было решил поставить на себе крест, как вдруг раздался упомянутый звонок (в одиннадцать часов утра, как раз тогда, когда он уже приготовился выкурить первую сигарету, да и дату надо запомнить — двадцатое июля, хорошее, между прочим, число!), а значит — не все еще потерянно, и боги, вполне возможно, не окончательно отвернулись от него, не так ли, спросил сам у себя Александр Сергеевич, то бишь Алехандро Лепских, затушив окурок в пепельнице и подходя к маленькому зеркалу, сиротливо (зеркало жена, съезжая, оставила, забрав прежде окружавшую его шеренгу всяческих бутылечков- флакончиков–тюбиков–тубочек–баночек–скляночек–пузырьков, тебе–то они зачем, Сашка, проговорила она, складывая принадлежности для макияжа в объемистый целлофановый пакет, который — в свою очередь — был уложен в пакет полиэтиленовый, что нашел себе окончательное место сверху кожаной сумки, как раз на сирийском сарафане, который А. С. подарил жене в ее прошлый день рождения, между прочим, совпадавший с очередной годовщиной их свадьбы, вот только сарафан оказался немного (чуть, надо сказать, а еще лучше вот так: чуть–чуть) мал, так что надевала его жена лишь пару раз, но все равно решила забрать — вдруг в новой жизни похудеет; под сарафаном же лежало еще много чего, но прервемся но полуслове…) стоящему на небольшой прикроватной тумбочке — сама кровать отбыла вместе с женой, и спал Лепских на диване, но вернемся к зеркалу, ибо Александр, затушив окурок и подойдя к уже упомянутому предмету, посмотрел в него, хотя не надо считать, что он нашел там что–то новенькое. Нет, все как обычно, то есть обычное лицо Александра Сергеевича Лепских смотрело на него из зеркала, немного вытянутый вверх (еще можно написать «удлиненный») загорелый череп, покрытый таким же, как и в молодости, черным пушком (только тогда это был не пушок), морщины на лбу, глубоко посаженные глаза, большие (так нравившиеся когда–то женщинам) карие глаза, то мрачно, то весело (в последнее время все больше первое) поблескивающие из–под густых (что, пожалуй, странно для его возраста) и длинных ресниц, длинный же, с небольшой горбинкой нос, резко очерченные губы, про зубы лучше не говорить, с ними все ясно, а вот подбородок был у Алехандро гладко выбритым и скромным, то есть не нес он на себе отпечатка мужественности, но и безвольным назвать его тоже было нельзя, так себе подбородок, в очередной раз тщательно выбритый с утра и протертый одеколоном отечественного производства, то есть — повторим — ничего новенького Александр Сергеевич не нашел и решил уже было выкурить еще одну сигарету, как вдруг обнаружил, что курить больше нечего, а значит, надо выходить на улицу и идти к ближайшему ларьку, а это целый квартал топать, но раз надо — значит, надо, и Александр Сергеевич покинул свою однокомнатную, служившую ему одновременно и спальней, и кабинетом, и гостиной квартиру, что дает нам возможность сопровождать его в походе за сигаретами к ближайшему ларьку, а значит, и продолжить повествование. Вернемся к премии Крюгера. Как уже было сказало, главным в этом приятном известии, что довелось А. С. Лепских услышать ровно в одиннадцать часов утра, было даже не известие о десяти тысячах долларов, а то, что с этими десятью тысячами долларов он мог вновь обрести то состояние уравновешенности в системе координат «Александр Сергеевич тире Окружающий мир», которое (состояние), казалось, ушло безвозвратно, и не только разрыв с женой был этому причиной. Надо сказать, что Лепских вообще очень смутно воспринимал сегодняшнюю жизнь, более того, она ему вообще мало нравилась. Неопределенно? Вызывает целый ряд вопросов, начиная хотя бы с такого — а что это, собственно, за жизнь? Не будем превращать художественное произведение, то есть явный вымысел, фикшн, в социолого–политический трактат, это скучно и неблагодарно, а просто заметим, что ни при одном режиме, ни при одной формации (есть ведь такое понятие) А. С. Лепских не мог найти себе места, только если при прежней власти у Александра Сергеевича еще были какие–то иллюзии, то при новой их не осталось, но относился он к этому философски, в дискуссии ни с кем не вступал, газет не читал, лишь каждый вечер смотрел по ящику новости, да и то лишь затем, чтобы чем–то занять себя до начала программы кабельного телевидения. И была при всем этом у Александра Сергеевича мечта — взять да и уехать отсюда к чертовой матери, провалиться в тартарары, сгинуть, исчезнуть, оставить опостылевший край, в котором он родился и провел добрую половину жизни, хотя понятие «уезда» совсем не означало для Алехандро эмиграцию, этого еще не хватало, возмущался он, когда кто–нибудь из очередно отбывающих друзей–приятелей–коллег спрашивал его со смущенной улыбкой:

— А ты–то когда?

— Этого еще не хватало! — возмущался Александр Сергеевич. — Чего мне там делать?

Делать ему там действительно было нечего, и если и хотел Александр Лепских взять да уехать, то совсем не в развитые капиталистические страны, хотя страны развивающиеся, то есть страны третьего мира, привлекали его еще меньше — он сам жил в одной из таких стран, и радости в этом было мало. Нет, Александр Лепских предпочел бы уехать совсем, то есть сгинуть в какое–нибудь иное измерение, в параллельную реальность, где нет всех этих Австралий/Америк, пусть даже последняя — учитывая получение премии Крюгера — казалась ему сегодня не совсем уж плохой (Северная, конечно, не Южная), он решил даже разориться и купить в честь утреннего звонка пачку американских сигарет. Не самых дорогих, конечно, не «Кэмэл» или «Честерфильд», а что попроще, к примеру, «Пэл Мэл», но оставим табачные тонкости и возвратимся к теме параллельных реальностей. Естественно, что Александр Сергеевич не помышлял о подобном бегстве всерьез, хотя от одного знакомого физика неоднократно слышал, что такие эксперименты давно уже проводятся в том самом институте полностью закрытого типа (так называемом ИПЗТ), где этот физик имел честь работать, как имел честь быть не только знакомым, но и родственником Александру Сергеевичу, ибо приходился кузеном ушедшей жене А. С.Лепских, для окончания предложения можно добавить, что откликался упомянутый кузен на имя Феликс и был моложе Александра Сергеевича на добрый десяток лет. Но тут надо прерваться, ибо Алехандро дошел до табачного киоска и с тоской уставился на витрину, дешевые американские сигареты, да и средней стоимости (тот же самый «Пэл Мэл», к примеру) сегодня в продаже отсутствовали, были только — естественно — «Кэмэл», «Честерфильд» да еще «Мальборо», так что придется ограничиться покупкой отечественных, марку называть не будем, все они на один лад, так что пусть Александр Сергеевич побыстрее делает столь нужную ему покупку, тут же, не отходя от киоска, распечатывает пачку, достает сигарету и закуривает, что дает возможность продолжить прерванную мысль и вернуться к десяти тысячам долларов, которые — как это внезапно представилось Александру — помогут ему реализовать скрытое желание, то есть сотворить из иллюзии нечто материальное, то бишь действительно свалить, сгинуть, смыться в тартарары, а иначе зачем был нужен автору этот звонок, никакой Лепских не был бы ему тогда нужен, как и никакая премия Крюгера, да и «Эстетические интерпретации образа дьявола…» не понадобились бы ни герою, ни мне, а стало быть, и тебе, читатель, но раз все это есть, то примем за аксиому, что лишь только Александр Сергеевич Лепских отошел от киоска (так все же отошел или нет?), распечатал купленную пачку, достал сигарету и закурил, как до него дошло, что с помощью внезапно свалившегося на него заокеанского дара он сможет воплотить свою мечту, но для этого ему нужен еще и Феликс. Что ж, события принимают забавный оборот, ибо это дает мне возможность продолжить рассказ о прошлом Александра Сергеевича, ведь до наступления будущего должно пройти две, а может, и три главы.

2

Собственно жизнь Александра Сергеевича начинает интересовать нас с того самого момента, когда от него решает уйти жена, но тут–то как раз и появляется необходимость уточнений, ведь во многом именно ее уход и предшествовал тому решению, что посетило светлую (определение не масти, а сути) голову нашего приятеля Алехандро в то самое утро…

Да, да, в то самое утро, когда ему позвонили то ли из Строуффилда, то ли из Страффилда, и он узнал то, что мы все и так хорошо уже знаем.

То есть надо хотя бы вкратце изложить сагу о любви и страданиях Александра Сергеевича Лепских, ибо вне этой системы координат многое в нем (его характере, привычках и прочем) будет непонятно, а значит, затруднит наше совместное с А. С. проникновение в (не будем конкретизировать, чье) будущее.

Что же, история любви — так история любви, все книги, собственно говоря, держатся именно на этом, ибо ни деньги, ни власть, ни слава, ни (упаси Господь!) политика не интересуют людей так, как это коротюсенькое слово всего лишь из нескольких букв (понятно, что в разных языках их количество варьируется) и все, что с ним связано — от комедийных поворотов очередного легкомысленного сюжетца до кровавых всполохов на заднике, появляющемся в последнем акте и изображающем руины павшего замка и далекую черную точку виселицы, в которую и упирается покрытая лежащими на обочине, уже дурно припахивающими трупами, дорога.

Но если говорить конкретно об Александре Сергеевиче, то его любовная сага начиналась именно как смешной легкомысленный сюжетец, что же касается кровавых всполохов… только стоит ли забегать вперед?

Впервые свою будущую жену, эту таинственную, фантастическую (не мои определения, Александра Сергеевича) женщину, г-н Лепских увидел как–то раз, одним поздним сентябрьским вечером, когда уныло возвращался к себе домой от приятеля, с которым несколько часов кряду играл в занимательнейшую игру, известную народам Востока под названием «го». Игра эта — если верить самому Александру — будила в нем мысль, развивала интеллект и вообще доставляла множественное наслаждение, что не давали нашему герою ни шахматы (в которые он играл довольно плохо), ни карты (в которые он просто не играл, ибо давно, еще в юности, дал себе зарок не делать этого, продув как–то раз в покер сто рублей за один вечер, а по тем временам (самое начало, между прочим, студенчества нашего героя) это были немалые деньги), шашки же и домино просто не входили для него в понимание игр как чего–то такого, на что следовало иногда тратить время (раз в неделю, как правило, вечером в пятницу, то есть уже начало уик–энда, одна неделя — у приятеля, одна — у него, вот уже несколько лет подряд, да, а сколько исполнилось Александру Сергеевичу? Ну, предположим, что двадцать девять, это дает нам десять лет форы до начала (или же окончания, опять же — кому как удобнее воспринимать игры иллюзий на грани с реальностью) собственно той части нашего повествования, где и появляется нынешний Александр Сергеевич, что же касается описываемой недели, то очередь быть хозяином выпала приятелю, такому же молодому холостяку–филологу, как и наш герой, знакомы они были еще с университета, только вот после окончания Лепских — непонятно почему, если вспомнить его успехи в учебе, — оставили на кафедре зарубежной литературы ассистентом, а приятель пошел работать в школу, где за несколько лет стал завучем и начал курить трубку, ходил — как правило — в твидовом пиджаке с замшевыми налокотниками и всегда носил при себе большой, невесть чем набитый портфель коричневой кожи, доставшийся ему совершенно случайно, что же касается портфеля, пиджака и трубки, то они больше подходят образу Александра Сергеевича, но что поделать, если курит он сигареты, носить предпочитает свитера и джинсовые куртки, а портфеля у него вообще никогда не было, так, свою кандидатскую диссертацию (в ней он впервые обратился к эстетическим интерпретациям образа дьявола) он чуть было не потерял, когда вез выстраданный черновик к кафедральной машинистке (брала она фантастическую по тем временам цену — пятьдесят копеек за страницу, но славилась качеством работы, а также странными и оригинальными советами и предсказаниями, которые делала по ходу исполнения заказа. Лепских она предсказала, что защитится он с двумя черными шарами, и даже пояснила, от кого ждать подлянки, в чем и оказалась права) в мятом полиэтиленовом пакете с надписью «для непищевых продуктов» и с изображением знаменитой троицы русских богатырей, причем в глазу одного из них (между прочим, Ильи Муромца) была большая дыра, случайно проделанная то ли ключами от квартиры, то ли зонтом, то ли каким–то еще дурацким предметом, подвластным Александру Сергеевичу, но это тоже не имеет никакого значения, так что покончим, наконец, с полиэтиленовым пакетом и вновь перейдем к тому вечеру в пятницу, когда…)

Так вот, именно тем давним уже сентябрьским вечером, уныло возвращаясь (сегодня ему не везло и он проиграл пять партий подряд) домой, Алехандро Лепских и встретил свою будущую жену, причем никакого романтизма во встрече не было. Просто будучи от природы человеком медлительным и задумчивым, а тут еще и огорченным сегодняшним проигрышем, Александр Сергеевич не заметил, как почти нос к носу столкнулся с милой и молодой барышней, куда–то уверенно спешащей на высоких, звонко стучащих по сентябрьскому асфальту каблучках.

— Осторожней! — гневно сказала барышня, Алехандро поднял голову, продрал, что называется, шары, и увидел брюнетку с потрясающими голубыми глазами (надо только отметить, что было темно, и поудивляться тому, как он смог разглядеть в этот поздний час — почти десять вечера, между прочим, — такой дневной штрих, как цвет глаз), одетую в легкий плащ темно–зеленого цвета, тут не стоит ожидать последующего описания неземных прелестей незнакомки, ибо еще не время, ведь первая, мимолетная встреча на этом и заканчивается, барышня исчезает в сентябрьской вечерней тьме, а милый наш холостяк все так же задумчиво и уныло (на этот раз можно было бы написать «печально») продолжает свой путь, еще не ведая, что судьба на завтра же уготовила ему продолжение сегодняшнего неудачливого рандеву, но на то она, между прочим, и судьба.

А назавтра Александр Сергеевич был приглашен в гости тем самым приятелем, с которым сегодня играл в го, ибо завтра, то есть в субботу (если исходить из заданной системы временных координат), у замшево–твидово–кожано–трубочного приятеля был день рождения (Александр Сергеевич уже и подарок приготовил: коробку импортного табака «Данхилл», подарил шеф, вернувшись из Лондона, но ведь А. С. курил сигареты, и табак давно уже — почти год — лежал невостребованным!), на который явиться надо было ровно к шести часам, ибо, по словам приятеля, «будут дамы, и опаздывать грешно, Александр!».

Что же, Александр решил не опаздывать и ровно в шесть часов стоял возле двери, нажимая на пухленькую кнопку мелодично чирикнувшего звонка. «Проходи, проходи! — вальяжно проговорил благоухающий одеколоном приятель, добавивший по случаю торжества к твидово–замшевому пиджаку темно–серого цвета еще и темный, однотонный галстук (рубашка была в меленькую и — естественно — темную полосочку, а брюки коричневыми и строгого покроя, носки и туфли, выпадают из нашего поля зрения). — Ты последний, все уже собрались». И Александр Сергеевич входит в комнату.

В комнате находятся (вместе с именинником) пять человек, так что Александр Сергеевич будет шестым, это дает возможность разбить всех присутствующих по парам, коих набирается ровно три, причем одна из них лишь для того, чтобы каким–то образом разрядить повествовательное пространство, пусть это будут X и Y, просто пара, мужчина и женщина, сидящие за столом и ожидающие, когда же можно будет выпить и закусить.

Вторая пара — а вот тут мы сделаем, точнее же, я сделаю странный ход и прерву разбивку на «первый — второй, рас–с–считай–сь!», вторая пара — это непосредственно именинник и его давний приятель, любитель игры в го Александр Сергеевич Лепских, что же касается третьей…

Это две подружки, блондинка и брюнетка, причем у блондинки глаза карие, а у брюнетки — голубые, именно эту брюнетку чуть не сбил вчерашним вечером печально возвращавшийся после проигрыша домой А. С.Лепских, уставившийся сейчас на нее (на брюнетку) так, будто не какое–то несуществующее мгновение смотрел в эти голубые глаза после раздраженного возгласа «осторожней!», а целый час, ибо ведь сразу, что называется, признал, и если сейчас что и заинтересовало его, так это не то, каким образом оказалась здесь она (это еще выяснится), а куда она шла вчера вечером, то есть — если расшифровать мысль — кому она была предназначена в пару, ему или имениннику, ибо был Александр Сергеевич мужчиной пылким, увлекался мгновенно, а блондинкам всегда (были на то печальные причины) предпочитал брюнеток (никакого продолжения в скобках не последует), поэтому и сделал, что называется, мгновенную стойку: лишь только вошел в комнату, лишь только обозрел всех присутствующих — так и сделал.