Случайные имена

Раз, два, три, четыре, пять, Вивиан пошла гулять, вот и фото номер шесть, Альворадо снова здесь, считалка заканчивается, Александр Сергеевич решает рискнуть и вылезает из кабриолета, Фарт покорно выслушивает нотации принцессы Вивиан, шофер Вивиан пытается разобраться со своим черно–лаковым монстром, который больше не собирается заводиться, Вивиан смотрит на часики и нервничает, а потом вдруг говорит Фарту:

— Милейший, а почему бы вам в таком случае не побыть моим личным шофером? — Фарт глядит на Александра Сергеевича, Алехандро глядит на Фарта, Вивиан начинает смеяться и произносит, обращаясь непосредственно к нашему герою: — Боже, какой вы замечательно–лысый, так и хочется погладить по голове, можно? — Растерянный Александр подставляет свою мокрую от дождя лысину, и рука принцессы ласково и нежно гладит его по самой макушке, а потом вдруг треплет за ухо. — Ну что, — продолжает Вивиан, — вы согласны стать на сегодня моей свитой? — С этими словами она открывает переднюю дверцу и садится рядом с местом шофера, так что Фарту ничего не остается, как сесть за руль, что же касается Александра Сергеевича…

Да, он вновь удобно устраивается на заднем сиденье и продолжает рассматривать журнал «Дзаросские леди», точнее же говоря, приступает к чтению уже обещанного жизнеописания принцессы Вивиан, начало на стр.4, кабриолет плавно трогает с места и направляется в сторону Обезьяньего моста, шурша (предположим) шинами (обожаю эту игру «шу» и «ши») по обильно смоченной дождем мостовой, Элджернон на удивление пуст, а ведь так хотелось Алехандро поглазеть по сторонам, поперебирать глазами разноцветную толпу, сортируя на темные и яркие тона, вот сиреневый, вот морской волны, вот черный, вот ярко–желтый, вот красным шрифтом набранный заголовок, «Наша Вивиан», а вот и первая строчка, гласящая, что принцесса Вивиан родилась в эмиграции, на островах Керкс и Тайкос, и было это двадцать девять (то есть почти тридцать) лет тому назад, но принцесса не скрывает своего возраста, который, кстати говоря, не скрывает и ее мать, правящая герцогиня Стефания (а ей сейчас сорок девять лет), отец же Вивиан, герцог Рикардо, умер молодым, но начнем по порядку, перейдем от первой строчки ко второй, сейчас поворачивай сюда, говорит Вивиан Фарту, кабриолет грохочет по стальным ребрам Обезьяньего моста (почему–то захотелось, чтобы фраза звучала именно так) и выезжает на уже упомянутый бульвар Синдереллы, вторая же строчка гласит, что, несмотря на затруднительное материальное положение, родители дали дочери (равно как и брату, Себастьяну Альворадо) замечательное образование, что же касается — но тут минуем несколько строчек подряд и переходим к самому началу второго абзаца жизнеописания Вивиан, из которого можно узнать, что принцесса росла тихой и мечтательной девушкой и всегда смотрела на мир широко открытыми глазами. Отец, герцог Рикардо, даже частенько поругивал ее за эту мечтательность, желая когда–нибудь увидеть именно ее на троне вновь освобожденного от власти диктатуры Дзароса, но этому противилась мать, герцогиня Стефания, и Вивиан росла, что называется, между двух огней, отчего имела гораздо больше свободы, чем ее нетитулованные подруги, тут блудливое перо автора статьи внезапно сбивается на описание первого романа молодой Вивиан Альворадо (ей тогда только–только исполнилось четырнадцать лет, он же был бравым гусаром, личным адъютантом отца, естественно, что любовь, вспыхнувшая в сердце Вивиан, была платонической, но кончилось все это печально — как–то раз Рикардо Альворадо случайно наткнулся на любовную записку, в которой Вивиан назначала предмету своей страсти свидание с тем, чтобы — цитируем дословно — «миленький, давно пришла пора поговорить начистоту!», свидание не состоялось, ибо адъютанта мгновенно отправили налаживать конспиративные связи в Элджернон, где он и сгинул в одной из подземных тюрем кровавого режима, а Вивиан с острова Керкс (где была резиденция Светлейших в изгнании) отбыла на остров Тайкос, в закрытый пансионат для девочек, тут делаем паузу), а вот и бульвар Синдереллы остается позади, куда дальше, ваше высочество, спрашивает ошарашенный случившимся Фарт, сверни направо, говорит ему Вивиан, и остановись вон у того большого дома, видишь? Вижу, отвечает Фарт, а мы продолжаем свое чтение и узнаем, что годы пребывания в пансионате не ожесточили доброго сердца юной Альворадо, правда, если верить слухам, она и здесь перенесла душевную травму, пережив роман, но на этот раз уже с женщиной, с прелестной воспитательницей ее группы, что была родом с небольшого островка Селбон (в двух днях пути от острова Тайкос), звали милую даму Аурелией, и погибла она при невыясненных обстоятельствах — во время ночного купания в шторм, когда с ней была лишь одна Вивиан. После этого случая отец с матерью забрали дочь из пансионата, ей уже семнадцать, и она отправляется учиться на материк, в известнейший на весь местный мир университет, где постигает азы астрономии и теоретической физики (до сих пор никто не может сказать, почему именно эту область знаний выбрала для себя принцесса Альворадо), поехали дальше, говорит вновь впорхнувшая в кабриолет Вивиан, Фарт трогает с места, а Александр Сергеевич долго и с умилением рассматривает черно–белые снимки Вивиан, один времен романа с Аурелией (на нем Вивиан снята на пляже, она бежит за пенистой волной, пытаясь то ли перепрыгнуть ее, то ли оседлать), второй же, времен обучения в университете, доносит до нас облик Вивиан — прилежной слушательницы лекций и исполнительной участницы семинарских занятий, она стоит у доски, на которой небрежно начертаны с десяток невнятных формул, и слушает, чуть наклонив голову, отсутствующего на снимке преподавателя, допустим, что как раз того самого, роман с которым автор статьи помещает под номером три, и Александр Сергеевич с удивлением узнает, что на девятнадцатом году жизни принцесса Вивиан была помолвлена и чуть не вышла замуж за одного из наиболее блестящих профессоров того самого университета, куда… впрочем, подробности романа интересуют Александра Сергеевича (впрочем, как и автора жизнеописания) гораздо больше, чем раскрытие многоточия после слова «куда», так что последуем за ним и скажем, что помолвка была расторгнута по инициативе самой Вивиан, ибо — по ее же словам, процитированным по памяти одной неназванной подругой, — «жених оказался хмырем, к тому же импотентом, ну что мне с ним было делать?» Делать с ним Вивиан действительно было нечего, но шрам на сердце оказался — по всей видимости — столь велик, что через год, не дождавшись даже окончания очередного курса, она все же выскочила замуж, предметом ее страсти на этот раз оказался бравый гвардейский офицер, штабс–капитан, молодой блондинистый херувим, статный, высокий, с очаровательными голубыми глазами, прекрасный гонщик, между прочим, да еще и умница, так что и Рикардо, и Стефания не долго противились предстоящему браку, что же касается самой свадьбы — тут вдруг по хитроумному замыслу дежурного редактора номера фраза обрывается, Александр Сергеевич перелистывает страницу и видит заполнившую весь разворот фотографию свадьбы Вивиан Альворадо со штабс–капитаном Генри Маккоем. Молодые находятся в центре страницы, точнее же говоря — Вивиан на левой половине разворота, капитан Генри — на правой, они держатся за руки, через которые и проходит журнальный сгиб, да так неудачно, что нижняя скрепка больно впивается в беззащитное запястье Вивиан, отчего на ее лице объектив фотографа поймал болезненную гримасу, что было, надо сказать, символично, ибо через три года Вивиан покинула мужа и подала на развод, обвинив его как в супружеской неверности, так и в нанесении физических увечий, собственно, именно развода любимой дочери не пережил герцог Рикардо, вскоре скончавшийся от сильного сердечного приступа, случилось это шесть лет назад, сейчас Вивиан двадцать девять (почти тридцать), тогда — соответственно — было двадцать три, замуж она вышла в двадцать, родив между делом от капитана Маккоя уже упомянутую дочь Анжелу (Алису), чтобы закончить всю эту игру цифр, отметим, что ей было двадцать шесть, когда семья (увы, уже без герцога Рикардо, лицо которого так хорошо различимо на свадебной фотографии — вон тот рослый мужчина в белом мундире, с хорошо подстриженными усами и бородой, с широкой герцогской лентой через плечо, массивно выдающийся вперед подбородок, умные, жесткие глаза, замечательным человеком был мой отец, как признается в этом однажды Александру Сергеевичу Вивиан, когда они (предположим) будут сидеть у тихой полосы прибоя на золотом пляже Тапробаны, но не будем обгонять время, добавим лишь, что и мать, герцогиня Стефания, стоит на снимке рядом со своим, ныне покойным мужем, на ней белое, пышное платье, в волосах — бриллиантовая диадема, в правой руке она сжимает веер: жара, надо сказать, в тот день стояла несусветная!) вернулась в Дзарос, в свой фамильный дворец в самом центре Элджернона, прочь от которого уносит сейчас всю честную компанию старенький кабриолетик дядюшки Го, вычерчивающий по элджернонским улицам, площадям, бульварам, проспектам и переулочкам таинственное хитросплетение, смысл которого известен лишь самой Вивиан, чьи шелковые пышные кудри порой (если Фарт резко тормозит у очередного светофора) невзначай касаются лица Александра Сергеевича, отчего Алехандро мгновенно краснеет, как бы дублируя красный свет автоматического регулировщика, только вот — в отличие все от того же автоматического регулировщика — лицо его еще долго продолжает оставаться красным, хотя уже вспыхивает зеленый, и Фарт снова трогает машину, ругаясь про себя на чем свет стоит, ибо отнюдь не так хотелось провести ему сегодняшний день — в качестве личного шофера молодой герцогини тире принцессы Вивиан Альворадо, в очередной раз потребовавшей остановить кабриолет у какого–то непонятного здания, куда — по только ей известной надобности — требуется заскочить.

— Не долго, — лукаво усмехается Вивиан, посматривая на тоскующего Фартика и притихшего Алехандро, минут пять, не больше, а потом отвезете меня во дворец, ладно? — Фарт кивает головой и лезет в карман за очередной (невесть уже какой по счету, да надо сказать, что Вивиан не против, когда курят в ее присутствии) тапробанской сигарой, Александр же Сергеевич…

Александр же Сергеевич вновь приступает к изучению мелованно–глянцевых страниц «Дзаросских леди», осталось не так много текста, из которого он узнает, что сразу же после возвращения на родину принцесса тире герцогиня Вивиан стала отдавать большую часть своего времени возрождению Дзароса, под ее патронажем находятся несколько благотворительных фондов, принимает она участие и в программе реорганизации образования страны, чем занимается в тесном контакте со своим братом, тридцатидвухлетним писателем Себастьяном Альворадо (не упустите возможности прочитать его последний роман «У бездомных нет дома», советует журнал, помещая тут же, прямо на этой странице, и совместную фотографию Вивиан/Себастьян, на которой Вивиан снята в длинном бальном платье цвета морской волны — ничего не поделаешь, гвоздь нынешнего сезона, Себастьян же одет в белый смокинг, что касается всего прочего, то он очень похож на сестру, вот только намного смуглей, густые черные волосы, высокий лоб, покрытый сеткой элегантных морщин, с такой же красивой горбинкой нос, под которым хорошо смотрится аккуратно подстриженная ниточка усов, придающая вдруг изысканному облику Себастьяна нечто фатовское, правда, мужественный, заимствованный непосредственно у герцога Рикардо подбородок зачеркивает вышеприведенное определение, оставляя в памяти лишь хорошо различимую синеву тщательно выбритого лица; глаза его закрыты дымчатыми очками, и он смеется в унисон с Вивиан, открывая всему свету такие же прекрасные, как и у сестры, зубы, собственно говоря, это последняя фотография августовского номера «Дзаросских леди» за этот год, что же касается остатков — то есть одной заблудившейся колонки — текста, то она гласит: — -), если же говорить о местожительстве прекрасной Вивиан, то вместе с дочерью Анжелой (Алисой) она занимает угловые покои семейной резиденции герцогов Альворадо, адрес которой, без сомнения, известен не только любому жителю Элджернона, но и каждому дзаросцу вообще, тут надо отметить, что смена часовых у дворца (двенадцать раз в сутки, каждые два часа) — одна из главных туристских приманок столицы, ибо есть ли более торжественная картина, чем два высоченных гвардейца, чеканящих шаг под громкий барабанный бой навстречу такой же статной паре, безмолвно застывшей с двумя обнаженными кавалерийскими палашами в руках, только ради этого зрелища стоит посетить Элджернон, кстати, в магазинчике рядом с дворцовыми воротами вы можете приобрести на память такого же игрушечного гвардейца, цена которого варьируется (в зависимости от сезона) от двух до пяти дзаросских реалов, таким образом мы узнаем название местной денежной единицы, что же касается цены журнала, то он стоит полтора реала, ровно столько же, сколько одна тапробанская сигара, которую, наконец–то, решает закурить и Александр Сергеевич Лепских, досмотрев и отложив журнал в сторону, но так, чтобы герцогиня тире принцесса Вивиан продолжала улыбаться ему с обложки в то время, как Вивиан во плоти подходит к кабриолету, садится (опять) рядом с Фартом и устало просит отвезти ее во дворец, на что Фарт с готовностью заводит мотор, и вновь о крышу кабриолета барабанит нудный элджернонский дождь, Александр Сергеевич, разморенный многочасовой ездой по городу, дремлет на заднем сидении, а когда открывает глаза, то кабриолет стоит у самых ворот дворца, гвардейцы салютуют выходящей из машины Вивиан кавалерийскими палашами, а та, прежде, чем исчезнуть за сероватой завесой дождя, склоняется к окошку, за которым поблескивает лысина Алехандро и говорит:

— Фартик рассказал о ваших проблемах, в понедельник с утра приезжайте во дворец, вас проведут прямо ко мне, хорошо?

— Хорошо, — тихо шепчет Александр Сергеевич, Вивиан исчезает, как и было обещано, за сероватой завесой дождя, Фарт вновь заводит мотор и, отчаянно ругаясь, выруливает кабриолет на середину пустого в этот предвечерний час проспекта имени герцога Рикардо.

— А сейчас куда? — спрашивает внезапно отчаянно захотевший есть Александр Сергеевич.

— Хочешь — не хочешь, а надо ехать к Соне! — сердито отвечает Фарт.

9

Но Соня — это не начало очередного треугольника, хотя не исключено, что сюжет вывернется именно так, впрочем, дело тут не в сюжете, как и не в том, что мечта Александра Сергеевича, наконец–то, исполнилась, и вот они с Фартом сидят за уютно накрытым столиком такой же уютной небольшой квартирки, и троюродная (прелестное, надо сказать, родство) сестра грозы контрабандистов хлопочет на кухне, стремясь повкуснее и побыстрее (что поделаешь: время позднее — небольшое приключение с принцессой Вивиан поломало все планы, вот и дядюшка Го уже звонил, волнуется, пусть и зря) накормить своих визитеров, так что не будем долго тянуть резину (можете посмотреть в словаре идиом), а вкратце нарисуем Соню — хорошо сложенная, крепко сбитая, симпатичная молодая женщина лет двадцати пяти — двадцати семи, русые волосы, чуть удлиненное лицо с печальными, серыми глазами, небольшая родинка рядом с правым веком, тонкий, длинный нос, впрочем, отнюдь не портящий Сонино лицо. «Моя племянница — настоящая милашка», — любит приговаривать дядюшка Го, выпив парочку стопок лимонной водки из предгорий (там она выходит лучше всего, рецепт держится в тайне, то есть монополия, но тут она не мешает, а наоборот), кожа у Сони белая, зубы неровные, что же касается рта, то Фарту, например, он кажется великоватым, но ведь у каждого свой вкус, тем паче, что губки у Сони в меру припухлые, да и помадой она пользуется умело, а еще гордится (и надо сказать, не зря) своей грудью, высокой и пышной, гораздо, между прочим, симпатичней, чем у принцессы Вивиан, вот и сейчас Соня, поджидая троюродного кузена с таинственным Александром Сергеевичем, специально надела лишь легкую батистовую кофту, изрядно, кстати говоря, просвечивающую, лифчика нет, и это смущает Александра Сергеевича, он старается поменьше смотреть на хозяйку дома (кроме кофты на ней коротенькие брючки типа бриджей, так что Сонины ноги видны от коленок — полненькие коленки и в меру полненькие ноги, слово «ножки» тут не пойдет, ибо слишком игриво, а Соня — женщина пусть и молодая, но серьезная, что — как и ее миловидность — любит подчеркивать дядюшка Го, вы уже понимаете, что племянница она у него любимая, да и как иначе, ведь своих–то детей у владельца «Золотого берега» нет, так что Фарт ему вместо сына, а Соня — дочери, умненькой и миловидной дочери, работает Соня референтом в какой–то посреднической фирме, личная жизнь не складывается, периодически появляются какие–то мужчины, но так же периодически исчезают, а ведь дядюшке Го (откроем тайну, даже «Золотой берег» он завещал не Фарту, а Соне, хотя она об этом пока ничего не знает) так хочется, чтобы Соня вышла замуж и родила ему внука, а еще лучше — внука и внучку, ну пусть будут внучатые племянник с племянницей, какая разница, думает об этом дядюшка Го в межсезонье, когда постояльцев в гостинице мало, а за окном завывает промозглый элджернонский ветер начала октября, еще несколько дней, и со стороны Умбриэля, то есть с севера, нагонит снег, он выпадет, но вскоре растает, зимы в Элджерноне противные, сырые, туристов мало, но пока еще далеко до снега, хотя уже прохладно, и с каждым днем все меньше и меньше новых постояльцев, хорошо хоть, что лето выдалось удачным, думает дядюшка Го, наливая очередную стопку лимонной), но это у него не получается, так как Соня умудряется постоянно оказываться напротив Александра Сергеевича, а когда приготовительные хлопоты к застолью окончены, то она и садится так, чтобы он все время стремился отвести глаза, что–то очень уж смущается сегодня милейший Алехандро, впрочем, это можно понять — так стремился удрать, исчезнуть, избежать постоянных соблазнов своего мира (ну как тут не вспомнить собственную жену, Катерину Альфредовну Иванову — Штампль?), а оказался в мире, где соблазнов не меньше, в один день две феи предстали перед глазами, и пусть лишь одна из них принцесса (герцогиня, хотя особой разницы нет), но и вторая до чертиков мила и все подкладывает и подкладывает Александру Сергеевичу на тарелку вкуснейшее мясное рагу с морковью и цветной капустой, с помидорчиками, зеленым перцем и еще какими–то овощами, определить, что называется, идентифицировать кои он просто не в силах, ибо нет таких в его мире, а здесь, в мире (на земле, планете) Ауф — сколько угодно, еще хотите? — спрашивает Соня.

— Премного благодарен, — отпыхивается насытившийся Алехандро, — очень все было вкусно!

— Соня у нас умница, — подобострастно, будто заискивая, говорит Фарт, — она не только готовит прекрасно, она все у нас делает прекрасно, вот увидишь!

От этой многозначительной реплики и Соня, и Александр Сергеевич краснеют, в разговоре возникает пауза, а потом Фарт, сообразив наконец, что сморозил что–то не то, тоже краснеет и говорит:

— Да ты, Алехандро, не думай…

Тут Соня не выдерживает и просит Фарта замолчать, что тот с удовольствием и делает, приступая к раскуриванию (да, правильно!) очередной тапробанской сигары, Соня же интересуется у Алехандро, посетили ли они библиотеку, а если да, то нашли ли в ней нужные книги?

— Что вы, — печально произносит А. С. Лепских, — какая библиотека! — Он машет рукой, Соня интересуется, что же помешало им воплотить в жизнь разработанный дядюшкой Го план, и Александру ничего не остается, как рассказать подробно все перипетии сегодняшнего дня, начиная с того самого момента, когда их кабриолет (на пересечении улицы Микелон с площадью Клерамбо) столкнулся с кабриолетом молодой Вивиан Альворадо, и принцесса, пользуясь своим положением, заставила их… Но опустим всю повествовательную часть рассказа г-на Лепских, ибо нам–то хорошо известно, что заставила (употребим лишь более благородное слово: «попросила») их сделать принцесса Вивиан, когда же Алехандро закончил свой рассказ, то внезапно заметил, что Фарт тихонечко сопит прямо за столом, так и не докурив очередной «тапробаны», умаялся, нежно проговорила Соня, глядя на троюродного кузена, а потом обратилась к Александру Сергеевичу с предложением остаться — вместе с Фартом, естественно, — ночевать у нее, ибо «куда на ночь глядя, опять в кого–нибудь врежетесь!»

— Даже не знаю, насколько это удобно, — проговорил стеснительный (вот так сегодня весь день!) Алехандро, но тут подал сонный голос Фарт (все, оказывается, слышал, хотя и дремал) и сказал, что Соня умница и сейчас он сам позвонит дядюшке Го, тот, естественно, согласится (да и согласился, конечно), и вот Фарт уже спит, накрывшись с головой одеялом, а Соня и Александр Сергеевич сидят на кухне, и милая хозяйка обрушивает на голову (такой сильно бьющий в темечко водопадик) кучу сплетен о принцессе Вивиан, ибо ее отчего–то гораздо сильнее задел сегодняшний дневной инцидент, чем самих его участников, так что Александр Лепских как бы продолжает чтение жизнеописания В. Альворадо, вот только написано оно не столь лестно, как то, что напечатано в восьмом номере «Дзаросских леди». Хамка и психопатка, говорит Соня, взбалмошная, невыдержанная бабенка! И продолжает свою характеристику прелестной молодой герцогини, упомянув для начала, что она не пропускает мимо себя ни одного молодого и симпатичного гвардейца, но не это главное, ведь — если верить молве! — то и дочь ее, эта самая Анжелика (Алиса), рождена не от законного когда–то мужа, штабс–капитана Генри Маккоя, а (тут она делает большие глаза, смотрит по сторонам и лишь затем, причем на ухо, шепчет Алехандро) от своего брата, этого смазливого писаки Себастьяна, с которым до сих пор поддерживает связь, ну, вы понимаете, какую?

— Конечно, понимаю, — говорит изумленный Алехандро, ведь ничто в облике самой Вивиан Альворадо не подсказало ему того, что поведала сейчас гостеприимная Соня на маленькой кухоньке уютной квартиры в одном из наиболее тихих районов Элджернона, довольно далеко, между прочим, находящегося от дворца герцогов Альворадо, где спят уже (а отчего бы и нет?) в своих покоях герцогиня Стефания, ее дочь, принцесса Вивиан, и внучка, маленькая Анжелика (Алиса), что же касаются Себастьяна, то гостеприимная Соня все тем же шепотом рассказывает Александру, будто сам Себастьян не родной брат Вивиан, а всего лишь сводный, ибо отцом его действительно был герцог Рикардо, а матерью — одна загадочная дама, имени которой до сих пор никто не знает, и тут Александр Сергеевич чувствует, что крыша у него начинает потихонечку съезжать, то бишь попросту он столь же потихонечку трогается умом, ибо попал, что называется, как кур в ощип (кстати, отчего в детстве Алехандро таинственный считал, что кур попадает не в неведомый ему тогда ощип, а в простые обеденные щи), одно безумие (свое, родное, почти сорок лет пестуемое безумие ненаглядного отечества) сменилось несуразным, разбитным, будто вычитанным из дешевых романов начала века идиотизмом, в котором правят бал (опять же не больше, чем идиома) титулованные особы, связанные между собой, оказывается, кровосмесительной связью, мне бы их проблемы, думает про себя Алехандро Лепских, с умилением поглядывая на Соню и благодаря Бога за то, что таинственному вершителю судеб не приходит в голову закрутить сцену на кухне так, чтобы они с Соней пали (еще можно сказать «впали») в объятия друг друга, этого бы мне еще не хватало, продолжает размышлять Александр Сергеевич, с удовольствием соглашаясь выпить очередную чашечку чая, очень крепкого и очень терпкого на вкус, хотя Соня по–своему прелестна, это тоже надо отметить, думает Алехандро, поднося к губам вместительную фарфоровую чашку, да и хозяйственна, это надо же, так быстро соорудить столь замечательный ужин, да и чай она заваривает отменно, а в этом, надо сказать, г-н Лепских знает толк, недаром еще при своей жизни с Катериной Альфредовной заварка чая всегда была на его совести, но что толку вспоминать о Катерине Альфредовне, навряд ли еще когда они встретятся, чужой мир, думает Алехандро, чужие люди, хотя на самом–то деле ему очень уютно и спокойно в этом чужом мире среди чужих людей, как турист, думает он, попал в неведомые края, в которых тебе ничего не ясно и непонятно, и вот, день за днем, открываешь этот мир, удивительным образом то ли похожий на твой собственный, то ли непохожий, но в этом разве дело — в похожести и в непохожести? Хотя та еще получилась формулировочка, некорректная, как и само, честно говоря, его прибытие сюда — был Дзарос без г-на Лепских, и вот теперь есть Дзарос с г-ном Лепских, хотя какой из них, Дзаросов, более правилен, тот, который «без», или тот, который… тут Александр Сергеевич понимает, что совсем уж запутался в собственных попытках разобраться, что к чему, да и молчит уже так долго, что Соня, наверное, удивляется, ведь она–то продолжает свой рассказ, но о чем конкретно ведет повествование — вновь о Вивиан Альворадо? О Себастьяне? Или уже перешла на собственную семью и лепечет что–то о дядюшке Го, Фартике и прочих, навряд ли существующих на самом деле родственниках, как навряд ли существует сама Соня, да и собственное бытие на этой земле Александр Сергеевич способен подвергнуть сомнению, скорее уж это мираж, дурное отражение в кривоватом зеркале, что висит на одной из стен оставшейся в детстве (там же, где и таинственный кур в обеденных щах) комнаты смеха, четыре стены, четыре вида зеркал, в одном ты длинный и худой, в другом маленький и толстый, в одном ты улыбаешься, в другом — рыдаешь, в одном ты славный и симпатичный бутуз, в другом ты жуток и уродлив, но все эти четыре стены, все эти (восемь, десять, двенадцать, кто больше?) зеркала смеются над тобой, ибо заставляют подумать об одной малюсенькой вещи — а вдруг ты и вправду именно таков, каким видишь сейчас свое отражение, но ведь это означает и то, что мир, расположенный за стенами убогого заведеньица, в которое тебя занесло во время воскресной прогулки по парку, столь же отличен на самом деле от своего воплощения — зримого, осязаемого, воспринимаемого всем твоим естеством (от макушки до пят, от мозжечка до причинного места, от и до), как… Но тут Соня не выдерживает и обращается к Александру Сергеевичу с предложением отправиться на покой, то есть на боковую, то есть бай–бай, то есть сколько можно ходить вокруг да около, надо поскорее развести героев по разным койкам и сделать так, чтобы Алехандро продолжал свои размышления о времени и о себе, об Элджерноне и Дзаросе, только не надо считать, думает он, с восторгом укутываясь в теплое и необыкновенно легкое одеяло (день и на самом деле выдался тяжелым, одна кутерьма с Вивиан Альворадо чего стоит!), что я пытался подыскать себе более легкий и комфортный мир, ничего подобного, я просто хотел отыскать свой мир, но почему Дзарос?

Он закрывает глаза и пытается уснуть, но сон, как и положено, не приходит, как не зови, не подманивай, не призывай, нет сна, хотя на часах уже час ночи («ч» с восторгом взирает на «ч») по элджернонскому времени, уже воскресенье, завтра понедельник, то есть завтра утром он должен ехать во дворец, где его будет (надо надеяться) ждать принцесса Вивиан, странные штуки порою выкидывает судьба — дожил до сорока (почти) лет, но живых принцесс, равно как и графов, и герцогов, и их императорских и прочих величеств, видел лишь на картинках, а тут сразу же попадаешь в такую круговерть светской жизни, что глядишь — и снова захочется бежать, хотя отсюда–то куда, да и как, неужели и здесь придется отыскивать какого–нибудь дзаросского Феликса Ивановича Штампля, но сколько можно, думает, впадая в полную душевную сумятицу Александр Сергеевич, ведь бегу–то лишь по собственной слабости, надеясь на неведомое чудо, которое в один прекрасный день возьмет, да изменит мою жизнь, но вот случилось такое чудо — и что? Хотя прошло–то… Один день… Второй… А кто знает, что будет завтра, нет, надо спать, поскорее попытаться уснуть, впорхнуть в объятия Морфея, спать и видеть сны, а я ведь и Элджернона–то еще толком не видел, так, лишь серый, моросящий дождичек да дома с кариатидами по фризам и фронтонам, а ведь говорят, что красивый город, да и уютно мне здесь, продолжает свои ночные размышления Алехандро Лепских, дай Бог, еще с работой подфартит, так вообще все будет прекрасно, женюсь на Соньке, родим дядюшке Го внуков–правнуков, будем доживать дни в холе и неге, посиживая перед входом в гостиницу «Золотой берег», а то и вообще продадим гостиницу да купим домишко в Тапробане, хотя почему они называют ее именно Та…, по мне, так гораздо приятнее это слово звучало бы чуть иначе, скажем, Тра…, то есть Трапобана, тут и раскатистый гром там–тамов, и раковины рапана, и бананы из Трапобаны, неведомая (пока еще), фантастическая Тапробана, будем употреблять это слово в звучании и написании аборигенов, волшебный край, земля вечного солнца и ласкового, синего моря, но не надо опережать события, думает Александр Сергеевич, ворочаясь с боку на бок под необыкновенно легким и столь же необыкновенно теплым одеялом, сна как не было, так и нет, вот уже два часа ночи, часы бьют громко и отчетливо, висят в кухне, а слышно и в комнате, рядом ворочается громко сопящий во сне Фарт, весь день за рулем кабриолета, вот влипли в историю, не было бы счастья, да встретили принцессу Вивиан, врезались в ее штучное авто на углу улицы Микелон и бульвара Клерамбо, красивые здесь названия, думает Алехандро, надо завтра с утра обязательно пойти гулять пешком, говорят, что дождя не будет, Соня об этом сказала очень убежденно, что же, не будет — так не будет, значит, надо с самого утра пойти в город и слиться с праздношатающейся (как это и положено по воскресеньям) толпой, стать зевакой–гулякой, зелякой, гувакой, бродить по улицам, бестолково крутя головой и шаря глазами по витринам маленьких и больших магазинчиков и магазинов, рассматривая элджернонцев и элджернонок, а когда надоест, то найти какое–нибудь уютное, открытое (это не просто желательно, это обязательно, но лишь в случае хорошей погоды) кафе, заказать шустрому официанту плотный и вкусный (это тоже обязательно, только уже в случае любой погоды) обед, запив его парой бокалов знаменитого тапробанского вина (Фарт особенно советовал белое, с прибрежных виноградников) да закурить тапробанскую же сигару, нежаркое осеннее солнышко будет плести незамысловатые узоры на скатерке столика, небрежно скомканная салфетка успокоится в остатках жаркого (мясо с картофелем и овощами, ничего изысканного, обойдемся простой, сытной пищей), напротив молодая парочка будет выяснять отношения, периодически начиная о чем–то нежно ворковать и целоваться, а потом вновь — да нет, не надо, чтобы они ссорились, с нежностью же думает Александр Сергеевич, продолжая резкими мазками набрасывать вымышленное кафе на вымышленной элджернонской (который, естественно, тоже вымышлен) улице, вот пожилой джентльмен, одетый, несмотря на солнышко, в плотный и теплый костюм, при галстуке, рядом лежат котелок и тросточка, будто из иной эпохи, парочка в джинсах, а джентльмен — в котелке и с тросточкой, только гетр не хватает, думает Алехандро, и сразу же видит гетры, угрюмо–серые, столь забавно обтягивающие тощие икры джентльмена, что бы придумать еще, кого бы вообразить, ведь сон так и не приходит и сколько можно лежать рядом с довольно посапывающим Фартом, этой грозой бандитов, этим замечательным рейнджером, да и вообще — душой–человеком, слушая, как часы отбивают уже три ровных, гулких удара, доносящихся с кухни. Александр Сергеевич не выдерживает, встает с кровати, идет на кухню и долго курит у окна, радуясь, что дождь действительно кончился, а это значит, что вымышленное кафе может стать реальностью, только вот сон… А что сон, можно, в конце концов, и не поспать ночку, на новом месте всегда спится плохо, вчера был умаянным с дороги, вот и спал, а сегодня… Тут Алехандро машет рукой и задевает за что–то в темноте (а зачем ему было зажигать свет?), «что–то» падает он наклоняется, поднимает и чувствует, что держит в руках книгу. Любопытство пересиливает, он зажигает (да, правильно!) свет и видит, что держит в руках толстый том в суперобложке, с которой смотрит на него бледнолицая красавица с вьющимися каштановыми волосами, бегущая куда–то на фоне плохо прорисованного особняка с колоннами, стоящего на фоне еще более бездарно нарисованного леса, сплошь состоящего из серо–бурых, с зеленью, проплешин, наискосок которых идет надпись: «Себастьян Альворадо. У бездомных нет дома». «Чудненько, — думает по всем правилам грамматики Александр Сергеевич, — вот и нашлось занятие!» Он поудобнее устраивается в кресле, случайно заблудившемся на кухне, наливает очередную чашку уже остывшего чая и открывает первую (хотя на самом деле это пятая) страницу своего будущего (надо надеяться) работодателя, гласящую…

10

Но ведь невозможно взять да и пересказать пятисотстраничный роман, получается, что тогда его просто придется писать заново, а потому надо выбрать такую форму изложения, которая, позволив нам с Алехандро быть краткими, передала бы как смысл повествования, так и всю прелесть избранной С. Альворадо формы, конечно, лучше всего подходит конспект, но это тоже невозможно — попробуйте законспектировать все те же пятьсот страниц убористого книжного текста, нет, мы поступим иным образом: пусть это будет вольное изложение с периодическим цитированием той или иной строки, но вначале небольшая преамбула, итак: