Случайные имена

Повторим: то, что в это раннее тапробанское утро Алехандро Лепских, бродя по полосе отлива и отдирая от камней прекрасные и изысканные раковины конусов, размышляет об Александре Сергеевиче Л., то есть Лепшине, не есть лишь моя прихоть, а вопрос «зачем он это сделал?», то есть зачем Александр Сергеевич Лепшин продал душу дьяволу, можно теперь сформулировать таким образом: какой во всем этом был смысл, если (вновь упомянем «Амфатриду» Фридриха Штаудоферийского) она продала изначально и нет никакого смысла делать это во второй раз?

Так есть или нет?

Не знаю, отвечает сам себе Алехандро, оборачивается и видит, что довольно далеко уже отошел от резиденции светлейших герцогов Альворадо, да и солнце, надо сказать, уже взошло, отлив закончился, начинается прилив, так что и сбор конусов придется отложить до следующего (соответственно) отлива, Алехандро складывает добычу в припасенный пластиковый мешочек и поворачивает обратно, медленно шагая по самой кромке, то есть вот вода, а вот суша, только воды с каждым шагом все больше, а суши — меньше, но это его не пугает и не страшит, чужое «я», вчера утром вселившееся в него (прошли ровно сутки с момента просыпания Александра Сергеевича Лепских в отведенной ему комнате принцессы тире герцогини Вивиан) не дает о себе знать, да и непонятно — проявится ли еще хоть раз (естественно, что проявится), что тоже поднимает Алехандро настроение, равно как и то, что день обещает быть жаркими он даже собирается искупнуться, ибо сколько можно размышлять о таких вещах, как продажа души дьяволу и «Амфатрида» давно уже почившего в бозе да и какая, в принципе, разница — есть ли на самом деле дьявол или нет, все трын–трава, думает Алехандро, с восторгом глядя на золотистые барашки, на эти прелестные завитушки, столь непривычно окрашенные жарким тапробанским солнцем, все трын–трава и если что и хочется, так дойти до пляжа, сбросить с себя шмотки–манатки и залезть в воду, ведь вскоре наступит день и придет черед секретарским обязанностям, в которых нет места ни передне– и заднежаберникам, ни одно– и двумускульным, лишь нудная, рутинная работа, хотя тут он не прав, ибо что нудного и рутинного, когда рядом будет принцесса Вивиан, великолепная Вивиан, прекраснейшая Вивиан, таинственная и загадочная Вивиан, Алехандро уже подошел к пляжу, пустому в этот ранний утренний час, он огляделся по сторонам, посмотрел на зашторенные окна резиденции, хорошо различимые отсюда, ему показалось, что в одном из окон второго этажа кто–то приоткрыл, но потом вновь задернул штору, Александр Сергеевич положит пластиковый мешочек с конусами на песок, разделся, одежду сложил кучкой рядом, потом, подумав, спрятал мешок под одежду, чтобы еще необработанные раковины не протухли на солнце, затем, помахав несколько минут руками–ногами, чтобы сбить внезапно охвативший озноб, с разбегу бросился в воду, нырнул под ближайшую же волну и поплыл, и надо сказать, что плавать в тапробанском море оказалось сплошным наслаждением, и плавал так Александр Сергеевич Лепских очень долго, минут тридцать, а может, что и сорок, когда же он вновь очутился на берегу, то увидел принцессу Вивиан, сидящую в двух шагах от кучки его одежды, была Вивиан лишь в одних узеньких плавочках, крепкая грудь с аппетитными смуглыми сосками смотрела прямо на Алехандро, как прямо на него смотрели и большие глаза принцессы, этого мне еще не хватало, подумал Александр Сергеевич, прыгая сначала на левой ноге (чтобы вытрясти воду из правого уха), а потом на правой (ухо было, соответственно, левым).

— Доброе утро, — лениво сказала принцесса, а потом добавила: — Садитесь рядом, господин Алехандро!

И тут вдруг в нем проснулось это самое второе «я», то есть раздался голос Александра Сергеевича Л., А. С. Лепшин настоятельно рекомендовал А. С. Лепских долго не раздумывать и сесть рядом с принцессой, а там — будь что будет.

— А тебе–то какое дело? — поинтересовался Лепских.

— Скажешь тоже… — ответил Лепшин.

— Чего–чего? — поинтересовался Лепских.

— Иди, иди, — грозно пророкотал Лепшин.

— И не подумаю, — огрызнулся Лепских.

— Слушай, — сказал Лепшин, — ты со мной не спорь, тебя ведь на самом деле нет, ты всего лишь моя оболочка, ибо если бы не эта дура Сюзанна с ее револьвером, то ничего бы не произошло…

— А ничего и так не произошло, — ответил Лепских, — тебя нет, а есть я, и никакой Сюзанны я не знаю, и какое мне дело, что ты продал душу дьяволу, хотя я с уверенностью могу сказать, что это невозможно…

— Почему бы это? — поинтересовался Лепшин.

Александр Сергеевич хотел было пуститься в долгое истолкование теории князя Фридриха Штаудоферийского и в свои добавления к ней, но тут Вивиан Альворадо не вытерпела и еще раз, только уже более властно, позвала секретаря, и Алехандро ничего не оставалось, как плюхнуться на песок рядом с прекрасной Вивиан и сесть, поджав коленки почти к собственному носу, ибо если что и хотелось сейчас скрыть Александру Сергеевичу — так это признаки своей мужественности, лихо выпирающую сквозь плавки, а отчего это именно так, то меня спрашивать не стоит.

— Что с вами, — спросила, Вивиан, — вы замерзли?

— Ваше высочество, — вдруг сказал отчаявшимся голосом Алехандро, — я не могу понять, в чем смысл?

— Чего? — недоумевая, спросила герцогиня тире принцесса.

— Всего происходящего, но вот объясните мне… — И тут Александр Лепских, глотая слова и размахивая руками пустился в долгий рассказ, в котором вновь фигурировала и Екатерина (Катерина) Альфредовна Иванова, и Феликс Иванович Штампль, и премия Крюгера мелькнула на солнце, моментально перекинув мостик к премии Хугера, вслед за которой возникла на фоне тапробанского моря и неясная фигура Александра Сергеевича Л., то есть Лепшина, автора романов «Император и его мандарин» и «Градус желания», равно как и романа «У бездомных нет дома», написанного, оказывается, совсем не Себастьяном Альворадо, а этим самым Александром Сергеевичем Л., то есть Лепшиным, и тогда уж становится совсем неясно, кто такие Сюзанна и милая К., как до сих пор неясно, кто такая на самом деле Вивиан Альворадо (Вивиан смеется и жмурится на солнце, а потом вдруг подмигивает Алехандро поочередно — вначале левым, а потом правым глазом, хотя может, это просто солнечный лучик кольнул светлейшую принцессу Вивиан), а самое главное — что же делать с дьяволом, пустить ли его в повествование или так и оставить за пределами, да и вообще, чем все это кончится, вот что бы хотелось знать, говорит Алехандро Лепских, заканчивая свой монолог и обращаясь непосредственно к Вивиан.

— А вы уверены, — спрашивает она, — что все это должно чем–то закончиться?

Алехандро качает головой, он не знает, ему нечего ответить, но ведь если тебя впутывают в историю, то она должна чем–то закончиться, не правда ли?

— Нет, неправда, — уверенно отвечает Вивиан, — есть истории, которые в принципе ничем не заканчиваются.

— Но тогда зачем они?

— А зачем все это? — спрашивает Вивиан и обводит горизонт рукой, и я понимаю, что приходит мой черед вмешаться в повествование, ибо наворочено столько, что ворочать что–то дальше — нет в этом никакого смысла и пора подвести итог.

С чего же начать? Хотя бы с того, что я аккуратно поднимаю с песка целлулоидную фигурку Алехандро и делю на две половинки, целлулоид превращается в нечто мягкое, из чего можно спокойно сотворить двух Александров и обоих отпустить восвояси, одного — влево, другого — вправо, то есть одного вернуть к Сюзанне и к милой К., а второго вновь отправить в однокомнатную квартиру, ведь уже раздался звонок в дверь и Катерина Альфредовна, прослышав, что ее непутевый муж получил премию Крюгера, стоит на лестничной площадке с маленьким чемоданчиком, в котором есть все необходимое для первых недель их совместной жизни, так что Алехандро ничего не остается, как последовать моей воле, поцеловав напоследок прелестную Вивиан и подумав о том, что могло бы быть, останься он здесь, но…

Но он здесь не остается, он возвращается к Екатерине Альфредовне точно так же, как Александр Сергеевич Л. (что уже было отмечено) к Сюзанне и милой К., которые внезапно становятся одним и тем же лицом, и даже я с трудом могу понять, то ли это Сюзанна, то ли К., впрочем, какая разница, если все это не больше, чем приключения письма и похождения писателя, что же касается пари и дьявола, то надо ли смотреть на свое левое запястье, когда и так все ясно?

— Не надо, — отвечает Вивиан, и я понимаю, что подошла ее очередь.

— Зачем я тебе понадобилась? — спрашивает Вивиан Альворадо, и тогда мне ничего не остается, как честно сказать, что я просто хотел сыграть в любовь с принцессой (тире герцогиней) но вот не получилось…

— Отчего? — перебивает меня Вивиан.

— Да оттого, — говорю я, — что ты мне действительно стала нравиться, и я решил не укладывать тебя в постель ни с одним из своих героев, выбери сама и делай то, что тебе угодно, я больше не буду ни во что вмешиваться…

— Ни во что? — вновь перебивает меня Вивиан.

— Да, ни во что, хотя у меня был готов целый план, по которому ты должна была влюбиться в Алехандро, что вызвало бы, без сомнения, жуткую ревность Себастьяна. Тут, соответственно, вновь возникал револьвер, только уже не в женской, а в мужской руке, но стреляли не в тебя, а в Алехандро, должно было это происходить ранним утром, когда он отправлялся в очередной поход за раковинами (собственно, для этого и нужны были все эти передне– и заднежаберники, не говоря уже об одно– и двумускульных), Себастьян, одетый в смешной полосатый пиджак (черная полоса — узкая, белая — широкая), крался за ним и, отойдя на приличное расстояние от резиденции, нажимал на курок, револьвер бабахал несколько раз кряду, Алехандро падал, все погружалось во тьму, но когда она рассеивалась, то Алехандро должен был обнаружить, что пальба Себастьяна не причинила ему особого вреда, а лишь выбила из его тела по моей же воле занесенную в него душу Александра Сергеевича Лепшина, ведь — все по той же моей воле — именно Себастьян претендовал на роль дьявола, и освобождая Алехандро, он освобождал этим своего слугу, но на этом события не заканчивались, я мог бы еще очень долго плести интригу, и кто знает, чем бы вообще все это кончилось.

— И что тебе помешало? — спрашивает Вивиан.

— Себастьян. Мне его стало жалко.

— Почему?

— Да потому, что он больше всех других похож на меня, по крайней мере, так мне кажется именно сейчас. А раз он похож на меня, то я не стал причинять ему много зла, тем паче, что есть и другой ответ на вопрос князя Фридриха.

— Какой? — спрашивает Вивиан.

— Бог есть Бог и Дьявол есть Дьявол, и нет никакого смысла пытаться соединить их воедино.

— Что ты и пытался сделать?