Слуга Божий

— Вс-ссс…

— Итак: всё сходится. Ну что ж, пора поговорить с обвиняемой, верно?

Я кивнул Смертуху, поскольку присутствие моего сотрудника полезно на допросах. Один вид его лица порождает в обвиняемых какую-то удивительную тягу к признаниям.

Бургомистр вскочил и снял с пояса ключ, которым открыл солидную, дубовую дверь в углу комнаты. В темноту вела крутая, каменная лестница.

Городская темница состояла из трёх отгороженных проржавевшими решётками камер (все, кроме той одной, были пусты) и большего помещения, в котором установили заказанный мной стол, а также маленький столик и четыре табурета. На столике я увидел гусиное перо, чернильницу, стопку чистой бумаги и пятирожковый подсвечник с оплывшими до половины, толстыми, восковыми свечами. В углу помещения стояла чугунная печурка, полная тлеющих розовым углей. Но всё равно здесь было ужасающе холодно и сыро.

Я посмотрел внутрь камеры. Светловолосая женщина, в заскорузлой от грязи рубахе, сидела на служащей ей подстилкой охапке соломы и смотрела на меня со страхом в глазах. Наши взгляды встретились на мгновение.

— Выведите обвиняемую, — приказал я, и один из стражников быстро подскочил к замку и начал бороться с упрямым ключом.

Я смотрел на него какое-то время, а потом сел на табурет у стола.

— Смертух, бургомистр, пробощ, — пригласил я остальных.

Стражник выволок женщину в центр комнаты. Она не кричала и не сопротивлялась. Позволяла собой распоряжаться, будто была лишь тряпичной куклой.

— Положите её на стол и привяжите кисти рук и ступни к креплениям, — сказал я.

Стражник затянул узлы, а она в какой-то момент прошипела от боли.

— Не очень сильно, — мягко сказал я.

— Выйди, — приказал я, когда он уж закончил.

Я встал из-за столика и приблизился к ней, так, чтобы могла хорошо меня видеть. Она пробовала поднять голову, но это у неё не очень получалось, потому что узлы держали крепко.

— Меня зовут Мордимер Маддердин, — произнёс я, — и я являюсь лицензированным инквизитором Его Преосвященства епископа Хех-хезрона. Я прибыл сюда, чтобы помочь тебе, дитя моё.

На мгновение что-то вроде надежды появилось в её лице. Сколько же раз я видел подобное зрелище! Но тотчас надежда угасла, и женщина не ответила.

— Ты очень красивая женщина, Лоретта, — сказал я. — И я уверен, что твоя невиновность подстать твоей красоте, — я услышал, как пробощ глубоко втянул воздух. — Однако, мы должны пройти через эту неприятную процедуру. Понимаешь, дитя моё, таковы требования закона…

— Да, — наконец отозвалась она, — да, я понимаю.

Красивый, глубокий голос, и в самой глубине его вибрировала какая-то тревожащая нотка. Я не удивлялся тому, что у неё было три поклонника, принадлежащих к богатейшим гражданам городка. Думаю, что даже дворянин не погнушался бы такой жены. Впрочем, я знал дворян, которые жён должны искать, скорее, в хлеву, а не в мещанских домах.

— Надеюсь, Лоретта, что после нашего разговора ты спокойно вернёшься домой…

— Они уничтожили мой дом, — вдруг взорвалась она и попыталась поднять голову, но снова узлы её удержали. — Всё растащили, поломали… — всхлипнула она.

— Это правда? — Я перевёл взгляд на бургомистра. — Пошто тебе стражники, парень?

Он ничего не ответил, поэтому я снова обратился к Лоретте.

— Если окажешься невиновной, город возьмёт на себя все расходы, — сказал я, — и выплатит тебе компенсацию. Так гласит закон.

На этот раз глубоко вздохнул бургомистр, а я мысленно усмехнулся.

— Есть только одно условие для нашей беседы, Лоретта, — продолжал я. — Наверное, знаешь какое?

— Я должна говорить правду, — сказала она тихо.

— Да, дитя моё. Ведь Писание гласит ясно:«И познаете истину, и истина вас освободит».Знаешь Писание, Лоретта?

— Знаю, господин.

— Тогда знаешь, что Писание также говорит:«Я есмь пастырь добрый, а добрый пастырь душу свою отдаёт за овец своих»[70].Я твой пастырь, Лоретта, и явился сюда, дабы отдать за тебя душу. Дабы освободить тебя. И поверь мне, сделаю это…

Тем или иным способом, — добавил я мысленно.

— Хорошо, — сказал я. — Начинай заполнять протокол, пробощ.

Я спокойно ждал, пока священник запишет все обязательные данные. Того-сего дня и года Господня, в таком-сяком месте, такие-сякие люди собрались на слушание, чтобы постановить… И так далее, и так далее. Это тянулось довольно долго, поэтому у меня была возможность приглядеться к Лоретте повнимательнее. Она лежала с закрытыми глазами, но у меня было странное ощущение, что она чувствует мой взгляд. Без всякого сомнения, она была красивой. Светлые, густые волосы и нежное лицо со слегка выступающими скулами, которые только добавляли очарования. Когда она говорила, я заметил, какие у неё ровные, белые зубы, что, поверьте мне, в наши суровые времена является исключением. Изящные кисти и ступни, стройные лодыжки, большие, крепкие груди… О да, любезные мои, Лоретта Альциг не вписывалась в Томдальц, и мне было интересно, отдаёт ли она себе в этом отчёт. Ясное дело, я уже допрашивал таких же красивых женщин, а может и красивее её. Основное инквизиторское наставление звучит: не обращай внимания на заманчивые формы.«Не будешь предвзятым к особе любой»— гласит Писание и добавляет:«Не судите по наружности»[71].

— Лоретта, — сказал я, когда пробощ, наконец, закончил с формальностями. — Тебе предъявлено обвинение в колдовстве и тройном убийстве. Ты признаёшься по какому-либо из обвинений?

— Нет, — ответила она сверх ожидания уверенным голосом и посмотрела на меня.

Её глаза были полны неба.

— Тебе знакомы Дитрих Гольц, Бальбус Брукдофф и Петер Глабер?

— Да. Все они хотели взять меня в жёны.

— Они отписали тебе ценности в завещании?

Он молчала.

— Ты поняла вопрос?

— Да, — ответила она. — Я получила серебряный столовый набор от Бальбуса. Четыре вилки, ножи и ножички для фруктов.

— Всё ли это?

— Дитрих завещал мне серую кобылку, но его сын не дал мне её, а я не требовала.

Вообще-то, я знавал людей, что убивали из-за пары крепких сапог, но для меня было как-то неубедительно, чтобы Лоретта могла убить трёх людей ради серебряного столового набора. Сколько он мог бы стоить? Тридцать крон? Может тридцать пять…

— Ничего больше?

— Нет, господин.

— Они посягали на твою честь, угрожали тебе?

— Нет. — Как бы легкая улыбка расцвела на её губах. — Конечно же, нет.

Конечно. Можете себе представить, чтобы красивая молодая женщина добровольно избавилась от трёх влюблённых и соперничающих меж собой богачей (по крайней мере, онибыли богачами по местным меркам)? Кто же режет курицу, несущую золотые яйца?

— Ты получала от вышеназванных Дитриха Гольца, Бальбуса Брукдоффа и Петера Глабера подарки? Ценные предметы или деньги?

— Да, — ответила она. — Дитрих погасил долги моего покойного мужа, от Бальбуса я получила золотой перстень с изумрудом, камчатое[72]платье и шерстяной плащ с серебряной застёжкой. Петер купил мне…

— Достаточно, — прервал я её. — Кто-нибудь из них требовал вернуть подарки?

— Нет. — Снова эта лёгкая усмешка.

Я посмотрел на пробоща и бургомистра. Пробощ сидел помрачневший, ибо, похоже, понимал, в каком направлении двигается следствие, а бургомистр прислушивался ко всемус глуповато разинутым ртом.