Слуга праха
Шрифт:
Мне по-прежнему не удавалось четко воскресить в памяти образ Зурвана — воспоминания о нем ограничивались только чувствами. Но я с удовольствием повторял его завет, пусть даже своими словами: «Цель жизни — в любви и обретении знаний о загадках мироздания. Путь к Богу лежит через добро».
Старейшины продолжали изгонять меня, а я стоял с закрытыми глазами и старался отыскать в памяти нужные слова, чтобы заставить их успокоиться и подчинить своей воле мир вокруг, как подчинял частички, составлявшие мое тело.
И вдруг передо мной появилась комната. Тогда я не понял, но теперь знаю, что это была мастерская в
Раскачиваясь в такт, я громко и четко произносил на древнем языке каждое слово:
«Возлюблю Тебя, Господи, крепость моя!
Господь — твердыня моя и прибежище мое, Избавитель мой, Бог мой, — скала моя; на Него я уповаю; щит мой, рог спасения моего и убежище мое.
Призову достопоклоняемого Господа и от врагов моих спасусь.
Объяли меня муки смертные, и потоки беззакония устрашили меня; цепи ада облегли меня, и сети смерти опутали меня.
В тесноте моей я призвал Господа и к Богу моему воззвал. И Он услышал от чертога Своего голос мой, и вопль мой дошел до слуха Его…» [45]
45
Псалтырь, псалом 17:2–7.
В комнате воцарилась тишина. Старейшины смотрели на меня удивленно, но без страха. Даже ребе смирился, ненависть покинула его.
«Я прощаю тех, кто превратил меня в демона, — заговорил я по-арамейски. — Всех, кем бы они ни были и какую бы цель ни преследовали. Эстер и Рашель даровали мне умение любить, и я иду к вам с любовью, дабы любить Натана и возлюбить Господа. Аминь».
В глазах старика промелькнуло не то сомнение, не то подозрение, но не в отношении меня. Он скользнул взглядом по стоявшему на столе телефону, потом посмотрел на меня.
«Но разве может демон сделаться ангелом?» — недоуменно спросил самый древний из старейшин.
Ребе не ответил.
Неожиданно он придвинул к себе телефон и стал набирать номер. Ряд цифр был таким длинным, что я не смог его запомнить. Наконец ребе заговорил на идише.
Он спросил, на месте ли Натан и хорошо ли добрался. Он не сомневается, что ему непременно сообщили бы, если бы Натан не приехал, но он хочет лично поговорить с внуком.
Вдруг ребе побледнел, лицо его сделалось растерянным. Все, кто был в кабинете, застыли в напряженном молчании и не сводили глаз со старика, словно стараясь прочитать его мысли.
«Он не сообщил о своем приезде? — уточнил он на идише. — Вы не получали от него никаких известий?»
Старейшины пришли в смятение. Я тоже.
«Его там нет! Его там нет!» — с мукой в сердце повторял я.
Ребе продолжал разговаривать по телефону, подробно расспрашивая того, кто был на другом конце провода. Они понятия не имели, что Натан направляется в Израиль. По их сведениям, он должен был приехать ближе к концу года. Он не звонил и не сообщал, что приедет раньше.
Ребе положил трубку.
«Не говорите Саре», — подняв руку, приказал он.
Все согласно кивнули.
Подозвав самого молодого из присутствовавших, ребе велел ему привести Сару.
«Я сам скажу ей», — сказал он.
Сара
оказалась очень красивой, скромной, застенчивой женщиной с миндалевидными глазами и мягким ртом. Ее прекрасные волосы скрывал уродливый бурый парик. Она была воплощением доброты и нежности.Мельком взглянув на меня, она повернулась к ребе.
«Муж звонил тебе после отъезда?» — спросил ребе.
Она покачала головой.
«Ты провожала его до самолета вместе с Яковом и Иосифом?»
Ответ вновь был отрицательным.
Все потрясенно молчали.
Сара взглянула в мою сторону и быстро опустила глаза.
«Простите, что вмешиваюсь, — заговорил я, — но знали ли вы, что Натан летит в Израиль?»
Она сказала, что знала: за ним приехала машина его богатого друга, и Натан обещал скоро вернуться.
«Он назвал имя друга? — спросил я. — Пожалуйста, Сара, ответьте».
Казалось, она вдруг избавилась от внутреннего напряжения и успокоилась. Глаза ее светились такой же добротой, как глаза девушки на улице южного города, глаза Эстер и Рашели. Это была особенная доброта, присущая только женщинам.
«Возможно, все дело в любви, — подумал я, — в настоящей искренней любви, ибо на такую любовь всегда отвечают любовью».
Внезапное ощущение полного избавления от ненависти и гнева заставило меня вздрогнуть. Я смотрел на Сару и взглядом умолял ее сказать правду.
Щеки Сары вспыхнули. Она быстро взглянула на ребе и опустила голову. Я видел, что она готова расплакаться.
«Он взял с собой бриллиантовое ожерелье, — тихо заговорила она. — То, которое принадлежало дочери его брата, Эстер Белкин. Он собирался вернуть его брату. Натан услышал, что ожерелье украли, — продолжала она сквозь слезы. — А он знал, что это неправда. Ожерелье было у него. Эстер сама принесла его, чтобы починить. Ребе, он не хотел никого сердить. Он позвонил брату и сказал, что тот горько оплакивает дочь. Брат прислал за ним машину, чтобы Натан приехал к нему, вернул ожерелье Эстер, а потом они вместе отправились в Израиль к Стене Плача. Натан пообещал, что прилетит обратно, как только брат немного успокоится и придет в себя, и что, возможно, брат тоже вернется».
«Конечно! — воскликнул я. — Так я и думал!»
«Успокойся, — сказал ребе. — Сара, ты не должна волноваться и расстраиваться. Повода для беспокойства пока нет. Я не сержусь на Натана за то, что он уехал с братом. Он сделал это из любви к нему и с самыми лучшими намерениями».
«Это правда, ребе, — подтвердила Сара. — Истинная правда».
«Мы сами во всем разберемся», — пообещал старик.
«Ах, ребе, мне жаль, что все так вышло, — оправдывалась Сара. — Но он очень любит брата, а смерть Эстер потрясла его до глубины души. Он говорил, что рано или поздно она пришла бы к нам и осталась в семье, что она хотела этого. Он прочел это в ее глазах».
«Я понял, Сара, — кивнул ребе. — Тебе не стоит больше думать об этом. А теперь оставь нас».
Сара повернулась, посмотрела на меня сквозь слезы и вышла из комнаты.
Сердце мое разрывалось от жалости к ней. Она понимала, что случилась беда, но не знала, какая именно, и даже не подозревала, какой опасностью это грозит. Сара была от природы любящим существом. Как и Натан. Я даже не сомневался, ибо таким его считали Рашель и Эстер.
«Я знал, что это случится», — сказал я.