Слушайте, о волки!

Тут надо отличать воображение от представления. Представление – это способность подумать о том, что уже видел: именно в этом смысле театр и кино представляют жизнь (в отличие от телевизора, который её воображает). Когда Гамлет представляет спектакль с убийством короля – он просто моделирует произошедшие события, когда Чаплин представляет «Огни большого города», он воспроизводит жизнь бродяги из мегаполиса: однако, когда финансовый аналитик рассказывает по ТВ о текущих трендах на рынке валюты, он в прямом смысле конструирует несуществующую реальность, высасывая её из пальца, то есть проявляет воображение в чистом виде. То же самое происходит в воображении ведущего любого политического шоу, скажем, в деталях расписывающего вражду России и Украины: как тут не вспомнить старый анекдот, в котором рейхсминистр пропаганды Геббельс задумчиво говорит Гитлеру «Мой фюрер, я видел странный сон: Россия напала на Украину, а Германия требует прекратить агрессию…» Проблема лишь в том, что наблюдающие это зрители принимают воображение в телевизоре за представление: то есть убеждены, что имеют дело с воспроизведением действительности, в то время как на их глазах происходит её конструирование. Далее следует тот самый фокус, ради которого, собственно, маги и напрягали воображение: то есть зритель бежит в обменный пункт менять рубли на доллары (или наоборот) или начинает вести себя в политической логике доктора Геббельса, тем самым, делая чужое воображение своей собственной действительностью.

Когда Джон Леннон поёт “Imagine”, он имеет в виду именно воображение («вообрази», а не «представь»). Вообрази мир, где все добры и радостны. Вообрази мир, где нет войн и предательств. Повторим: представить – означает воспроизвести то, что ты уже видел, а вообразить – изобрести нечто, чего ещё не было. Вот мира без войн, лжи и предательства в последние несколько тысяч лет не было, к сожалению для автора песни: его и предлагается вообразить. Заглянувший на наш огонёк едкий музыкальный критик замечает: если бы славный ливерпульский очкарик мог только представить себе, какие грязные лапы сделали из него и его друзей икону всемирной глобализации, и вообразить реальное воплощение своей трогательной мечты о мире всеобщего равенства без границ, где в футбольном матче Германия – Франция турки и негры играют против арабов и негров, персы втюхивают русским голландские цветы на чеченском рынке, китайцы шьют немцам кроссовки «Адидас», а станции в московском метро объявляют на английском языке, он бы гораздо внимательнее отнёсся к работе собственного воображения (в таком контексте фраза «Аnd no religion too» означает уже полнейшую бессвязность происходящего⁴). Не разделяя бессовестно расистских и геополитически неграмотных выпадов нашего музыкального эксперта, метапсихология, тем не менее, замечает, что жизнь таки далеко обогнала мечту господина Леннона.

Но даже эти обстоятельства, путь и довольно сомнительным образом, всё же доказывают, что воображение – базовая функция интеллекта. Возможно, она даже важнее памяти и мышления, ибо воображение – это главный атрибут творца. Материальная действительность, безусловно, одна: но вот ре-Альностей столько, сколько есть людей, способных к воображению. Каждый творец, так сказать, берёт объекты окружающего мира и начинает их связывать между собой (животные этого не делают: у них есть память, мышление, даже представление, но нет воображения, следовательно, отсутствует творческая функция). Связи объектов между собой становятся фактами: вот из этих фактов, то есть из того, каким образом связаны между собою одни и те же объекты, и состоит мир каждого отдельного человека.

Поэтому, например, и случается несчастная любовь: он живёт в одной реальности, а она – в другой, он не связал себя и её, а она связала, поэтому он не страдает, а она страдает; объекты одни и те же, но связь разная, то есть разные факты. Один связал себя и зарплату в три корочки хлеба; другой связал себя и все деньги, которые только попадают в его поле зрения. Разумеется, они окажутся в разной реальности, ибо у них разные способности к воображению. Один связал себя и свою фигуру в зеркале. Другой связал себя и Арнольда Шварценеггера на плакате. Через год они окажутся в разных реальностях: первый останется в той же самой, второй перейдёт в другую, потому что они живут в мире разных фактов. Одна никак не связывает себя с дурой-соседкой и хамом-коллегой, а другая привязалась к ним так, что не разорвёшь: обе из одних и тех же объектов сконструировали для себя разный мир, потому что проявили разную способность к воображению.

Кроме того, для человека Кали-юги свойственно заблуждаться по поводу уже сформированных связей, то есть путать факт – и своё мнение о факте. Например, для подавляющего большинства представительниц прекрасного пола государственный штамп в паспорте означает связь между ей самой и её мужчиной, то есть означает факт наличия семьи: с этим и связано горячее стремление «оформить брак» (чуть ранее оформлением занимались священники, поэтому для многих брачующихся религиозный ритуал продолжает оставаться необходимой культурной данью историческому прошлому: как если бы мельник, заперший амбар на пудовый замок, на всякий случай ещё перекрестил двери). Однако путаница между фактом (то есть подлинной связью между двумя людьми) и мнением о факте (то есть регистрацией брака) в данном случае налицо: как говорил герой Михаила Зощенко «В конце концов, сестра, ведь развестись-то вы всегда сможете!..», на что героиня отвечала «Ну, если развестись, то, пожалуй, можно и замуж…» В этом смысле куда более удачным примером создания семьи является эпизод из «Прирождённых убийц» Оливера Стоуна: герой и героиня, стоя вдвоём над пропастью на мосту, смешивают кровь из ладоней и надевают кольца (дело, разумеется, не в формальной стороне процедуры, а в мировоззрении её участников – факт их тесной связи налицо). На возражение читателя, что такая семейка, мол, крайне сомнительный пример для подражания, отметим, что от кошмаров семьи Микки и Мэлори, которые стреляют, режут и грабят, словом, льют чужую кровь, кошмары современной семьи, которые берут кредиты, стонут на работе и мучают собственных детей, то есть льют свою и пьют чужую, отличаются только вектором: но от этого не перестают быть кошмаром и кровопролитием.

Отличать подлинный факт от своего мнения о факте критически важно: это краеугольный камень в способности отличать воображаемый мир от представленного, а представленный от действительного. Например, действительный мир – это волк, прыгающий через красные флажки в стремлении сохранить жизнь и свободу. Представленный мир – это цирковое представление, где похожий на волка пёс прыгает через обруч: физически прыжок тот же самый, он воспроизводит настоящий, однако иной контекст превращает действительность в представление. А воображаемый мир – это телевизионная передача, в которой тысячи волков выстраиваются в очередь, чтобы прыгнуть через обруч и заслужить похвалу дрессировщика. Для юного зрителя, наблюдающего все три процесса, они практически неотличимы друг от друга: наш мальчик или наша девочка пока не умеют ни создавать связи, ни отличать факты от своего мнения о них, поэтому на вопрос «В чём разница, малыш?» только пожмут плечиками: не знаю, там везде собачки прыгают… Однако для более взрослого зрителя разница очевидна, и границы миров обозначены весьма отчётливо.

Воображение – это чистые идеи. Эти чистые идеи можно черпать лопатой в платоновском космосе, ноосфере Вернадского или в хрониках Акаши, поскольку всё это суть названия разных дверей, ведущих на один и тот же склад. Склад этот не то чтобы недоступен всем, или для прохода на него требуется какой-то спецпропуск: туда, в принципе, способен попасть любой посетитель, бросивший пить, курить, ругаться матом, воровать, врать, желать осла ближнего своего, и переставший связываться с кредитами. Однако даже этот сравнительно небольшой перечень почему-то оказывается почти невыполнимым для большинства современников: поэтому на вышеуказанный склад всё чаще пытаются пролезть через форточки из галлюциногенных грибов, окошки из изнурительных медитаций, либо по фальшивым контрамаркам, выдаваемым бродячими шарлатанами на курсах по саморазвитию. Особенность же посещения склада нормальным естественным путём состоит ещё и в том, что в этом случае с него невозможно вытащить ничего чужого. Любому по-людски вошедшему в дверь выдаётся именно то, что лежит, так сказать, на его стеллаже, и что именно его там и дожидалось: в то время, как попытки войти через другое место приводят, как правило, к необходимости вытаскивать то, что первым попалось под руку. В результате адепт зачастую оказывается в положении обезьяны, пойманной в первобытную ловушку из бутылки и банана: лапу в узкое горлышко засунул, банан взял, а обратно оно не вытаскивается, так что приходится либо бросить добычу, либо субъективно остаться на складе, – что на объективном уровне неизбежно приводит пациента к длительной госпитализации и фармакологическому курсу.

В случае, когда будущий творец всё же набрался в космосе идей, следующим этапом его деятельности становится их преобразование их в форму, пригодную для дальнейшего пользования: так появляется ин-формация и ин-формирование. Если информация представляет ценность для окружающих, она постепенно начинает обрастать мясом и костями, и со временем превращается в материю: так создаются дома по архитектурным проектам, одежда по дизайнерским рисункам, фильмы по сценарным замыслам; да и сама жизнь нового человека, собственно, вызвана именно тем, что его папа однажды чего-то такое задумал, вообразил и сформировал по отношению к маме. На этом последнем примере схема «идея – мера – материальное воплощение» вообще видна наиболее отчётливо. Вот мама и папа представляют будущего кудрявого малыша, бегающего по дому, и, возможно, даже уже знают его имя: материально человека ещё нет, но идея о нём уже есть. Далее он рождается, взрослеет и стареет: налицо совпадение идеи и материи. Затем он умирает, а скорбящие внуки вешают портрет дедушки на стену: материи, таким образом, уже опять нет, но идея о данном конкретном человеке продолжает жить.

Преобразование идеи через информацию в материю требует времени, которое как раз и выступает в этой схеме мерой, определяющей отношение между тем, что уже проявлено, сделано, и тем, что ещё осталось в потенциале. В качестве иллюстрации сказанного читатель может провести нехитрый эксперимент, посмотрев на стол и вообразив на нём бутерброд с колбасой. Затем следует пойти на кухню, открыть холодильник, сделать бутерброд, положить на стол и полюбоваться: вы только что совершили чудо, материализацию собственной идеи, что потребовало от вас некоторого времени. Вы – творец, а бутерброд – ваше тварное создание, он суть тварь, вами сотворённая. Если бы пришлось идти в магазин, чудо потребовало бы чуть больших затрат как энергии, так и времени; если же читателю какие-то злые волшебники специальным указом запретили выходить из дома вообще, то от совершения чудес придётся отказаться и довольствоваться сугубо материалистической картиной мира: таким образом, одним творцом на свете просто станет меньше, а одной тварью больше.

Вопрос о времени, как внутреннем, психическом, так и внешнем, представляет значительный интерес в свете обсуждаемой темы. Поскольку категория времени бессмысленна без категории пространства, для понимания разницы между психическим и реальным временем попробуем представить себе разницу в пространстве внутри головы, скажем, волка и пса. Для волка, поскольку он живёт на воле, пространство ограничено только его способностью бежать в одну сторону, никуда не сворачивая. В процессе этого бега волк всё время находится в настоящем времени: у него нет точки, в которую ему надо прибежать (он не думает о будущем), у него нет точки, которая может вернуть его назад (прошлого). В отличие от него, пёс может добежать только от конуры до забора: в процессе этого бега он одновременно думает об уютной конуре, от которой бежит (он находится в прошлом) и о заборе, дальше которого нельзя (он думает о будущем). Таким образом, сколько бы раз пёс не сбегал туда и сюда, в настоящее время он ни разу не попадёт.

Нечто похожее происходит и в голове человека. Как только человек выстраивает в своей голове мысленную конуру, где тепло, сытно, и от которой не хочется убегать слишком далеко, он наполовину заполняет свою голову прошлым. Затем он возводит перед собой мысленный забор, дальше которого ему запретили выбегать хозяева, и таким образом занимает всё ранее свободное место в своём уме собственным будущим. Фокус завершён: теперь, сколько бы человек не бегал между конурой и забором, если вы попросите его описать, что происходило во время этого бега, что он видел, слышал, чувствовал и так далее, он бессилен будет это сделать; всё его внимание разорвано между прошлым и будущим, так что в настоящем он так никогда и не присутствует. У бегающего от конуры до забора человека формируется устойчивый разрыв между внешним действительным и внутренним психическим временем. Современные нейрофизиологические исследования показывают: временное опоздание рационального мышления может доходить до нескольких секунд, если человек слишком жалеет о конуре, а эмоциональное забегание вперёд по времени стабильно составляет несколько десятых секунды, если человек слишком рвётся к забору (или наоборот, слишком боится треснуться об него лбом). Поэтому завязший в прошлом постоянно «тормозит» в принятии решений и в действиях, а рвущийся в будущее «порет горячку» и «косячит»: как видим, ценных результатов не будет ни там, ни там.