СМДБВБИП

Интерьер клуба в черно-красных тонах подсказывал фабулу, окон не было, даже сквозь приятные женские запахи отдавало подвалом. Долгого описания не последовало, высокая блондинка в цвета невинности белье окинула его высокомерным взглядом. Стриптизерша не чета проститутке, тут игра в совсем ограниченном пространстве, а потому и модель взаимодействия с "приходящими", так называемыми гостями, упрощена до общепита: вежливое унижение для самонадеянных и восхищение остальными. Тоже, впрочем, полуфабрикат: "Ты совсем не похож на других", "Впервые вижу такое поведение" и что-нибудь третье, тот самый компот из непритязательных обстоятельств: "Разве так пьют текилу? Ты такой чудной. Давно так не смеялась".

С виду непритязательно, но в сочетании с возможностью сунуть палец в складку белья на заднице – без этого им трудно чувствовать себя особенными, заставляет променять два часа с гетерой на два часа – чего? Стриптизерша не чета проститутке, она торгует не телом, но словом, дозволяя – а как с ними еще, восхищаться собой за скромные дивиденды от труда.

Так дилер общается с наркоманами, тут и частого гостя зовут презрительно "постоянником", но что-то вдруг уводит повествование в сторону, ленивое созерцание уступает место нервной дрожи в запястьях. Едва ли виданный тремор, но Николаю не до того, взгляд уже ощупывает красоту небывалую, тот единственный и неповторимый, но, по счастью не такой уж и редкий случай, когда действительность легко переступает через рамки знакомого, грезившегося и даже глянцевого. "Настя – подари мне счастье", ее подарок такая же ложь, как и имя, потянет на забвение собственной личности до конца включительно – это в лучшем случае, смотрит приветливо и совсем не властно: как всякой природной властительнице, власть ей претит.

У нее любимый, опять же едва ли виданный отец, рождающий удовольствие демонстрации себя мужчинам, и ленивый сожитель, стряхивающий ей в рот в силу одного лишь желания. А не знания – черта определеннее, чем жизнь и смерть, разница, которую женщина чувствует безошибочно, ибо здесь основополагающий признак жизнеспособности: свой-чужой. Итого налицо желанная интрига в состоянии действенного счастья с редкими вкраплениями гормональных спадов – напомнить какая она, вообще, давно и успешно позабытая.. Как ее.. А и не важно.

Важно отсутствие страха. Не только применительно к себе, но также и за близких, бессознательного – вроде высоты, и животного – как то соседство с опасным хищником. Любого. Речь не только и не столько о неполноценной на пару с выдуманной эмоцией жизни, но о целесообразности. Появление на свет, беспрецедентная удача с вероятностью один к бесконечности ровно, не потребовало никаких усилий – тебя родили, следовательно данная модель – назови как хочешь, не предполагает иного действия, как в алгоритме лучше не придумаешь. Нужно только опираться на исходные параметры: абсолютная свобода, удовольствие познания мира – попутно улучшая генетику, интерес ко всему вокруг, быстро исключающий из ареала любви большинство людей, отсутствие безусловных авторитетов, сомнение по умолчанию, даже к результатом собственного опыта. Позже, годике, эдак, на третьем, добавится сознание и возможность мышления, которое, соответственно, абстрактное или на основе собственных органов восприятия. А ошибочное или нет уже дело десятое, важно, чтобы свое.

Свое. В действительности, которая создала тебя сама, логично предположить и самостоятельность, но уже во взаимодействии с тобой, наличествующих процессов. Принципиально – жизнь-смерть, условия у всех одинаковые, следовательно жалость и сострадание не уместны. "Не путать с симпатией", – точно подсказала новая любимица Моля, исчезновение которой не желательно, ибо видеть ее в радость; миллиард незнакомых людей притом значения не имеют. Или наоборот, если вспомнить Уолдо Фрэнка, подметившего бессознательную уже радость, поднимающееся тепло, как первую реакцию человека на сообщение о гибели незнакомых особей своего вида. Оно и понятно: меньше конкуренции, потребителей, больше кислорода и прочих ресурсов.

Продолжая тему радостей, Николай должен был признать, что, пусть и при прочих равных, но наблюдать за аппетитно уплетающей паштет Молей доставляет несомненное удовольствие. Вопрос кому: ему или уму, при тех же прочих равных Моля заинтересована в поддержании источника энергии, а мозг способен мотивировать нужные поступки и мысли гормональным подъемом – настроения, восприятия, всего. И если..

– Как тебя зовут? – складки на животе, ей уже ответил взгляд, но они здесь привыкли побеждать словами все и вся. С мысли, конечно, сбила, тем и рада, наглость ей второе счастье, за то и убьют; недолго осталось.

– Ладно, можно и на чай прерваться, не спешу, – примирительно ответил Николай, и тут же по левую руку разместилась Она. Вышеуказанное настроение дало скачок: отчего-то достойная женщина появляется вовремя, а хабалка вечно лезет через забор.

Кнопка вызова официанта. Еда, как заметил профессор Мечников, а, быть может, и Богомолов устами Таманцева, самое интимное общение человека с природой. Если так, то объяснимо это повальное, сквозь даже повсеместно привитый интер-сетью синдром бога, почти уже помешательство на фоне разнообразия белка. И действительно, сколько тысяч поколений азиатов легли в землю на месте кокосовой пальмы или рисового поля, замороженные туши, щипавшие траву из южноамериканских индейцев, рыбный фарш, составленный из всех без исключения закоулков мирового океана. И все мы кушаем, с нами кошечки и собачки, сороки и вороны, логистика и заморозка дают синергию биологических связей, подключается разум, затягивает технологиями в общее сознание, цементирует единство организма. Впервые на арене целый вид, что одна особь, понятный и оттого послушный..

– Да вашу же мать, – складки на брюхе живо реагируют, агрессия сулит отработано нежное прикосновение ладони и вкрадчивое – впрочем, гам надо еще переорать..

– Что тебе, дорогой? – что дорогому надо она понимает не хуже его самого, но официант только один, да и еда.. Игра отдает изяществом рыбной торговки, на этой странице они отчего-то уверены, что созерцание их промежности избавляет от прочих нужд, потребностей и удовольствий. Досадное заблуждение, за которое в исторической перспективе принято спускать шкуру с живых, в порядке далеко не наиболее изощренного развлечения наличествующей плотью. Не верите, спросите ветеранов исправительных учреждений времен Адольфа Алоизовича, изрядно натешившихся с избранными собственным богом, чтобы затем доживать свой век в благовониях ярких воспоминаний.

– Официанта позвать: сейчас, – жмет на кнопку уже Она, да так натурально. что начинает казаться, будто перед тобой и впрямь неисправимо тупоголовая дура; заметил, впрочем, тоже не академик. У женщины не ипостась, она такая, какими предстают обстоятельства, ее гормональный фон настроен на биоритм – чувствует, а не создает, создаешь здесь..

– Итак, – тело подбрасывает с черного дивана, серия коротких бессодержательных диалогов с регламентом мужского пола. А все же человечней, чем те, музыка меняется точно день на ночь, ситуация обретает контуры наслаждения. Остается закрыть глаза и танцевать: дальше придумается само. Нет, конечно, еще толика взрывного хохота, снисходительных взглядов, широких жестов короткого поводка, покуда они не успокоятся: пацан играет на славу, хай покуражится.

С ними легко. Победа рождает великодушие – не всегда, но победитель всегда расслабляется: иначе к чему побеждать. Монголы разрешили сей парадокс с изяществом война не по призванию, но по желанию, запретив нерушимым степным законом атаковать во время стоянки. Хочешь выпить и повеселиться, пожалуйста, никто тебе пьяному глотку не перережет: проспишься, отлежишься, заберешься в седло, и айда в бой; но не раньше. Папу Темучина на том обманули, и сын, расстроившись, решил завоевать мир, чтобы в дальнейшем уже всюду выпивать спокойно.

В отличие от отца всех монголов, эти справились – к слову, задолго до него, в каких-то дремучих совсем веках без следа закопав в сообществе умных идею дурака. Не отказавшись от усердно навязываемого образа жертвы, зависимой и бессильной, ранимой и жалкой, такой.. Возьмите женщину, положите за СВД и почувствуйте, как у нее по-настоящему бабочки запорхают в животе. И ужаснитесь. Даже те, кто без страха – удивитесь. Впрочем, чему, смерть ее любимая игрушка: оживляет повествование, вводит новых действующих лиц, меняет диспозицию старых. И делать ничего не надо, как поется в песне, "Разбежавшись, прыгну со скалы". Они, конечно, тоже поют – но прыгают только в романах.