Смех баньши

Это ненадолго, — самоуверенно заявил Фризиан. — Я собираюсь все тут начисто перестроить.

— Ах да, что-то такое я уже слышал. И будет тут недостроенный лабиринт хуже чем был…

— Предложения есть? — спросил Олаф, поднимая голову от жеваных кусочков пергамента, над которыми они с Гамлетом увлеченно шушукались.

— А что это вы такие хитрые? — поинтересовался я.

Они довольно хохотнули.

— Просто тема благодатная и многогранная. Мы обсуждаем план прокладки канализации.

— Да ну!

— Ага! — кивнул Гамлет. — Cloaca Camulus — как звучит, а?!

— Класс! Кстати, я тут видел еще остатки старой, римской. Что-то от нее, наверное, еще можно использовать для новой.

— Проверим, — проворчал Олаф. — Прежде чем делиться славой со всякими там древними.

Потом мы с Фризианом устроили себе экзамен по спортивному ориентированию, спустившись вниз, отыскав выход во двор и проверив, как там поживают в конюшнях наши четверокопытные товарищи. На воздухе оказалось еще более сыро и промозгло чем в момент, когда мы пересекли ров по дощатому настилу. Погодка потихоньку портилась и ветерок становился неприятным. Тем более что каменные стены скорее учиняли аэродинамические трубы, чем преграждали ему путь. От местной путаной топографии Фризиан был просто в восторге. Мне не очень понравилось, как разместили Гвена, и я потребовал, чтобы ему нашли местечко получше и заботились о нем не хуже, чем о Таранисе. В конце концов, за время нашего знакомства я успел проникнуться к старичку сентиментальными чувствами. По дороге все время приходилось разгонять то собак, то всякую снующую двуногую мелочь. Интересное наблюдение — в присутствии Пеллинора все тут же разбегались по углам, и вокруг сама собой образовывалась мертвая зона. Насколько я понял, мы такого угнетающего действия на всех не оказывали. Хотя нельзя сказать, что народ совсем не проявлял уважения, скорее наоборот, умилялся и радовался, и потому то и дело создавал пробки. Так что все заняло немножко больше времени, чем мы предполагали, так как никто не желал сразу рассеиваться, пока не получал благословения в виде хотя бы улыбки, взмаха руки или какой-нибудь шутки. В последнем Фризиан здорово мне помог.

— Ну и игрушечка, — сказал я, когда мы возвращались, оторвавшись ото всех, уже опять несколько взмыленные. — И ведь не скажешь, что мы так уж нарочно ее придумали.

— Если не мы придумали эту игрушку, — проскрипел Фризиан страшным шепотом, — что, если это она нас придумала?

— Точно! Как сказал этот гнусный старикашка Бран, имена нами правят и все такое! Чему еще не лень…

По возвращении я застал у себя новых гостей. В передней меня дожидался немного бесцветный высокий темноглазый человек в сером плаще с рукавами и с прической, напоминающей древнеегипетский парик. Глаза его, тоже во вполне египетском духе, напоминали глаза сфинкса — такие же загадочные и себе на уме. Бедвир представил его как Огама, старшего слугу.

— Старший надзиратель, — мягко поправил Огам, с какой-то затаенной насмешкой.

Его миндалевидные очи, казалось, цепко охватывали и ощупывали все мелочи тех предметов, на которые смотрели. Осведомившись о каких-нибудь пожеланиях и полюбопытствовав ненавязчиво, отчего это Бедвир решил все повыбрасывать, Огам крадучись удалился, напомнив напоследок о времени ужина. Я заметил, что Кабала с нами не было, а Бедвир все как бы невзначай перекрывал путь Огаму к главному покою.

— Здесь еще кое-кто есть, — просветил он меня, как только Огам исчез из виду и пределов слышимости.

Я понимающе кивнул.

— Не намекнешь, кто?

— Принц Гарет.

Промычав что-то неопределенное, я прошел повидаться с названным племянником. Тот уютно устроился на коврике из волчьей шкуры и о чем-то задушевно разговаривал с Кабалом, так как они нежно тыкались друг в друга носами. При виде меня он встал и смущенно улыбнулся, изобразив чинный поклон.

— Привет, — сказал я. — Как дела? Надеюсь, все хорошо?

Он кивнул и спросил:

— А Кабал на самом деле адская гончая?

— А ты как думаешь? — Я уселся на сундук и предложил Гарету тоже располагаться поудобнее. В мое отсутствие Бедвир успел добавить к обстановке еще пару небольших стульев. Гарет, впрочем, предпочел волчью шкуру. Кабал принялся трусцой бегать между нами как челнок.

— Думаю, да, — сказал Гарет. — Он только притворяется, что он обычный пес. А ты тоже?

— Разве я притворяюсь псом? — удивился я.

— Да нет, человеком, — невольно засмеялся Гарет и погладил Кабала по голове. Тот лизнул его в нос. Гарет ойкнул и настроился на более деловой лад.

— Мама просила передать тебе, чтобы ты остерегался Пеллинора. Он не такой, как все люди.

Я кивнул.

— Спасибо, я уже понял.

— И никому здесь не доверяй, — добавил он. — Это место может попытаться тебя проглотить.

— В каком смысле? — не понял я.

— Не знаю, — сказал Гарет. — Это ее слова. Ты придешь к ней поговорить? Может быть, завтра.

— Почему бы и нет. Это неплохая мысль.

— Хорошо, — улыбнулся Гарет. — Тогда я пойду.

Но у дверей он нерешительно остановился.

— А может, ты мог бы?… — он надолго замолчал.

— Что? Продолжай, Гарет.

Он опустил голову.

— Да нет, ничего. Просто, знаешь, на самом деле меня не существует.

Я встревоженно вскочил, подошел к нему и мягко взял за плечо.

— Что значит, тебя не существует? О чем ты?

Неужто полку умалишенных прибывает?

— Я просто ничего ни для кого не значу, — более буднично выразился Гарет.

— Ну, это неправда. Мне ты нравишься, и мать тебя любит.

— А… разве, когда любят, это так скучно? К тому же, я ведь никто. Ну, мне надо идти. Она меня ждет.

Гарет выскользнул и умчался прочь.

— Бедвир, ты что-нибудь понял? — спросил я своего Вергилия в этом мире.

Он пожал плечами, задумчиво наморщив нос.

— Знаешь, поговаривают, будто собственная мать пьет из него жизнь.

— Прекрати, Бедвир! — рассердился я. — Это глупости!

— Хорошо. Тогда она просто слишком его бережет. То есть, всегда держит при себе, и лишь иногда посылает его сказать что-нибудь кому-то ее голосом. Вот и все.

— Интересно, — сказал я, — наверное, стоило бы с ней поговорить и об этом.

— Огам хотел предупредить, что почти все готово, — напомнил Бедвир. — И ждут только тебя, чтобы дать сигнал.

— Да-да, конечно. Поговорю с ней потом.

В сумеречном зале гулял ветер, свободно врывающийся в узкие, ничем не прикрытые окна. Если бы не смоляные факелы, ярящиеся на сквозняках, обстановка была бы не уютней чем в склепе. За исключением того, что в склепе так шумно может быть только в Вальпургиеву Ночь или в канун Дня Всех Святых, когда этих святых в самую пору выносить. Гам стоял и от людей, и от собак, возящихся в отсыревшем тростнике, прикрывавшем пол, выстланный разбитой плиткой, и источавшем чудный аромат. Интересно, всплакну ли я когда-нибудь над этой суровой романтикой, когда тут станет поухоженней?

Меж тем, становилось все шумнее. Должно быть потому, что Пеллинор, то ли в очень расстроенных чувствах, то ли просто демонстрируя смиренное благочестие, отправился праздновать по-своему — посовещаться с богами в любимой священной роще. По-моему, он и жить там собрался. Что ж, кажется, это было вполне в его духе.

А начиналось все довольно мирно. Как обычно, говорили о всяких пустяках — о чудесах, пророчествах, о Мерлине и делах давно минувших дней, а потом невзначай перешли и на не столь давно минувшие дни. В таких случаях обычно говорят: «кто старое помянет — тому глаз вон», чтобы чего похуже не случилось. И теперь дело подходило к тому, что еще чуть-чуть, и ножи, предназначавшиеся для свинины, отловленной с утра Пеллинором в промозглом лесу, начнут использоваться как более благородное оружие — для человечины.