Смех в Древней Руси

Бражник же еще начя у врат рая толкатися. И приде ко вратом Иоанн Богослов, друг Христов, и рече: «Кто у врат рая толкаетца?» — «Аз есть бражник, хощу с вами в раю быти». Отвещав Иоанн Богослов: «Бражником есть не наследимо царство небесное, но уготованна им мука вечная, что бражником отнюдь не входимо в рай!» Рече ему бражник: «Кто есть тамо? Зане глас твой слышу, а имени твоего не знаю». — «Аз есть Иоанн Богослов». Рече бражник: «А вы с Лукою написали во Евангели: друг друга любяй. А бог всех любит, а вы пришельца ненавидите, а вы меня ненавидите. Иоанне Богослове! Либо руки своея отпишись, либо слова отопрись!» Иоанн Богослов рече: «Ты еси наш человек, бражник! Вниди к нам в рай». И отверзе ему врата.

Бражник же вниде в рай и сел в лутчем месте. Святи отцы почяли глаголати: «Почто ты, бражник, вниде в рай и еще сел в лутчем месте? Мы к сему месту не мало приступити смели». Отвеща им бражник: «Святи отцы! Не умеете вы говорить з бражником, не токмо что с трезвым!»

И рекоша вси святии отцы: «Буди благословен ты, бражник, тем местом во веки веков». Аминь.

Русские'народные присловья о жителях различных городов и местностей

Болховитяне.

Рака с звоном встречали: вот воевода к нам ползет, щетинку в зубах несет.

Б у е в ц ы.

Буй да Кадуй черт три года искал, а Буй да Кадуй у ворот сидел.

Вологодцы.

Теленка с подковой съели.

В я з м и ч и.

Мы люди неграмотные, едим пряники неписаные.

Галичане.

Толокно веслом в реке мешали, а толокна не достали.

Ельчане.

У нас в Ельце, на Сосне реце курица втенка вывела.

Ефремовцы.

В кошеле кашу варили.

Калужане.

Калужанин поужинает, а туляк так ляжет.

Калязинцы.

У нашего Макарьи по три деньги Натальи, а грош дай, любую выбирай.

Кашинцы.

Собаку за волка убили да деньги заплатили.

Крапивенцы.

Сено с колокольным звоном встречали, а воеводы не видали.

Ливенцы.

Соломатой мост обломили.

Любимцы.

Козу пряником кормили.

Ладожане.

Щуку с яиц согнали.

Нижегородцы.

Бородка нижегородка, а ус макарьевский.

Олончане.

Наши молодцы не бьются, не дерутся, а кто больше съест, тот и молодец.

Орловцы.

Орел да Кромы — первые воры, да и Карачи на поддачу.

Псковичи.

Небо кольями подпирали.

Пинежане.

Покупала по цетыри денецки, продавала по дви грошики. Барыша куца, куцей, а денег ни копеецки.

Ржевцы.

Батьку на кобеля променяли.

Романовцы.

Барана в зыбке качали.

Ростовцы.

Озеро соломой зажигали.

Р я з а н ц ы.

Мешком солнышко ловили, блинами острог конопатили.

Старичане.

Петуха встречали с хлебом с солью.

Старорусцы.

Лошадь съели да в Новгород писали, чтоб еще прислали.

Тверитяне.

– Забегай, забегай! — А что?

– Не видишь, что куница бежит?

– Это собака с Клементьева двора.

– Ну так пускай себе бежит.

Туляки.

Блоху на цепь приковали.

Ярославцы.

Пуд мыла извели, а родимаго пятна у сестры не смыли.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Авторы данной книги сделали попытку подойти к. смеху как к явлению истории человеческой культуры. Первая из таких попыток принадлежит голландскому ученому Йохану Хёйзинга в его известной книге "Homo ludens" (“Играющий человек”)1, но в этой книге рассматривался не столько сам смех, как его движущаясвоей попытке определить природу смеха как явления сила в человеческом обществе. В культурыконцепции М. М. Бахтина. В их задачу входила авторы данной книги гораздо ближе к предварительнаяиз значительнейших мировых культур — характеристика “смехового мира” одной культуры Древней Руси.

Внешне, в своем первом поверхностном слое, смех нарочито искажает мир, экспериментирует над миром, лишает мир разумных объяснений, причинно — следственных связей и т. п. Но, разрушая, смех одновременно созидает— творит свой фантастический антимир, который несет в себе определенное мировоззрение, отношение к окружающей действительности. Это отношение смеха к действительности различно в различные эпохи и у отдельных народов.

“Мир смеха” одновременно закончен и не закончен, представляет собой систему в себе и только часть более широкой системы. С одной стороны, смеховой мир составляет целостную систему, которая может быть описана и охарактеризована, а с другой — эта система несамостоятельна и незаконченна, требует своего исследования как части культуры своего времени.

Создавая свой смеховой мир, смех стремится к его полной завершенности. Чем последовательнее смеющийся направляет свои шутки, тем строже- система смехового мира. При этом последовательность смеха определяется его социальностью — тем, что смеху нужно общество смеющихся, нужна инерция смеха, нужны “традиции смеха”.

Смех требует среды, как ни одна из других форм человеческой деятельности. Следовательно, смех зависит от среды, oт взглядов и представлений, господствующих в этой среде, он требует единомышленников. Поэтому тип смеха, его характер меняются с трудом. Он традиционен, как традиционен фольклор, и так же инертен. Он стремится к шаблону в интерпретации мира. Тогда смех легче понимается, и тогда легче смеяться. Смеющиеся — это своего рода “заговорщики”, знающие код смеха.

Именно поэтому инерция смеха грандиозна. Она создает целые “эпохи смеха”, свои смеховые антимиры, свою традиционную культуру смеха.

Но в чем же система смеха никогда не может оказаться законченной? Дело в том, что тот антимир, который создает смех в отдельные эпохи и у отдельных народов, все же является только антимиром и зависит от мира настоящего, от его понимания и от его интерпретаций.

Таким образом, смеховой антимир — это также и несамостоятельный мир. Он не может создать сам по себе замкнутую, внутренне уравновешенную систему. Это только теневой мир. “Мировоззрение смеха” и его творение — смеховой мир — это только “теневое мировоззрение” и “теневой мир”. “Мировоззрение смеха” зависит от существующих в это время взглядов на действительность (при этом наиболее обычных и распространенных, но иногда и индивидуальных). Антимир виден только в отраженном свете, и он вынужден изменяться (правда, медленно — по причине свойственной смеху инертности) вслед за изменением самой действительности.

Отношение к истине в смехе также двойственно. В той своей части, где смех создает свой смеховой мир, где он стремится к законченности, — он внешне не стремится к истине. Напротив, смех разрушает мир, нарочито его искажает. Но при исследовании смеха как части культуры и его связей с мировоззрением обнаруживается, что в скрытом и глубинном плане смех активно заботится об истине, не разрушает мир, а экспериментирует над миром и тем деятельно его “исследует”.

В данной книге авторы стремились охарактеризовать лишь смех как систему, лишь антимир в его цельности, мировоззрение смеха само по себе и при этом только одной культуры — культуры Древней Руси. Надлежит провести ряд многочисленных монографических исследований “мировоззрений смеха” в их глубоких отношениях к взглядам на мир в данном обществе или в данном творчестве того или иного писателя. Задача таких монографических исследований исключительно трудна. И когда эти исследования будут проведены, станет возможным приступить к осуществлению некоторой сверхзадачи: написанию “Истории смеха” как истории одной из важнейших частей человеческой культуры.