Смерть экспертизы
Шрифт:
Мы соглашаемся и миримся с такими людьми не в последнюю очередь потому, что прекрасно знаем, что, как правило, у них добрые намерения. Мы даже в какой-то степени испытываем к ним привязанность. Телевизионный сериал 1980-х годов «Веселая компания» (“Cheers”) обессмертил персонажа Клиффа Клейвина, всезнающего почтальона и завсегдатая баров из Бостона. Клифф, подобно своим реальным прототипам, предварял любое утверждение фразой «исследования показали» или «это общеизвестный факт».
Зрители обожали Клиффа, потому что каждому был знаком подобный тип: эксцентричный дядюшка за праздничным семейным обедом, юный студент, приехавший домой на каникулы после важного для него первого года обучения в колледже.
Иногда мы находим подобных людей очаровательными, потому что они были
Мы наблюдаем сейчас, как усиливается закономерность, подобная известному в экономике закону Грешема: он гласит, что «худшие деньги вытесняют из обращения лучшие», а мы живем в эпоху, когда ложная информация вытесняет знания.
И это очень плохая тенденция. Современное общество не может функционировать без социального разделения труда и доверия к экспертам, профессионалам и интеллектуалам. (Пока я буду использовать эти три термина, как взаимозаменяемые.) Ни один человек не может быть экспертом во всем. Какими бы ни были наши стремления, мы объективно ограничены временными рамками и, бесспорно, нашими способностями. Мы успешны благодаря существующей профессиональной специализации, а также благодаря тому, что развиваем формальные и неформальные механизмы и практики, позволяющие нам доверять друг другу в других узких сферах деятельности.
В начале 1970-х годов писатель-фантаст Роберт Хайнлайн сказал, и это его изречение впоследствии часто цитировали, что «специализация – удел насекомых». По-настоящему способные люди, писал он, должны уметь делать все, от смены подгузника до управления военным кораблем. Это благородная мысль, которая прославляет человеческую приспособляемость и жизнестойкость, но она ошибочна. Были времена, когда каждый поселенец сам валил лес и сооружал свой дом. Это было не только малопроизводительно, но и позволяло построить только самое примитивное жилье.
Подобный обычай отошел в прошлое не без причины. Когда мы строим небоскребы, мы не ждем, что металлург, определяющий состав стали для балок каркаса, архитектор, который проектирует здание, и стекольщик, который устанавливает окна, окажутся одним и тем же человеком. Поэтому мы можем насладиться видом на город, открывающимся со стоэтажного здания: каждый специалист, пусть он и владеет дополнительными, пересекающимися знаниями, уважает профессиональные способности многих других специалистов и концентрируется на выполнении того, что он или она знает лучше всего. Их взаимное доверие и сотрудничество позволяет получить гораздо лучший конечный продукт, чем если бы они производили его в одиночку.
Самое главное заключается в том, что мы способны действовать эффективно, только признавая границы своих знаний и доверяя профессионализму других. Зачастую мы противимся этому выводу, потому что он подтачивает наше чувство независимости и автономии. Мы хотим верить, что мы способны принимать любые решения, и раздражаемся на тех, кто поправляет нас или говорит, что мы ошибаемся, или учит нас тем вещам, которые мы не понимаем. Эта естественная человеческая реакция, встречающаяся у некоторых, опасна, когда становится распространенным явлением среди целых сообществ.
Новое ли это
явление?Подвержены ли знания большей опасности, и действительно ли в настоящее время гораздо труднее вести разговор и обсуждение, чем пятьдесят или сто лет назад? Интеллектуалы всегда жалуются на дремучесть своих соотечественников, а обычные люди всегда не доверяли умникам и экспертам. Насколько нова эта проблема и насколько серьезно нам следует относиться к ней?
Самое главное заключается в том, что мы способны действовать эффективно, только признавая границы своих знаний и доверяя профессионализму других.
Зачастую подобный конфликт в публичном пространстве – это всего лишь предсказуемый шум, усиленный Интернетом и социальными сетями. Интернет накапливает неважные факты и незрелые идеи, а потом распространяет эту скверного качества информацию и неубедительную аргументацию по всему виртуальному миру.
(Представьте себе, что происходило бы в 1920-е годы, если бы у каждого чудака в каждом маленьком городке была бы своя радиостанция?) Нельзя сказать, что люди стали откровенно глупее или меньше хотят слушать экспертов, чем сотню лет назад: просто сейчас каждого из этих людей стало слышно.
Кроме того, определенное противостояние между теми, кто знает одни вещи, и теми, кто знает другие, неизбежно. Вероятно, в каменном веке между первыми охотниками и собирателями тоже возникали споры относительно того, что у них будет на ужин. По мере того как различные сферы человеческих достижений становились вотчиной профессионалов, разногласия росли и становились острее. И так как пропасть между экспертами и рядовыми гражданами увеличивалась, увеличивался также социальный разрыв и степень недоверия между ними. Во всех обществах, вне зависимости от уровня их развития, существует подспудная неприязнь к образованным элитам, так же как стойкая культурная приверженность народной мудрости, городским легендам и другим иррациональным, но нормальным человеческим реакциям на сложность и неразбериху современной жизни.
Демократии, с их шумными публичными пространствами, всегда были склонны ставить под сомнение традиционную систему знаний. На самом деле им больше свойственно подвергать сомнению любые традиционные вещи: это одно из свойств, которое делает их «демократическими». Даже в Древнем мире демократии славились своим пристрастием к переменам и прогрессу. Фукидид описывал афинян-демократов пятого века до н. э., как неутомимых людей, «постоянно что-то изобретающих». А столетия спустя святой Павел обнаружил, что «афиняне (…) ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое [3] ». Подобное неустанное подвергание сомнению господствующих догм приветствуется и отстаивается в любой демократической культуре.
3
Деян 17, 21. – Прим. ред.
Соединенные Штаты, с их пристальным вниманием к свободам индивидуума, оказывают еще большее сопротивление интеллектуальной власти, по сравнению с другими демократиями. Конечно же, ни одна дискуссия на тему «что думают американцы» не будет полной без обязательного упоминания Алексиса де Токвиля, французского историка и политика, который в 1835 году отмечал, что обитатели новообразованных Соединенных Штатов не особо благоволят к экспертам с их заумными речами.
«В большинстве случаев, – писал он, – при решении любой проблемы каждый американец предпринимает попытку разобраться в ней самостоятельно». Корни подобного недоверия к интеллектуальным авторитетам, рассуждал Токвиль, в самой природе американской демократии. Когда «граждане, которые находятся в равном статусе, имеют возможность наблюдать друг за другом вблизи», писал он, «они постоянно обращаются к собственному здравому смыслу, как к наиболее очевидному и близкому источнику истины. И это не столько вопрос потери доверия к тому или иному человеку, сколько нежелание полагаться на какой бы то ни было авторитет».