Смерть ей не к лицу

Ей хватило одного взгляда на лицо Паши, чтобы понять, что он расстроен. Но он придерживался правила разграничивать работу и дом и старался как можно меньше говорить жене о том, чем он занимается. Семья — это святое, это тыл, поддержка и опора в любые мгновения его жизни. Работа — это только работа, к тому же она у него непростая, и ни к чему портить Лиде настроение подробностями преступлений, без которых она прекрасно может обойтись.

— Я разогрею ужин, — сказала она.

Паша рассеянно кивнул. Часть дороги домой он шел вместе с отцом, потому что им было по пути, и среди прочего тот обронил такую фразу о сегодняшнем расследовании:

— Если бы ты удосужился поговорить со мной днем, я бы сразу тебе объяснил, что не стоило лезть из кожи.

…Да, он не любил разговаривать с отцом, и порой сбрасывал его звонки, чтобы не отвечать на них. Петр Малышко был прекрасный следователь — опытный, честный, жесткий, любое дело привыкший доводить до конца, но Паше рядом с ним не хватало воздуха. Все дело в том, что старший Малышко справедлив, прямолинеен и беспощаден настолько, что с ним трудно было иметь дело. Он не терпел уверток, не прощал ошибок и обладал даром малейшие прегрешения раздувать до космических масштабов. А так как сам он почти всегда оказывался прав и промахов не допускал, любые дискуссии с ним становились попросту невозможными.

Не было на свете человека, с которым он хоть раз не поссорился бы, а больше всего, само собой, доставалось его домашним. О нет, он не был тираном, не бил ни жену, ни сына, и если употреблял алкоголь, то вполне умеренно. Однако все всегда должно быть именно так, как он хотел, и его присутствие в доме ощущалось настолько тяжело, что никто, в общем, не удивился, когда жена следователя, сделанная совершенно из другого теста, заболела раком и через несколько лет умерла.

Еще до того, как это случилось, Паша твердо решил, что никогда не будет таким, как его отец, и в следователи не пойдет, а станет спасать животных или лечить людей. Однако наследственность — штука тонкая, и вскоре он с неприятным удивлением обнаружил, что ему как-то неосознанно передались и отцовская проницательность, и отцовская беспощадность. Еще учась в школе, он понял, что двое его одноклассников плохо кончат, и примерно для себя определил, как и когда это произойдет. Он наблюдал, как они скатываются все ниже и ниже, и с тревогой ощущал, что его совершенно не тянет спасать заблудшие души, которые, по сути, уже сами себя приговорили. Его отец, само собой, не преминул бы заметить, что помогать этим двоим в принципе не имеет смысла, потому что они того не стоят.

Вообще старший Малышко был сторонником теории «виноват — получай», и не делал скидку ни на какие смягчающие обстоятельства.

Когда настали лихие девяностые с их разгулом криминала, отец какое-то время горевал, что закон, которому он служил столько лет, стал пустым звуком, но потом занялся дачей, посадил на их запущенном участке клубнику, развел цветы, а сыну сказал:

— Эти бандиты скоро сами друг друга перестреляют, нам даже стараться не надо… Главное сейчас — самим под шальную пулю не попасть. А так — пусть они убивают друг друга, нам же легче…

«Это тебе легче, а мне все равно», — подумал тогда Паша, но вслух ничего не сказал. В общем и целом, ему действительно было все равно, потому что он вскоре влюбился и, кроме Лиды, его не интересовало ничто на свете.

Когда они поженились, на дворе уже стояли нулевые, и Паша, поначалу перепробовавший несколько профессий, смирился и пошел по пятам отца. Если на работу тот всегда приходил в костюме, при галстуке и застегнутый на все пуговицы, то сын усвоил в одежде неформальный стиль, а в общении старался быть мягче и ни на кого не давить. Ему казалось, что в работе он сумел максимально дистанцироваться от образа отца, но он не подозревал, что Бекасов как-то сказал о нем за глаза старому следователю Илюшину:

— Паша, конечно, попроще, но, по сути, он такой же, как Петр Иванович… Кремень! И даже хуже, потому что от отца всегда знаешь, чего ожидать, а сын этак вдохновенно изображает простого парня…

— Своего в доску, — кивнул Илюшин. — Но сам понимаешь, в расследовании это нередко помогает. Лично я не позавидую тому, кого он вздумает взять за жабры…

…Если бы сейчас Паше сказали, что он кремень, он бы сильно удивился. Не чувствуя вкуса, он проглотил заботливо разогретый Лидой ужин, и теперь сидел за столом, грызя заусенцы. Он знал, что это скверная привычка, но когда что-то не ладилось, он частенько сидел вот так, за столом, покрытым расшитой скатертью, упрятанной под прозрачную пленку, чтобы случайные пятна не повредили вышивку. С той стороны, где сидел Паша, на скатерти цвели лиловые ирисы, и он смотрел на них невидящим взглядом.

— Паша, — негромко окликнула его жена.

— А?

Она начала тревожиться. В этот тихий вечер, когда даже дождь за окнами угомонился и стих, ей стало казаться, что вслед за мужем в дом вошла какая-то недобрая тень, как тогда, когда гастарбайтеры убили целую семью, ограбили их и подожгли дом — за то, что те не заплатили им за строительство. В числе жертв был пятимесячный младенец и еще двое детей. Паша тогда вернулся весь черный, ходил из угла в угол, грыз заусенцы, а потом зазвонил телефон, Евгения Самохина сообщила результаты вскрытия — сначала резали и душили, а потом облили трупы бензином и подожгли, — и расследование двинулось в нужном направлении. И ведь никто, никто тогда не думал на рабочих, все полагали, что хозяин дома с кем-то не поделил бизнес…

— Ты из-за убийства той актрисы места себе не находишь? — не выдержав, спросила жена.

Паша поднял голову и улыбнулся.

— Да ну, Лида, глупости все это… Меня отстранили.

— Почему? — искренне огорчилась она.

— Из Москвы приедет следователь со своей командой, он будет им заниматься.

На его открытое молодое лицо набежала тень недовольства.

— Самое обидное — у меня такое ощущение, что буквально чуть-чуть не хватило, чтобы все раскрыть. Или я что-то где-то упустил.

И, не удержавшись, кратко пересказал жене то, что ему было известно.

— Она впустила в номер кого-то, и этот человек пришел с ножом и убил ее. Кто это был? Кто?

Морщась, он покачал головой.

— А я ведь даже не опросил еще всех членов съемочной группы…

— Мне кажется, это бывшая девушка того актера, Королева, — заметила жена несмело. — Ты же сам говорил, что она ударила Теличкина, как только он дал ей понять, что ее подозревают…

— Я согласен, она вела себя странно. Но ее импульсивность не согласуется с загодя припасенным ножом, — хмуро ответил Паша. — Дмитрий Валерьянович не зря сказал, что преступление совершил кто-то незаурядный и очень решительный. Но никто из подозреваемых даже близко не подходит под это описание. Понимаешь, они все любят строить из себя… ну, не знаю… такие жесткие, такие деловые… А на самом деле они кисель. Только тронь их, и уже размазались. Ки-сель, — с расстановкой проговорил Паша сквозь зубы, и его глаза колюче блеснули. — Кто больше, кто меньше, но все равно. Кисель, он и есть кисель…

— А сценаристка, эта, как ее, Марина? Может, она соврала тебе, что не имеет отношения к нападению на свекровь? Если у нее в прошлом уже было нечто подобное…

— Она еще больше кисель, чем остальные. Нет, это не она. — Паша вздохнул. — Что-то я упустил… Ладно, Лида, не обращай внимания. Просто неприятно, что я подошел так близко к разгадке, и у меня отобрали дело… даже суток не прошло…

— Ты фильм будешь смотреть? — спросила жена, чувствуя, что настала пора сменить тему.

— Фильм? Нет, не хочу. Смотри без меня.

Она не стала настаивать, убрала посуду в раковину и ушла в комнату, где стоял телевизор.

Паша некоторое время сидел за столом, потом поднялся и, чтобы отвлечься, включил воду и стал мыть тарелки. Он не принадлежал к тем мужчинам, которые считают домашний труд разновидностью каторги. Кроме того, однообразная работа вроде мытья тарелок дает возможность отдохнуть голове.

«Если бы я мог снова допросить Ирину Алмазову…»

Он поймал себя на том, что никакого отдыха не получается, рассердился, выключил воду, не домыв чашки, и ушел в свой кабинет, куда перевез все книги и вещи покойной матери. У нее была хорошая, со вкусом подобранная библиотека — психология, языкознание, поэзия, собрания сочинений, книги на английском и на французском языке, который она так любила.