Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

В ответ Корсаков сделал неуловимое движение правой рукой, и команданта Диего с удивлением обнаружил, что его противник держит в руке пистолет стволом вверх. Все окружающие притихли. Возможно, кто-то из них и сочувствовал команданте Диего, однако все знали, что в случае чего Корсаков успеет выстрелить первым и не промахнется.

— Капрал Роа, капрал Хименес! — позвал Корсаков.

— Здесь! Здесь, команданте! — послышалось из толпы, и двое партизан встали перед Корсаковым навытяжку. Тавернье узнал этих людей — он видел их при захвате парламентского дворца накануне. Еще тогда он обратил внимание на то, с каким обожанием они смотрят на команданте Виктора и с какой готовностью бросаются выполнять его приказания.

— Арестуйте этого типа за попытку сорвать рейд в тыл противника, — приказал Корсаков. — Мы — солдаты, и не потерпим, чтобы в военные дела вмешивались всякие безответственные болтуны.

Капралы подхватили команданте Диего под локти. Тот возмущенно крикнул:

— Вы с ума сошли! Я — представитель ЦК Фронта национального освобождения, я возглавляю этот освобожденный район! Вас всех расстреляют!

— А это хорошая мысль, — задумчиво промолвил Корсаков. — Расстреляйте-ка его, пожалуй. Все равно от него один только вред. С таким начальством много не навоюешь.

Капралы поволокли упирающегося команданте Диего за угол. Тот дергался в их руках, словно паяц, изрыгая страшные угрозы, но затем, видимо, осознав бедственность своего положения, неожиданно перешел к униженным мольбам о пощаде.

— Я был не прав, команданте! Я сделал политическую ошибку! — истошно вопил приговоренный. — У революции нет иностранцев, я это понял только теперь! Позвольте мне кровью врага смыть свою вину!

— Какая там кровь врага, — пробормотал Корсаков. — Такие могут только других посылать на смерть, а сами в бою первыми наваливают в штаны. Эй, Роа, Хименес! — крикнул он. — Ладно, так и быть, отведите его на гауптвахту. Когда вернемся, решим, что с ним делать.

— Спасибо, команданте! — с чувством воскликнул пленник. — А нельзя ли мне прихватить с собой на нары бутылочку текилы?

Все партизаны и Корсаков вместе с ними покатились со смеху.

— Боже мой, что за клоун, — отдышавшись, проговорил Корсаков, утирая слезы. — Вроде бы и образование есть, и подвешенный язык, а на самом деле — полное ничтожество.

Он приказал отряду взять из казармы оружие и припасы, необходимые для рейда, и затем построиться на площади. Когда приказ был выполнен, Корсаков, расхаживая перед строем, разъяснил:

— С нами в рейд пойдут два французских журналиста, искренние друзья революции. Они понимают, что производство кокаина для нас — неизбежное зло, потому что нам нужны деньги на оплату нашей борьбы. Мы тратим эти деньги на оружие, на питание и лекарства для бедняков, на школы для детей, в то время как правящая верхушка производит отраву для личного обогащения и во имя этого стремится лишить крестьян даже тех жалких клочков земли, которые у них еще остались. В этой стране быди люди, сумевшие провести земельную реформу и дать крестьянам землю, но эти люди погибли, и убили их помещики и прочие богатеи, которым выгодно, чтобы народ не имел земли и вынужден был продавать свои рабочие руки за жалкий кусок хлеба. Но толстосумы забыли, что руки могут держать не только заступ, но и винтовку. Они забыли о том, что у тех, кто борется за справедливость, найдутся друзья по всему миру. Двое из этих друзей стоят перед вами, — Корсаков широким жестом показал на французов. — Они всей душой сочувствуют нашей борьбе, и лучшее тому доказательство — их желание отправиться с нами сегодня в рейд, из которого вряд ли все мы вернемся живыми. Затем они покажут миру нашу борьбу. Мир увидит и то, каким образом богатеют наши противники, которым уже не хватает тех денег, которые они выжимают из обездоленных масс. Пусть мир увидит кокаиновые фабрики, принадлежащие правительству страны, постоянно выступающей за борьбу с наркобизнесом. Ваша задача — охранять наших друзей в бою, выполнять все их пожелания, беречь их аппаратуру. Вопросы есть? Тогда напра-во! Разведчики — в голову колонны! Шагом марш!

По селению отряд двигался колонной по два, но, вступив в лес, растянулся в колонну по одному. Впереди, по сторонам и позади колонны шли хорошо знавшие местность разведчики, уже успевшие ранее изучить подходы к плантации, скрывавшейся в лесах за много миль от партизанской зоны. Во главе с Корсаковым они обшаривали эти подходы много суток, составили схемы минных полей и скрытой сигнализации, нанесли на схему посты охраны и вернулись, сумев не обнаружить себя и разработать наиболее безопасный, хотя и не самый короткий маршрут выдвижения к объекту атаки. Все это Корсаков вполголоса сообщил Тавернье, пристроившемуся в колонне рядом с ним. Журналист, в штабе наскоро переодевшийся в камуфляжную форму, теперь на ходу мазал лицо и руки легко смываемой темной мазью.

— Ближе к месту вас возьмет под опеку капрал Роа, — сказал Корсаков. — Я не сомневаюсь в том, что вам уже приходилось работать в джунглях, но это было давно. К джунглям надо привыкнуть. Кое-что все же запомните: избегайте лишних движений, потому что человеческий глаз в джунглях видит прежде всего движущиеся предметы; соблюдайте полную тишину, ибо звук здесь разносится гораздо дальше, чем в других местах, особенно ночью; ничего не должно белеть, блестеть, никаких ярких пятен, поскольку джунгли однотонны, и опытный наблюдатель сразу выделит на их фоне все необычное. Ну и, само собой, надо сохранять хладнокровие. Потеряв голову, вы не увидите и сотой доли того, что следует видеть в джунглях, а стало быть, станете легкой добычей для того, кто остался спокоен.

Корсаков ушел в голову колонны, и французы молча зашагали след в след за впереди идущим. Им было легче, чем солдатам, потому что те несли на себе оружие и боеприпасы — не только личные стрелковые, но и минометные трубы, и мины в специальных плетушках, и ячеистые мешки с гранатометными зарядами. Мягкая лесная почва глубоко вминалась под солдатскими ботинками кубинского производства, приспособленными для тропиков — легкими, но с подошвой и носком каменной твердости. В колонне после Шарля и Тавернье неизвестно откуда появился капрал Роа, коренастый паренек с лицом чисто индейского типа, таким темным, что ему даже не требовалась мазь. Повинуясь сигналам невидимых разведчиков, колонна время от времени меняла направление марша, то поднимаясь в гору, то спускаясь, но не замедляя скорости хода. Бойцы закусывали на ходу, порой делали глоток воды из фляги, но час ходьбы следовал за часом, а никто и не собирался останавливаться. Тавернье обливался потом и чувствовал, что мышцы ног у него вконец одеревенели. Внезапно по колонне от головы к хвосту пробежал словно какой-то беззвучный импульс, и все солдаты повалились на мягкую землю. Отдых продолжался с полчаса, и за все это время никто не проронил ни единого слова, не кашлянул, не закурил. Затем так же безмолвно солдаты от головы к хвосту поднялись на ноги, поправили амуницию и снова зашагали вперед. Отдых не успел восстановить силы журналистов, не привыкших к подобным переходам: Тавернье видел, какой неуверенной сделалась походка Шарля, как он без нужды поправляет то рюкзак, то камеру на боку. Вдруг Тавернье кто-то сзади похлопал по руке. Он обернулся — шедший следом за ним капрал Роа делал ему какие-то знаки. Не увидев понимания в глазах француза, капрал ловко сдернул с его плеч лямки рюкзака и потянул рюкзак на себя. Тавернье было ужасно стыдно, но он не нашел в себе сил сопротивляться. Капрал продел сквозь лямки палку, закинул палку себе на шею и таким образом приладил рюкзак себе на грудь. Затем он догнал Шарля, с той же мягкой непреклонностью отобрал у него рюкзак и вернулся на свое место в колонне. Рюкзак Шарля он передал назад солдату, шагавшему следом за ним. Пожалуй, лишь эта операция позволила французам продержаться на ногах до темноты, когда темп продвижения ощутимо замедлился. В сгущающемся сумраке Тавернье увидел, как капрал Роа вышел из строя, подошел сзади к Шарлю, похлопал его по плечу, призывая остановиться, и когда тот повиновался, принялся прилаживать к его голове прибор ночного видения. Закрепив прибор, капрал легонько подтолкнул француза вперед и поманил к себе Тавернье. Действуя деликатно, как нянька, капрал укрепил прибор на голове Тавернье. Хотя мир сквозь линзы прибора выглядел обесцвеченным и довольно неприглядным, однако идти стало куда свободнее.

Через некоторое время отряд остановился в котловине среди поросших деревьями скал. Небольшими группами бойцы вслед за разведчиками поднимались по скату котловины и исчезали за деревьями. Затем разведчики возвращались за новой группой. Наконец очередь дошла до журналистов. Разведчик шепотом объяснил им, что двигаться надо след в след, потому что вокруг минное поле, а неподалеку — посты охраны. Пригибаясь и перебежками следуя за своим провожатым, Тавернье вдруг заметил, что они находятся уже на краю леса, на границе расчищенного пространства, окружающего кокаиновую фабрику. В отдалении виднелись постройки, очень похожие на постройки, виденные утром Тавернье в партизанской зоне, ограждения из колючей проволоки, вышки и пулеметные точки. Однако если партизаны при организации охраны своей кокаиновой фабрики уповали, по-видимому, на хорошее знание джунглей и замаскированность своих постов, то правительственные охранники рассчитывали на то, что обширную расчищенную полосу под плотным огнем никакие нападающие преодолеть не смогут. Тавернье тоже не понимал, на что рассчитывает Корсаков, ведь открытое пространство простиралось от кромки леса почти на километр, и преодолеть его незамеченным отряд никак не мог — охрана даже ночью успела бы обнаружить его и прижать огнем к земле, а ведь кроме охраны оставались еще и сигнализация, и мины, и собаки. Справа на свободном от деревьев пространстве внимание Тавернье привлекла какая-то странная темная масса. Приглядевшись, он понял, что это самолет. Тут у Тавернье несколько отлегло от сердца: он догадался, что большую часть расчищенного пространства занимает взлетно-посадочная полоса, и очень сомнительно, что прилегающая к ней земля может быть заминирована: тогда на минах постоянно подрывались бы люди, обслуживающие самолеты и подносящие грузы. Тавернье подумал еще и о том, что кокаиновая фабрика представляет со бой весьма уязвимый объект, если принять во внимание большое количество горючих и взрывоопасных материалов на складах и множество склонных к панике штатских рабочих. Походило на то, что Корсаков вовсе не такой авантюрист, как могло показаться с первого взгляда. Неожиданно Тавернье услышал у себя над ухом шепот Корсакова, неслышно подобравшегося к нему:

— Я выяснил, что на рассвете им на грузовиках подвозят припасы — эфир и все прочее. Я выслал на дорогу группу лейтенанта Эрнандеса — они разберут мост, перехватят грузовики и въедут на них на территорию фабрики. Когда там начнется стрельба, мы тоже откроем огонь и начнем штурм.

— Рассвет уже близко, — прошептал Тавернье, глянув на светящиеся деления циферблата своих часов.

— Вот и готовьтесь, — похлопал его по плечу Корсаков и бесшумно исчез.

Однако его плану не суждено было сбыться в том виде, в каком он задумывался. Сумрак стал редеть, Тавернье уже различал невооруженным глазом людей на вышках. Он снял прибор ночного видения и спрятал его в свой рюкзак, возвращенный ему капралом Роа. И в этот момент откуда-то с левого края цепи партизан, развернувшейся вдоль опушки леса, раздался пронзительный предсмертный вопль, затем еще один, затем по округе гулко раскатился звук выстрела. На минуту воцарилась напряженная тишина, и вдруг с вышки ударил пулемет. Стрелы трассирующих пуль неслись к лесной чаще и терялись в ней. Пулеметчик постепенно снижал прицел, нащупывая то место, где залегла цепь. Заработал пулемет и на второй вышке, посылая очереди туда же, куда бил и первый. Над головой Тавернье засвистели пули, вниз посыпались сбитые ветки и листья. Огонь становился все плотнее: вспышки замерцали и в амбразурах укрепленных пулеметных гнезд. Корсаков запретил своим людям отвечать, и охране приходилось стрелять вслепую, но партизаны все равно не могли поднять головы. В это время в глубине леса послышались упругие звонкие удары — выстрелы из 82-миллиметровых минометов. На территории фабрики полыхнули огни разрывов. Они подбирались все ближе к складским постройкам, но тут и в глубине зарослей послышались автоматные очереди, взрывы гранат, вопли раненых.

— Спокойно! — крикнул Корсаков. — Всем оставаться на местах! Стреляют их посты, которые мы обошли! С ними скоро будет покончено, а вы готовьтесь к атаке. Без команды не стрелять и вперед не двигаться!

Внезапно бледный утренний свет словно налился кровью. Огненный шар взвился над территорией фабрики, и тяжкий грохот взрыва упругой волной прокатился по долине. От эпицентра взрыва в разные стороны полетели сорванные с крыши куски жести, бочки, доски — все это было охвачено пламенем. Через несколько секунд полыхнул новый взрыв, к небу поднялся еще один огненный гриб, и по долине прокатилась еще одна волна грохота. Тавернье видел, что лежащий слева от него Корсаков уже несколько минут, словно окаменев, целится из своей снайперской винтовки. Выстрелов Тавернье не слышал из-за прогремевших взрывов, но он заметил, что плечо Корсакова несколько раз подряд дрогнуло от отдачи. Переведя взгляд на фабрику, журналист увидел, что фигура пулеметчика на вышке, отчетливо выделявшаяся на фоне пожара, как-то странно заметалась по площадке, а затем полетела вниз. Пулемет смолк. Корсаков перевел ствол винтовки на другую цель. Тавернье вновь посмотрел на позиции обороняющихся и заметил, что пулеметчик на второй вышке, видимо, почувствовав свою уязвимость, спускается вниз с каким-то тяжелым грузом на плечах. Походило на то, что он прихватил с собой на твердую землю пулемет. Корсаков вновь повел стволом винтовки И скомандовал: