Смерть и немного любви
Шрифт:
– Коля, меня дома кормят такой едой, на которую я смотреть не могу. И дело не в том, что Лялька плохо готовит, просто у нас четыре рта на две не очень большие зарплаты, и ей приходится экономить. Конечно, я бы на те же самые деньги питался совсем по-другому, но разве я могу ей хоть слово сказать поперек? У нее на все один ответ: когда будешь приносить в дом столько денег, сколько Иванов, Петров или Сидоров, вот тогда и будешь мне указывать, как тебя кормить и какие продукты покупать. Что я могу ей возразить? Что я не виноват, потому что во времена моей молодости получать юридическое образование и работать в милиции было престижно и почетно, а изучать цивилистику, хозяйственное и финансовое право означало обречь себя на скучное монотонное прозябание на должности юриста предприятия?
Селуянова это устраивало.
Нагрузив полные авоськи какими-то немыслимыми соусами, приправами, овощами, названий которых Селуянов даже никогда и не слышал и представления не имел, как их готовить и с чем есть, и которые Юра покупал по одной-две штучки, они быстрым шагом двинулись к Колиному дому.
– Чем пахнет у тебя из сумки? – спрашивал невысокий Селуянов, робко заглядывая снизу вверх в лицо массивного Короткова и судорожно сглатывая голодную слюну.
– Не скажу, – строго отвечал Юра, для которого наивысшим удовольствием было заставить друга мучиться в догадках. Он никогда не говорил заранее, что собирается готовить и из каких именно продуктов. Но получалось всегда отменно.
– Сволочь ты, Коротков, – обижался Коля. – Ты же знаешь, я все могу вытерпеть, кроме неудовлетворенного любопытства. Ну скажи, чем пахнет, а? Маринованный чеснок?
– Нет.
– Черемша?
– Нет. Коля, отстань, – расхохотался Коротков, распахивая дверь подъезда. – Через час узнаешь.
– Да ты охренел! – возмутился Николай. – Я за час сдохну от голода и любопытства.
– Будешь себя хорошо вести – пущу на кухню посмотреть на работу мастера, – пообещал Коротков.
Они устроились на кухне. Юра повязал фартук и принялся чистить и резать овощи, а Селуянов разложил перед собой листки с записями, вырванные из блокнота.
– Короче, Латышев сознался, что был в момент убийства возле Кунцевского загса, – сообщил он, рассказав Юре вкратце свою эпопею с Маратом и его подружкой Емельянцевой.
– А кто видел его машину? – поинтересовался Коротков, мелко нарезая лук и утирая тыльной стороной ладони слезы.
– Честно говоря, никто. Это я сблефовал, – признался Коля.
– Что, вот так, внаглую?
– Ну, не совсем. Какая-то зеленая машина была, это точно, есть человек, который ее видел. Но номер – это, конечно, полет фантазии. Оказалось, «в цвет».
– И что за человек?
– Парень, на соседней стройке на кране работает. Сидит высоко, глядит далеко. Я первым делом к этим строителям и кинулся, хорошо, что они по субботам работают. Крановщик сказал, что площадь, на которой находится загс, с его места хорошо просматривается, и он туда все время поглядывает. Сам скоро жениться собирается, поэтому интересно. Вот он и вспомнил, что примерно в начале одиннадцатого от загса через площадь на большой скорости отъезжала машина зеленого цвета.
– Повезло тебе, – кивнул одобрительно Коротков. – И что дальше собираешься делать?
– С тобой советоваться, – усмехнулся Николай. – Кроме того факта, что Латышев был возле загса, у меня против него ничего нет. Я говорил со следователем, он категорически отказывается производить обыск у Латышева с целью найти пистолет.
– Он прав. Неделя прошла, если пистолет до сих пор у него, то он там и останется, так что сделать обыск никогда не поздно. А если он его уже сбросил, то обыскивать тем более бессмысленно. Теперь только комбинации всякие проводить остается, с радикальными мерами мы уже опоздали. В конце концов, людей, заинтересованных в том, чтобы сорвать свадьбу Бартош и Турбина, оказалось слишком много, и убийство мог совершить любой из них. Просто Марата там видели, а остальным повезло,
их никто не увидел и не узнал, но это же не значит, что их там не было. Та же Голованова или старуха Турбина. Или сама мамаша Бартош. Совершила убийство, внесла сумятицу в работу загса, сунула кому-то пистолет, например Кате, которая находится неподалеку и старается не попадаться на глаза невесте. Катя быстренько уезжает на машине Марата, который ждет ее возле загса. Вот и вся недолга. Так что или обыскивать квартиры всех, или затаиться и действовать исподтишка.– Вот-вот, слово в слово, – подхватил Селуянов, – он так и сказал. Кстати, никаких связей Латышева с работниками загсов я не обнаружил. Так что если мы с тобой собираемся его разрабатывать как основного подозреваемого, то надо будет в первую очередь заняться именно этим. А у тебя какие новости?
– А у меня Вероника Матвеевна, – тяжело вздохнул Коротков. – Непонятная особа. Вот послушай, я тебе расскажу, что сумел узнать. Родилась в 1925 году в семье крупного архитектора. Росла в достатке, холе и неге. Поступила в медицинский институт, стала врачом-отоларингологом. Замужем не была. Отец ее умер в 1956 году, мать – в 1963-м. Осталась одна в огромной роскошной квартире, набитой книгами, картинами и антиквариатом. В 1968 году рожает сына Валерика, при этом никто не знает, от кого. У нее были две близкие подруги, которые, наверное, знали, кто отец мальчика, но они уже умерли, одна – в прошлом году, другая – четыре года назад, так что спросить мне не у кого. А просто бывшие соседки и бывшие коллеги по работе, разумеется, не знают. Спрашивать не принято, если сама не рассказывает. Так вот, жила себе Вероника Матвеевна в своей антикварной квартире до 1985 года, растила Валерика, а потом вдруг как шлея ей под хвост попала. Стала переезжать с квартиры на квартиру, причем каждая следующая – меньше и хуже предыдущей.
– Обмен с доплатой? – предположил Селуянов.
– Очень похоже, – кивнул Юра. – Встает законным образом вопрос: на что нужны деньги? Если учесть, что первый переезд состоялся, когда Валерию было семнадцать лет, можно предположить, что деньги были нужны на большую взятку. Чтобы уберечь мальчика от армии или устроить его в институт, что, впрочем, одно и то же.
– Погоди, но ведь ей-то в это время уже было шестьдесят? Верно? Тогда ни о какой армии и речь не шла, он был единственным сыном престарелой матери и подлежал освобождению от службы.
– Ах, черт, я и забыл совсем про этот закон, – досадливо поморщился Коротков. – Значит, все мои рассуждения отбрасываем в сторону и начинаем сначала. Зачем ей в 1985 году вдруг срочно понадобились деньги? И такие большие.
– Или она хотела от кого-то скрыться, сменить место жительства. Ты не помнишь, куда она в первый раз переехала?
– У меня в куртке, в нагрудном кармане, блокнот, притащи, будь добр. Там записано.
Николай принес куртку и на глазах у Короткова вытащил справку, которую сам же оставлял ему два дня назад на столе в кабинете.
– Странно, – он пожал плечами, – жила шестьдесят лет в одном и том же доме и вдруг переезжает буквально на соседнюю улицу.
– Точно?
Коротков опустил нож, которым помешивал на сковороде жарящийся лук, и уставился на друга.
– Ты уверен, что ее новый адрес – это соседняя улица? – переспросил он.
– Да точно, точно. Три минуты средним шагом. Не веришь – поехали, покажу.
Коротков верил. Коля Селуянов знал Москву как собственную квартиру, поэтому на его слова можно было полагаться полностью.
– Значит, она не скрывалась, – задумчиво пробормотал Юра, слизывая с ножа приставшие к лезвию золотистые кусочки лука. – Значит, Коляныч, это все-таки деньги. Но не на освобождение от армии и не на институт. Тогда на что же? Валерик совершил преступление, и нужно было откупиться от потерпевших или дать взятку следователю?
Несколько минут они молчали, потому что Коротков приступил к тонкой и требующей сосредоточенности процедуре – приготовлению маринада. Поскольку мерных стаканчиков в хозяйстве у Селуянова не водилось, отмеривать все ингредиенты приходилось на глазок. Тут уж никакие посторонние разговоры не допускались.