Смерть и побрякушки

— Замечательно! Лучше бы стишки какие выучил! Разговариваешь еле-еле, а как что тебе знать не надо — вмиг запомнил. Это плохое слово, детям его повторять нельзя. И я тоже больше не буду. Давно не спишь?

Сашка лукаво покосился на тетку.

— Ясно, давно. Давай сразу договоримся: давить клумбы, как тот противный дядька — нехорошо. И ведрами кидаться, как та старушка — тоже плохо. Ты так, пожалуйста, никогда не делай. Не будешь?

Сашка мгновения подумал и с глубокой, нутряной убежденностью заявил:

— Буду!

Марина тяжко вздохнула:

— Вот так вас воспитывай! Ладно, надеюсь в ближайшее время тебе ведро с краской не попадется, а там и забудешь, — автомобиль остановился у роскошного подъезда над которым горделиво парила надпись «Нимфа» — Все, Сашка, вылезаем, приехали.

Взяв Сашку за руку, Марина поспешила ко входу.

Глава 12

Забавно ночные заведения выглядят при свете дня. Задранные вверх ногами стулья, шустрящая в проходе уборщица, запах мокрой половой тряпки, сплетающийся с кухонным чадом… Днем даже самый кислотный клуб неумолимо превращается в точное подобие ведомственной столовки. Пианист лениво-заученно тычет в клавиши и упражнения наряженной в тренировочные штаны стриптизерки больше похожи на производственную гимнастику, чем на танец утонченного порока.

Охранник поднял на Марину по дневному мятую физиономию и старательно преодолевая сонливость, проронил стандартное:

— Девушка, вы к кому?

— Газета «Мнение». Хозяйка есть? — так же привычно бросила Марина и осеклась. Она ведь больше не редактор газеты, она теперь… Стоп, как же ей теперь представляться? Глава, президентша, боссиха?

Не обращая внимания на Маринины раздумья, охранник ткнул пальцем в переговорное устройство:

— Хозяйка ждет. Вниз по лестнице, по коридору до поворота и дальше до упора, — объявил он и тут же потерял к визитерше всякий интерес.

Марина двинулась на поиски кабинета.

Привычная «преддверная» пауза. Надо же, сколько лет она в деле, сколько кабинетов обтоптано: договоры-переговоры, «а-не-хотите-ли-вы-стать-нашим-спонсором», «а-не-дадите-ли-вы-нам-рекламу»… И устало-презрительный взгляд в ответ. Дерьма нахлебалась полной ложкой, должен бы уже выработаться иммунитет, ан не выработался. Все также тошнотворно-муторно просить и тоскливо ждать отказа, и рада бы на все плюнуть, но в спину толкает неумолимое «а куда денешься». Потому что каждый разговор, каждое согласие-отказ — решение судьбы: разоришься? опозоришься? останешься без гроша? Или продержишься еще немного — до следующего кабинета, следующего разговора, следующего рокового «нет» или спасительного «да».

Марина встряхнула головой. И опять мысли не из нынешней жизни, перестраиваться пора. Сейчас она ни о чем не собирается просить, и разориться «Worldpress» тоже навряд удастся. Разве что концерн станет чуть беднее. Но не исключено, что и чуть богаче.

Нацепив на физиономию улыбку из серии «я пришла к старым добрым партнерам уладить мелкое недоразумение», и мимоходом пожалев, что на Сашку нельзя прикрепить вторую такую же, только маленькую, Марина вдвинулась в кабинет.

— Ага, ну наконец-то, — крупная широколицая женщина даже сидеть умудрялась стремительно. Не суетливо, а именно стремительно, словно бравая атаманша возле могучего жеребца — громадного обеденного стола, заменяющего письменный. А стол был заслуженный. Бог весть, сколько ему лет, но за ним много и вкусно кушалось, отчаянно и вдребадан пилось, и вытанцовывалось на нем хоть и неуклюже, зато от души, и… Да-да, фривольно подмигивал облупившийся лак столешницы. И кое-что еще тоже, и именно на мне, вот прямо здесь, между монументальным письменным прибором и легкомысленным календариком.

— Че-то у тебя разведка плохо работает, — продолжала атаманша, прерывая Маринины размышления о предметах меблировки, — Явилась, наконец-то, я тебя еще утром ждала. Но учти, по моему мнению твоему «Мнению» хватит и половины от Пашки-покойника. И вот еще, я хочу, чтобы ты мне…

Марина поняла, что сейчас ее будут разделывать. Под орех. Или под ободранную тушку. Или под опустошенный банковский счет. Навалятся всей массой, и привет — расплатятся половиной покойника. Испуганно дернувшись, она кинулась отбиваться:

— Я не наконец-то, я вообще.

Хозяйка на мгновение осеклась, обдумывая загадочную фразу, потом поинтересовалась:

— Чего «вообще»?

— А чего вас Пашкины газеты не устраивают?

— Да там вроде главной теперь какая-то чуть ли не из деревни, главред «Дояркиной правды», — по-крестьянски сочная нижняя губа выпятилась презрительным сковородником, — Так что радуйся, буду своей рекламой поддерживать единственную независимую газету.

— А нету, — злорадно сообщила Марина.

— Разорилась? — попытка прицельным прищуром замаскировать напряженную работу мысли удалась плохо, все рассуждения словно пот проступили на простецкой физиономии хозяйки кабинета. Зачем Марина приперлась? Продать газетенку? А почем? Просить о спонсорстве? А сколько? И как быть: отказать? Согласиться?

— Наоборот, — Марина поспешила притормозить далеко идущие рассуждения, — «Worldpress» вливается в меня.

Собеседница окинула Марину настороженным взглядом, хмуро буркнула:

— Мелковата ты, весь концерн всосать.

— Ну, может и я в него, — легко согласилась Марина, — Факт, что соединяемся, а главной я буду. Никаких доярок-кочегарок.

— Ага, — задумчиво протянула владелица ночного клуба и страдальчески поморщилась, — Значит, конкурентов у «Worldpress» теперь нет, одна сплошная монополия. Хрен тебе, больше чем раньше все равно за рекламу не дам!

— Ладно, разойдемся по нулям: все как раньше, — деловито подытожила Марина, — Но только до конца года. А потом контракт истечет, новый заключать будем.

— До конца года осталось всего-ничего!

Марина извинительно-непреклонно развела руками.

Собеседница горестно вздохнула:

— Без ножа режешь, без суда сажаешь, без хуя ебёшь, — и протянула через стол мощную лопатообразную длань, — Меня Дарьей зовут. Малец твой?

— Мой, — уверенно кивнула Марина, но тут же смутилась, поправилась, — То есть не то, чтобы совсем… Племянник, сын Павла.

— По-онятно, — протянула Дарья, поглядывая на Сашку с тяжеловесным сочувствием. — Плохо.

— Кому? — Марина моментально изготовилась к бою.

— А всем. Ему — что сиротой остался. Тебе… В чужие руки отдашь — совесть замучит, что малой без ласки, а самой растить — ребенок, да работа… Туда побежала, сюда побежала, к вечеру хоть ложись и помирай. Чистый дурдом, по себе знаю, двоих подняла. Плохо. Но можно. — неожиданно бодро закончила она, — Он у тебя кормленый?

Марина растеряно поглядела на Сашку. Пацан увлеченно елозил пальцами по бугристой авангардной стене, пытаясь отколупать хоть кусочек краски. Краска держалась твердо, но и Сашка не желал уступать.