Смерть композитора. Хроника подлинного расследования
Шрифт:
Особенно забавен момент, когда Ивасюк, пытаясь продемонстрировать залом руки нападающего с ножом, не может этого сделать… останавливается, машет рукой, дескать, давай ещё раз!… и начинает вновь крутить руку. И опять делает это неправильно, не понимая, что крутить на самом деле надо не предплечье руки, а её кисть.
После просмотра этой сцены становится ясно, что Владимир Ивасюк драться, конечно же, не умел. От слова совсем. Понятно, что род его занятий от него этого и не требовал, не зря же существуют такие синонимические понятия как «руки музыканта» и «руки хирурга». Так обычно говорят о руках людей, не занятых грубой физической работой. А Владимир как раз являлся и музыкантом, и врачом… Так что всё логично!
Но… Увиденная сцена убеждает в том, что это был горячий и активный мужчина. Азартный, если хотите. То есть, не из тех, о ком говорят «ни рыба, ни мясо».
Вообще, надо заметить, что если человек не умеет бить сжатым кулаком, то его попытка нанести удар с большой силой окажется очень травматичной. Для того, чтобы научиться правильно сжимать кулаки и не повреждать их при ударах в полную силу, на них необходимо отжиматься и прыгать – так вырабатывается необходимый навык фиксировать пальцы, а для того, чтобы кожа на пятно-фалангиальных суставах не лопалась в момент удара по твёрдой и шершавой поверхности, её необходимо определенным образом закаливать. Суставы и кожа на руках композитора не имели не малейших повреждений и это означает, что Владимир Ивасюк не пытался перед смертью ударить кого-то кулаком. И его самого, как отмечалось выше, никто не мучил и не избивал.
Поэтому в причастность к смерти Ивасюка неких «львовских уголовников» не верится категорически. Если бы в деле были замешаны «росписные» (т.е. татуированные), то картина была бы совсем иной и труп выглядел бы совсем иначе – вот, собственно, та мысль, которую автор попытался обосновать своим вынужденным отступлением.
Теперь же вернёмся к показаниям Михаила Григорьевича Ивасюка, поскольку далее следует довольно любопытный рассказ. Цитата: «30 мая 1979 г я пошёл на могилу своего сына, там было много народа. У могилы сверху на цветах, на могиле сына [так в тексте – прим. А.Р.] лежала записка, в которой сообщалось, что трое неизвестных 8 мая 1979 г пригласили сына сесть в автомашину чёрного цвета ГАЗ-24 в 19 час. 30 минут, после чего Володя не возвратился. (…) Я прошу приобщить эту записку к материалам дела.»
Вверху: вшитый в уголовное дело конверт с анонимной запиской, найденной Михаилом Григорьевичем Ивасюком 30 мая 1979 г на могиле сына. Внизу: текст записки.
И действительно, в материалах уголовного дела находится упомянутая записка. Её фотография приводится и читатель может составить собственное мнение о содержании анонимки.
Но автор не может не прокомментировать этот документ. Одного взгляда на эту записку достаточно, чтобы понять – написана она ребёнком. Это сразу снижает доверие к источнику, поскольку дети лживы, склонны к мистификациям и выдумкам, а кроме того, подстраиваются к чужим мнениям и оценкам, особенно если это мнения и оценки старших. Всё, что связано с детьми, очень лукаво и требует осторожного отношения. Неслучайно психология детских свидетельских показаний является обособленным направлением юридической психологии, там очень много необычных и важных нюансов, а потому в хороших правоохранительных службах всегда есть работники, которые специализируются именно на работе с детьми.
Помимо невыработанного детского почерка обращает на себя внимание бумага, на которой написана анонимка. Листок из ученической тетрадки в клетку, грубо вырванный, не настраивает на серьёзный лад. Если автор хочет, чтобы его воспринимали всерьёз, он должен более ответственно подойти к оформлению своей эпистолы. Большинство взрослых это понимают, ребёнок – нет… Кроме того, нельзя не заметить избыточность сворачивания листка – автор трижды сложил его пополам. Это слишком много, взрослый человек, скорее всего, сложил бы лист дважды. Странности в оформлении дополняются странностями содержания.
Бессмысленной выглядит фраза «Пiсля цього Володя не повернувся». Куда Володя не вернулся 8 мая, если он исчез 24 апреля?! И куда вообще он должен был вернуться? Дата «8 травня 1979 р» (т.е. 8 мая 1979 г.) придумана автором, что называется, от «фонаря», поскольку точного дня исчезновения композитора этот человек не знал. Есть и другая странность. Тип автомобиля «ГАЗ-24» написан другой рукой, хотя и той же авторучкой, что остальной текст записки. Ребёнок, писавший анонимку, оставил пробел, в который взрослый человек – скорее всего, женщина – позднее вписала тип машины. Причём 3-я сверху строка явно далась коллективному автору с большим напряжением – обратите внимание на исправленную букву «Ч» в слове «чорного» и жирную точку в букве «к» в слове «кольору». Женщина, диктовавшая записку, на слове «кольору» почему-то запнулась, а ребёнок, прижавший уже авторучку к бумаге, ждал, что же именно следует написать далее… На что всё это похоже?Автор записки продиктовала ребёнку её текст, не до конца понимая, что же именно хочет сообщить миру своим творением. Колебания в выборе типа автомашины, на которой якобы уехал композитор, явно на это указывают. С большой долей вероятности можно предположить, что женщина была нездорова, если и не явная шизофреничка, то в каком-то пограничном состоянии… Возможно, что записку на могилу подбрасывал именно ребёнок – такое допущение хорошо объясняет 3-кратное сворачивание листа (помещается в детской ладошке). Все эти конспиративные потуги с привлечением школьника начальных классов указывают на человека с одной стороны малообразованного и подозрительного, а с другой – исполненного внутренним ощущением доступного ему «тайного знания», которое он постарался донести миру в такой вот странной, мягко говоря, форме. С вероятностью 99% и даже более женщина, диктовавшая анонимку, ничего не знала о действительных обстоятельствах исчезновения и гибели Владимира Ивасюка.
Перед нами отпечаток фантомных болей чьей-то больной психики. Очень жаль, конечно, родителей композитора, поскольку они в этой ситуации стали заложниками не то, чтобы злого умысла, а просто чужой болезненной эмоциональной реакции на гибель их сына. Написавшая анонимку, скорее всего, искренне любила Владимира Ивасюка, но это не отменяет того, что её бредни доставили страдания близким композитора. Автор записки, по-видимому, знала, что родители Владимира появляются у его могилы, возможно, она даже подходила к ним и заговаривала, но следует ясно понимать, что записка вовсе не была адресована им. Это так сказать обращение к миру, сверхценное мнение для целой Вселенной…
Здесь мы подходим к очень деликатной теме, о которой представители правоохранительного сообщества обычно стараются не говорить, но без упоминания которой в «деле Владимира Ивасюка» никак не обойтись. Речь идёт о реакции некоторой части общества – назовём её представителей «лицами с нестабильной психикой» – на общественно резонансные психотравмирующие происшествия.
Могила Владимира Ивасюка (современные фотографии). После похорон композитора 22 мая 1979 г его могила надолго сделалась местом притяжения как поклонников его таланта, так и откровенно нездоровых людей, травмированных его смертью.
Здоровый человек, перенеся стресс, способен довольно быстро – в течение дней или недель – вернуться к повседневному ритму жизни. Новые эмоции и впечатления оттесняют воспоминания о травмирующем событии на задний план и психика довольно быстро компенсируется, возвращаясь к своему обыденному состоянию. Это нормально. Способность человеческой психики блокировать психотравмирующий фактор является важным признаком её здоровья. Помните, как в песне Владимира Высоцкого «и отплакали те, кто дождались, не дождавшиеся – отревели…"? То есть у здорового человека есть время плакать, но есть время и жить…
Однако многие эмоционально и психически нестабильные лица демонстрируют иную реакцию на стресс: для их мышления характерна ригидность (вязкость), «залипание» на психотравмирующем раздражителе. Когда они оказываются во власти сильной негативной эмоции, ими овладевают тоска, страх, подозрительность и т.п., причём весь этот букет негативных переживаний они распространяют на окружающих. Такие люди оказываются в плену подавляющего их страдания и зачастую неспособны разорвать возникшую психологическую зависимость от созданного их воображением образа или ситуации.