Смерть отца

На Иоанну нападает смех: она видит перед собой дядю с его серым лицом, на шее которого ожерелья, и весь он в серьгах и монетах.

– Что за смех, Иоанна? – делает ей выговор отец. – Тетя очень любила дядю Альфреда. Он был прилежным ребенком с добрым сердцем. Ходил за ней и нес пакеты с продуктами, которые она делила между детьми из бедных семей, а я от нее прятался, и она очень сердилась и говорила дяде: «Идем со мной, Альфред. Артурпл природе своей, лошадь», – он хохочет, а дядя улыбается стыдливой улыбкой.

– Да, да, Альфред, ты был хорошим юношей, – добавляет отец.

– По сути, я любил благотворительность не больше тебя, – дядя смущенно протирает стекла очков, – но не поэтому тетя сделала меня наследником. Просто думала, что эти драгоценности обладают свойством, благодаря которому человек сумеет создать семью, – дядя опускает голову, и руки шарят, как у слепого по белой скатерти.

Артур Леви морщит лоб. Печально становится в комнате.

– Она познала вкус одиночества, тетя Гермина. Сидела одна около окна, все драгоценности на ней. Смотрела на улицу, на людей. День за днем, целую жизнь, пока не оставила окно, как и саму жизнь.

– У нее был приятный голос, – присоединяется к рассказу отец.

– Она всегда нам пела про реку Рейн, – говорит дядя и смотрит вдаль.

– Рейн, на котором всегда стоит сильная и верная стража, охраняя его от врага.

Иоанна смотрит смущенно, с изумлением: какой у отца приятный голос! Все, происходящее в этом доме, это еще один из многочисленных рассказов, об их семье. Образы и вещи кажутся взятыми из воображаемого мира: дядя режет слух скучным голосом, отец поет о реке Рейн, сверкают хрустальные люстры, диваны обтянуты бархатом, обветшавшие ковры стелятся под ногами.

Вдруг слышен шорох за ее спиной. Она в испуге косится на скелет в углу кабинета, не затрещал ли он костями? В доме дяди все возможно… Дядя Альфред смотрит на дверь и согласно кивает головой. В дверях стоит старая служанка, беззвучно указывает на стол, и дядя ей снова кивает. Служанка собирает посуду со стола. Но улице тарахтит телега. Медленно плетется лошадь и тянет телегу. Глаза Иоанны тянутся за телегой. И снова улица погружается в дрему. Поверх домов и деревьев, со стороны улицы смотрят на нее глаза тети Гермины.

– «Девушка» совсем не изменилась, – роняет отец после того, что слышится звон посуды на подносе, и служанка ушла. Кличку «девушка» служанке дали оба брата, – всегда одно и то же платье на ней, тот же истертый передник, то же замкнутое лицо.

– Как и весь дом, который хранит традиции, – гордо говорит дядя Альфред.

– Как и весь город, что вот уже четыреста лет почти на йоту не изменился, – подтверждает Артур Леви и встает с кресла, – я хотел просмотреть твои сочинения, Альфред.

«Отец здесь, в доме дяди, совсем не тот, что вчера-позавчера, – открываются снова глаза Иоанны, хотя она уже чуть не вздремнула.

– А ты, детка, что будешь делать? – спрашивает дядя.

– А-а, девочка, – смотрит он на свою дочь, словно только что ее обнаружил в комнате, – Иоанна была больна, ей надо отдыхать.

Иоанна встает с кресла. Все члены ее тела охвачены сонливостью, точно так же, как дома этого города-веера. Она словно вросла в кресло и не может сдвинуться. Ее держит страх перед комнатой бабки, которую ей выделил дядя, той большой пустой комнатой наверху.

– Что с тобой, детка? – дядя старается ей улыбнуться. Это первый раз, что в его доме проживает девочка, и он благодарен ей за это.

– Иоанна, ты что, не слышала? – строгим голосом говорит отец дочери. – Изволь подняться в свою комнату.

– Да, да, я иду, – Иоанна с трудом ворочает языком.

– Пожалуйста, детка, погоди минуту, ты, может, хочешь развлечься чем-то? – дядя Альфред извлекает из шкафа серебряную шкатулку. – Вот они, детка, драгоценности тети Гермины. Ты сможешь там, наверху, в комнате, их рассмотреть.

Дядя снимает маленький ключик с цепочки часов на своем животе и вставляет его в замок шкатулки.

– Альфред! – возмущается его брат, – Драгоценности здесь, в открытом шкафу, без всякой охраны?

– Ну, и что? – удивляется дядя. – В мой дом вор не влезет. И я, Артур, – говорит дядя со стыдливой улыбкой, – люблю иногда рассматривать драгоценности. Сверкание вечности в золоте и в монетах. Столько рук их держало, и еще будет держать. Бери, Иоанна, их с собой.

– Детские игры ты ведешь с дорогими вещами, – хмурится Артур.

– Почему бы нет, Артур? Рано или поздно они станут ее драгоценностями.

– Моими? – потрясена девочка.

– Конечно, Иоанна. Ты разве не правнучка профессора? – дядя дает ей в руки шкатулку. – Много волшебного есть в драгоценностях. Из них исходит закатный свет солнца.

Слово «волшебство» единственное из всего сказанного дядей, что закрепилось в памяти Иоанны. В воображении она видела себя сидящей у окна, украшенной драгоценностями тети Гермины, и все годы смотрящей на сонную улицу. Никогда перед ней не распахнутся двери замкнутого дома, никогда она не выйдет на свободу. И она так же, как дядя, будет погружена в массу толстых книг. И она так же, как тетя Гермина, будет сверкать драгоценностями, и дяди и тети в странных одеждах будут взирать на нее из позолоченных рамок.

– Иоанна, почему ты не поднимаешься в твою комнату?

– Что ты ей не даешь покоя, Артур?

– Дочь у меня бунтовщица, – улыбается его брат.

– Ага! – дядя всматривается в Иоанну своими голубыми, такими добрыми глазами.

* * *

Все двери вдоль длинного коридора заперты. Безмолвие. Только слышно тяжелое топтание туфель «девушки» в кухне. Спиральная лестница скрипит, словно давно ее ступенек не касалась нога человека. Дверь комнаты бабушки полуоткрыта. Иоанна направляется туда.

Большое зеркало поблескивает над парфюмерным столиком, покрытым белым лаком, потрескавшимся во многих местах. Большая кровать бабкиной юности напротив парфюмерного столика светится холодным постельным бельем. Около окна единственное кресло, обшитое мягким бархатом, и золотые кисти свисают с подлокотников. Обессиливающей пустотой дышит комната, и Иоанна в отчаянии стоит у входа со шкатулкой драгоценностей в руках. Она бросает шкатулку на парфюмерный столик, убегает к окну и прижимается носом к стеклу. Улица пустынна, и тени от домов значительно удлинились. «Где шкатулка тети Гермины? – пугается Иоанна. Шкатулка стоит на парфюмерном столике, около зеркала. Из глубины зеркала смотрит на нее бледное худое лицо. Большие испуганные глаза и дикая копна волос. «До чего же я уродлива, – думает Иоанна, – как бабушка. Она была уродлива, так всегда говорит дед».