Смерть по сценарию
Шрифт:
Оникс поверил. Он слушал меня и все больше хмурился. Наконец я прервала свой рассказ на том месте, когда мы с Вероникой сидели в районе «Мосфильма» и она с помощью шантажа пыталась затащить меня к себе домой.
— Чем ты недоволен, Коля? — ласково спросила я, чувствуя, что вот-вот взорвусь. Я ему вываливаю сенсационную информацию, а он вместо благодарности нахально хмурит брови!
— Собой, — буркнул он раздраженно. — Я ведь разговаривал с этой дамочкой на следующий день после убийства Миши. Мне сразу показалось, что она знает больше, чем говорит. Она была сама не своя. Целый спектакль устроила —
— Не мог бы, успокойся, — утешила его я. — Тебе она все равно ничего бы не сказала. Вот послушай, что было дальше.
И я поведала ему, что было дальше. Вплоть до того момента, когда я вошла в квартиру Вероники и обнаружила ее труп на кровати.
— И ты, конечно, в панике убежала? — усмехнулся Сахаров, заранее мне не веря.
— Да, убежала, — сказала я чистую правду. — Но потом вернулась.
— Зачем?
— По разным причинам. Ну, допустим, хотела посмотреть на подругу в последний раз.
Ладно, допустим... А что ты оттуда в клюве унесла?
— Только эту тетрадь.
— А что у тебя в сумке?
— Рассказы Дениса, книжка, последний журнал «Волга»...
— Фотографии где?
— Какие фотографии?
— Из альбома Жемалдиновой.
Вот зануда... И про фотографии узнал.
— Всего две штуки взяла, — мрачно сказала я. — А что, нельзя?
— Нельзя, конечно. Что было на фотографиях?
— На одной — Миша. В полный рост. Кажется, где-то на съемках. На другой — Вероника в обнимку с Пульсом. Тебе известно, что они были знакомы?
— Известно... Пульс везде успел свой нос сунуть. И с Жемалдиновой любовь крутил, и рассказы писал...
— Что?
— Рассказы писал. Хобби у него такое.
— Ничего себе... Но при чем тут его рассказы?
— При том, что в этом деле одни писатели... — проворчал Сахаров. — Попробуй разберись, кто автор...
— Автор чего?
Вместо ответа он поднялся, подошел к лотку и купил два эскимо. Я заметила, что девушки, вставшие за ним в очередь, переглянулись, пошептались и захихикали. Верный признак того, что мужчина понравился. Еще бы. Оникс симпатичный, мужественный, хотя плечи у него не широкие, а взгляд не бычий. Мне и самой он нравился.
— Этот Пульс, — сказал он, вручая мне эскимо и снова усаживаясь рядом, — путается под ногами с первого дня следствия. С кем ни заговоришь — о нем услышишь, куда ни глянешь — его увидишь... Да еще без алиби разгуливает.
— А у кого из всей компании есть алиби на время убийства Вероники? — поинтересовалась я.
— Только у Штокмана. И то какое-то хилое. Жемалдинову убили в период от трех до пяти часов дня; Штокман клянется, что в это время был дома, и это подтверждает сосед, который разговаривал с ним по телефону. Но говорили они всего минут пятнадцать... Штокман мог до или после звонка соседа по-быстрому съездить, задушить Жемалдинову и вернуться домой. Расстояние не такое уж большое...
— Так это и не алиби вовсе... Слушай, Коль, скажи честно, кого ты подозреваешь?
— Всех. Вот смотри: например, тот же Штокман. Никак не могу понять, что он за человек. С одной стороны — всех ругает, никто ему не нравится; восемь лет назад на своих товарищей в милицию
заявил, обвинил в изнасиловании девицы; Пульса чуть не побил; по словам одного режиссера, после окончания съемок украл едва ли не половину реквизита из музея... И с другой стороны — никому не отказывает в просьбе; а когда я спросил его, кто такой Леопольд Богоявленский, ответил, что не знает. А ведь знал! Знал, но выдавать его не захотел.— А кто такой Леопольд Богоявленский?
— Да Пульс опять же... — нехотя пояснил Сахаров. — Только трепать об этом не стоит.
— Не буду. Но почему он Леопольд?
— Псевдоним такой.
— Шикарный псевдоним, в лучших традициях...
— Да уж...
— С какой стати Штокман должен был знать, что Пульс — это Леопольд Богоявленский? Он что, его близкий друг?
— Не друг. Просто у Пульса язык — помело. Он мне признался, что сам проболтался Штокману по пьянке о своем хобби и даже один рассказ показал. Только Штокман не стал его читать.
Оникс взял у меня обертку от эскимо и вместе со своей выкинул в урну. Проходящая мимо ворона тут же подпрыгнула, села на край урны, достала наши обертки и улетела, страшно довольная.
— Из всего этого ясно, что гражданин Штокман — личность неустойчивая, — продолжал Сахаров, — может и гантелью по голове треснуть. Сгоряча.
— В состоянии аффекта, — поправила я.
— Умная больно, — снова нахмурился Сахаров.
Я хотела было ответить ему достойно, но передумала. Сейчас не время ссориться. Вот закончим это расследование, и я ему закачу такой скандал... Надо только повод найти. В конце концов, Сахаров — не Сладков, не Пульс и не Вадя. Он мне нравится. Или я это уже говорила?
— Ты тоже умный, — дипломатично сказала я. — Как насчет Сандалова? Ты считаешь его способным на убийство?
— Не знаю. В тихом омуте черти водятся... Знаешь, какой он был когда-то?
— Пока не спился?
— Ну да. Шумный вроде Менро, веселый.
— Не представляю.
— Я тоже не представляю.
— Но какой у него мог быть мотив? С чего бы он стал убивать Мишу?
— Есть многое на свете, друг Горацио...
— Какой ты умный! — ядовито заметила я, радуясь, что нашла момент для маленькой мести.
Но и Сахаров не растерялся. Точно так же, как я минуту назад, он ответил снисходительно:
— Ты тоже умная.
Обменявшись любезностями, мы вернулись к беседе по существу.
— Коль, а Михалева ты не исключаешь?
— С чего бы это? — удивился Оникс. — Он один из самых подозрительных. После того как ушел тогда от Миши, три часа где-то болтался, а нам сказал, что сразу пошел домой.
— С чего ты взял, что он где-то болтался?
— Нянька его ребенка доложила. Ждала его допоздна, потом спать легла.
— Почему ж не сделали им очную ставку?
— Придет время — сделаем. Если возникнет такая необходимость...
— А Пульс...
— Давай не будем больше о Пульсе, — содрогнулся Сахаров. — Он мне уже приснился вчера.
— Подумаешь, невидаль... Мне Невзорова снилась, и то ничего... Ладно. Тогда поговорим о Линнике.
— И Линника оставь в покое. Лучше вот что мне скажи: откуда у Жемалдиновой деньги?
— Как откуда? Она, чай, не бездельница, работала наборщицей в издательстве...