Смерть президента

— У моих ребят уже есть образец.

— Помолчи, я не спрашиваю, что есть у твоих ребят и чего у них нет!

— Виноват!

— Вот пригласительный билет. Есть сведения, что в типографии их отпечатали чуть ли не вдвое больше, чем заказано. Значит, будут рваться лишние. А их быть не должно.

— Понял!

— Смотри сюда… Видишь, в этом углу вдавленная полоска, канавка? Я ногтем провел… Видишь?

— Очень хорошо вижу.

— Так вот, пропускать только тех, у кого на пригласительном билете будет прочерк ногтем. Усек?

— Все как есть.

— Пусть хоть в бриллиантах приходят, но если полоски нет — от ворот поворот. Всем, кого желаю видеть, я сам разослал приглашения. Городские власти, банкиры, директора… Ну и, конечно, теневой бизнес.

— Мафия? — улыбнулся Стыць.

— Нет, — жестко сказал Цернциц. — Теневой бизнес. С мафией я не вожусь. И забудь это слово.

— И это… Девушки?

— Пусть приходят победительницы всех наших конкурсов. Не участницы, — Цернциц поднял указательный палец, — а именно победительницы.

— Но их тоже наберется добрая сотня…

— Тем лучше.

— Форма одежды парадная?

— Я бы им предложил вообще прийти без одежды, но, боюсь, не все поймут. И еще, — Цернциц помолчал. — Подумай об укромных уголках… Поменьше света, побольше мягкой мебели… Если у кого-нибудь с кем-нибудь завяжется… Не препятствуй. Это придаст некоторую пикантность нашему сборищу, а?

— Да город взвоет от зависти!

— Пусть воет! Кстати, о твоих ребятах… Укромные уголки не для них. Предупреди, это строго. Твои сегодня должны быть бесполыми. Как евнухи, понял?

— Так точно!

— Боюсь, одних победительниц будет маловато, а? — Цернциц вопросительно посмотрел на Стыця. — Добавь по своему усмотрению… Всех, кто здесь побывал, — Цернциц кивнул под стол, — пусть приходят… Надо как-то поощрить девочек.

— Но это тоже полсотни.

— Пусть, — повторил Цернциц. — Так… В ресторан команда спущена, напитки завезены, закуски в наличии… Когда собирается высший свет… Гости наверняка пожелают сунуть за пазуху или в сумочку бутылку шампанского, хрустальный фужер, пепельницу, ложки, вилки, рюмки, стопки… Некоторые котлетами пакеты набивают… Не препятствуй.

— Да они же все разнесут! — гневно воскликнул Стыць, бережливой натуре которого было невыносимо даже думать о том, как гости будут растаскивать добро. И кто — банкиры, миллионеры, владельцы вилл на Кипре и в Испании…

— Пусть, — смиренно повторил Цернциц. — Дольше будут помнить этот вечер, его хозяина… И потом, знаешь… Каждая унесенная вещица порождает в душе воришки чувство вины.

— Вина будет, когда за руку схватишь! — стоял на своем Стыць. — Когда при людях из кармана вынешь и на стол бросишь! Когда под зад коленом! Когда по морде мухобойкой!

— Ничего, — Цернцицу, видимо, понравились слова Стыця и его злоба против мелких воришек, поэтому голос его оставался таким же негромким и смиренным. — Авось… И потом… Это ведь все куплено на их деньги, если уж называть вещи своими именами, хе!

— На чьи бы деньги ни куплено, а у вещи хозяин есть! — Стыць твердо стоял на своем.

— Все. Иди. Гости начнут съезжаться в три. После трех в Дом впускать только гостей. И не забудь про главное. — Цернциц настойчиво постучал пальцем по дубовой поверхности стола, как раз по тому месту, под которым находилось оборудованное местечко для победительниц конкурса красоты.

* * *

Оставшись один, Цернциц еще некоторое время размышлял о предстоящем вечере, потом отправился по отделам, дав Стыцю возможность выполнить его главное поручение. Когда же он, вернувшись в кабинет, чтобы провести совещание руководящего состава банка, заглянул под стол, то с екнувшим сердцем убедился, что задание выполнено и стол приведен в рабочее состояние. В полумраке подстолья Цернциц увидел встревоженно блеснувшие глаза красавицы. Побледнев от предстоящего, Цернциц опустился в кресло и остро глянул на собравшихся.

Его надежные соратники сидели в первом ряду с блокнотами, чтобы тут же записать все указания, чтобы ничего не упустить, чтобы тут же броситься выполнять. Прошло совсем немного времени, минут десять-пятнадцать, и оцепеневшие от напряжения подчиненные с облегчением почувствовали, что могут наконец перевести дух — все заметили, что глаза у Цернцица начали стекленеть, их явно повело к переносице, взгляды левого и правого глаза пересеклись, как прожектора в ночном небе. Тело Цернцица напряглось, и в гробовой тишине послышался сдавленный стон, просочившийся сквозь сжатые зубы. Все деликатно опустили головы и принялись что-то старательно записывать в свои роскошные блокноты. И при этом почти незаметно коснулись друг друга локотками, как бы обменялись впечатлениями — дескать, понимаем, дескать, сами живые люди. А подняли головы, когда Цернциц уже вытирал лоб белоснежным платочком.

— Итак, — произнес Цернциц с тяжким выдохом. — Итак… Сегодня мы должны предстать перед нашими гостями, перед всей этой городской шелупонью в наилучшем виде. Все, что они увидят здесь, все, что они съедят, выпьют, почувствуют, должно не просто им понравиться, они обязаны обалдеть… Слушаю предложения. Люцискин… Давай ты, у тебя всегда в голове черт знает что творится. Настал твой час, Люцискин!

— А почему я? — С места поднялся грузный и бесформенный первый зам Цернцица.

— Не тяни.

— Ну что ж… Пусть так, — просипел Люцискин таким тонким голосом, будто струя воздуха с трудом протискивалась сквозь его голосовые щели. — Если вы, Иван Иванович, возьмете на себя труд провести наиболее уважаемых гостей по нашим владениям… К ним не скоро вернется дар речи. Компьютеры, сейфы, автоматика, связь. Предложите им поговорить с заокеанским президентом, с тевтонским канцлером, Жаком-Шмаком…

— Понял. Дальше, — Цернциц записал несколько слов в блокнот.

— Я вот еще что подумал… — Люцискин помялся, посмотрел на Цернцица и тут же стыдливо опустил глаза, словно бы не в силах преодолеть совестливость.

— Ну, скажи уже наконец, что ты такое подумал, что заставляет тебя краснеть при людях?

— Я подумал, что можно было бы одному-второму позволить… Остальные просто захлебнутся от зависти и ущербности, просто захлебнутся, твари поганые! — Глаза Люцискина при этом сверкнули зло и даже свирепо, из чего можно было заключить, что как раз он-то и окажется среди завистников и ущемленцев.

— А позволить-то им что? — Цернциц начал терять терпение.

— Ну, это… Недолго посидеть в вашем кресле… В котором вы сейчас восседаете, Иван Иванович. — Люцискин залился румянцем пуще прежнего.