Смерть ростовщика

Как-то раз, в сезон поспевания первых дынь, наш товарищ по медресе, сын дехканина из Шуркуля, пригласил нас отправиться на бахчи в кишлак полакомиться. Один из приглашенных нашел арбу, другой — достал лошадь. Но упряжки у нас не было. Вместо подпруги и чересседельника мы пустили в дело веревку, кто-то притащил старый халат, из него мы скрутили что-то вроде хомута. Владелец старого халата сел в седло, взял обязанности возницы. Остальные пятеро, в том числе и я, влезли на арбу, и мы отправились.

Скоро стало ясно, что наш возница лошадью управлять не умеет. Натыкаясь то на ворота, то на глинобитные стены, он с трудом вел лошадь с арбой по узким извилистым улицам Бухары и наконец все же вывез нас за городские ворота. Немножко подучившись управлять лошадью, пока мы ехали через город с его неудобными закоулками, наш товарищ, как только очутился на ровной, широкой загородной дороге, стал править гораздо уверенней. Когда же, миновав находившуюся за Самаркандскими воротами площадь Машки Сарбаз, мы выехали на дорогу к Шуркулю, наш возница стал действовать свободно и ловко, будто прирожденный арбакеш^{35}. Придя в восторг от того, как хорошо овладел новой специальностью, он уселся боком и, обернувшись к нам, забавлял нас шутками и остротами. Иногда, подхлестнув лошадь камчой, он заставлял ее ускорять шаг, а сам в это время громко распевал.

Наша дорога обходила площадь Машки Сарбаз с запада. Площадь и дорогу разделяла широкая, наполненная водой канава. С восточной стороны находился эмирский загородный сад, называемый Дилькушо.

За оградой на вишневом дереве сидела девушка, вероятно дочь садовника, и собирала вишни. То ли ее вдохновили песни нашего возницы, то ли просто сама по себе, она запела:

 — Слива, слива, сливонька, Слива, слива, сливонька. Уж в саду созрела слива, приходи! Без тебя тоскливо, приходи!

Наш удалой возница не оставил песни девушки без ответа. Сдвинув набекрень свою чалму, бросив узду на шею лошади, привстав в седле, он вперил взгляд в ветви вишневого дерева, где скрывалась девушка, и ответил:

 — Как агат, черны твои глаза, Пусть не затуманит их слеза. Почему печалишься, скажи, Я пришел в твой сад, моя краса.

Видимо, девушке понравилась ответная песня; она сломала веточку, украшенную спелыми плодами, и кокетливо кинула ее певцу. Однако прицелилась она плохо, и веточка задела правый глаз лошади. Лошадь испуганно шарахнулась в сторону, а так как узда была брошена ей на шею, никем не управляемая арба накренилась, левое колесо попало в канаву. За ним повалилась и вся арба с лошадью и пассажирами.

Как только колесо арбы попало в канаву, я, из чувства самосохранения, быстро прыгнул на другую сторону канавы и, прежде чем арба опрокинулась, был уже на земле. Но мои товарищи не проявили такой ловкости и попали, вместе с арбой и лошадью, в канаву.

Лошадь лежала на боку в воде и дергала всеми четырьмя ногами, стараясь встать, но не могла освободиться от упряжки. Ее резкие движения только ухудшили положение — хомут, подпруга и чересседельник давили все больше, и она уже хрипела.

Мои спутники вылезли из воды, стащили мокрую одежду и принялись ее выжимать. О том, чтобы спасти лошадь, никто не думал, да никто и не знал, как это сделать. Только тот, кто привел эту лошадь, выпросив ее у своего знакомого, сокрушался, предвидя неприятные объяснения с владельцем лошади.

По дороге шел из города молодой сарбаз. Увидев, какая с нами приключилась беда, он сбросил с себя одежду и крикнул:

— Есть у кого нож?

Нож оказался у нашего возницы. Он взял его, чтобы резать дыни. Усевшись на коня, он повесил его на пояс поверх халата, стараясь походить на заправского арбакеша.

Сарбаз спустился в канаву, обрезал веревки, служившие подпругой и скреплявшие концы самодельного хомута. Оглобли арбы поднялись кверху, лошадь, почувствовав себя свободной от пут, живо вскочила на ноги и выбралась из канавы. На берегу она сильно встряхнулась, разбрызгивая во все стороны капельки воды, и спокойно стала на месте.

Молодой сарбаз связал концы веревки, запряг лошадь в арбу, наш возница снова забрался в седло, и мы пустились в дорогу. Сарбаз натянул на себя свою форму и пошел следом за нами.

— Братец, иди, садись к нам! — позвал я его.

Он взглянул на меня, улыбнулся и одним прыжком вскочил на арбу. Его насмешливая улыбка повергла меня в смятение. «Почему этот юноша смеется надо мной?» — подумал я.

— Куда ты, братец, идешь? — спросил я его.

— В селение Шанбеи, — ответил юнец, снова усмехнувшись.

Эта неуместная, как мне казалось, усмешка смутила меня еще больше. Я спросил его удивленно:

— Что смешного нашел ты в моих словах?

Молодой сарбаз ответил, широко улыбнувшись:

— Да вот вы все называете меня братцем. А ведь по возрасту я вряд ли подхожу вам в младшие братцы. Вам, верно, лет двадцать пять-двадцать шесть, а мне уже исполнилось сорок!

— Откуда же мне было знать, что вам сорок лет! — сказал я, переходя в обращении к нему на «вы». — По внешнему виду я дал бы вам семнадцать-восемнадцать.

— Не удивительно, конечно, что вы приняли меня за юношу, — сказал сарбаз примирительно. — Судьба создала меня безбородым, рост мой невелик, кость тонка, вот вы и приняли меня за мальчика. Но когда вы назвали меня братцем, я вспомнил случай из моей жизни, который произошел десять лет тому назад. Тогда меня тоже назвали мальчиком.

— Это интересно, расскажите, — попросил я.

— Когда мне было тридцать лет и когда сил и энергии было у меня побольше, чем теперь, мой хозяин, который хорошо знал, кто я и сколько мне лет, сказал однажды заместителю кази-калона, не желая платить мне за пять лет работы: «Что мог наработать этот малолетний ребенок?» А когда я заявил наибу, что мне тридцать лет, то один горожанин по имени Кори Ишкамба, желая поддержать моего хозяина, с издевкой заметил, что из моего рта пахнет материнским молоком.

Так как мне было интересно все, что касалось Кори Ишкамбы, то, услышав это имя из уст сарбаза, я начал его расспрашивать. Он-то и рассказал мне о всех тех событиях, которые были описаны выше. Из рассказа стало ясно, что сарбаз был тем самым Турамуродом, которого когда-то арбоб Рузи при помощи заместителя казия посадил в тюрьму, желая принудить служить себе. Но Турамурод вытерпел в тюрьме все тяготы и мучения, перенес все пытки миршаба, а идти служить к арбобу Рузи не согласился.

Турамуроду неоткуда было добыть денег, чтобы откупиться от тюрьмы. В конце концов люди миршаба продали его человеку, брат которого бежал из армии и надо было сдать кого-нибудь взамен сбежавшего. Деньги тюремщики поделил между собой, а Турамурод таким образом попал в солдаты.

— А что, Кори Ишкамба по-прежнему бывает у вашего бывшего хозяина, арбоба Рузи? — спросил я.

— Нет. Тогда же произошло такое, что арбоб Рузи погиб, а Кори Ишкамба не только перестал бывать в селениях Сангсабз и Бульмахурон, но и вообще боится выезжать из города. — И он сообщил мне следующее: — В первую же зиму, после того, как арбоб Рузи, договорившись с Кори Ишкамбой, используя векселя, отнял у дехкан их землю, обиженные им и доведенные до крайности дехкане напали на дом, самого арбоба убили, разграбили все, что было ценного, а усадьбу подожгли.