Смерть Созданиям Сумрака: Расцвет

Натерев им самую сухую и относительно чистую тряпку, я замотал ей рану насколько смог. Кровь скоро остановилась, но рука продолжала саднить. Опускать ее в воду я не рискнул, поэтому работа пошла еще медленнее, чем раньше. Хорошо, что корчмарь совсем выпустил меня из виду — слишком был занят своими настойками и наливками. Из общего зала раздались какие-то невнятные визги и писки. Чуть позже они прервались хриплым басом.

— Дай сюда, Федька, ни хрена не умеешь!

И сменились… музыкой. Кто-то задудел на простенькой флейте. У нас такие теперь только в музеях лежат, но, видимо, в деревнях до сих пор умельцы есть. Играл неведомый музыкант неплохо, явно не салага, но уж больно мотив заунывный какой-то. Хотя черт их знает, может, для застолий самое то.

И если есть в кармане горстка табаку,

Значит, все не так уж худо на сегодняшний день

Райска птица Гамаюн манит белым крылом

Улетает, оставляя земле лишь тень…

После примерно пятнадцати минут таких песнопений мне до смерти захотелось курить. И орать во всю глотку навзрыд, до хрипоты, с оттяжечкой. Ну или просто флейту в гузно затолкать музыканту. Или Федьке. Или корчмарю. Или тому, кто такие песни сочиняет. Нужно же что-нибудь массовое петь, современное! В мажорной, так сказать, тональности.

Наконец гора грязной посуды уменьшилась и стала больше похожа на холмик. Я счел, что этого вполне достаточно для того, чтобы уйти на перекур. Все-таки он каждому положен, так в трудовом кодексе зафиксировано. А я что, рыжий, что ли? Открыл дверь и вывалился в общий зал. Народу в корчме значительно прибавилось. Я поморщился — про санитарные нормы в заведениях общественного питания тут явно никто не слыхал, поэтому запашок от местных шпарил тот еще. Аж на слезу пробивало. Кажется, теперь понимаю, почему подавальщицы тут такие бледные — если все время шнырять в этом чаду, можно не только малокровие себе заработать, вообще откинуться.

— Ты чего это вылез? — покосился на меня корчмарь, как раз наполнявший чарку какого-то рыжего доходяги.

— Перерыв у меня, — ответил я, — полчаса минимум. Как на любом предприятии.

— Не знаю я ни про какое приятие, — обозлился мужик, — а только если все-таки желаешь похлебку свою получить, то ступай посуду драить. Или проваливай.

— Послушай, уважаемый, — возразил я, — за такой объем работы, который ты вываливаешь, не только ставку повышенную давать надо, но и молоко. За вредность.

— Не будет молока, не подоили покамест быка, — захихикал рыжий доходяга и одарил меня очаровательной улыбкой из четырех с половиной зубов.

Смеялся он от души так, заливисто, пока я не показал ему кулак. После этого радость как ластиком стерли, и доходяга продолжил потягивать свою брагу уже молча.

Курить все еще хотелось, но при виде всех этих опухших морд с красными глазами я подумал, что при них сигареты демонстрировать не лучшая идея. Отобрать, конечно, не отберут, тут половине соплей хребет перешибешь, а другой половине — двумя соплями. Но ночью прирезать вполне могут, а я предпочел бы без этого обойтись.

— Я на пять минут. Проветрюсь — и назад.

— Ступай тогда на все четыре стороны, — рявкнул корчмарь, — спи в траве да коренья жуй. Знаю я вас, таких работничков — посреди ночи последнюю рубаху с тына сдернете и тикаете. Нет уж, мил человек, изволь…

Сиплый, протяжный крик не дал ему закончить мысль. Кто-то снаружи явно очень старался известить всех прохожих.

— Братцы-ы-ы-ы! Темнается, братцы! По домам торопись!

Выпить местные любили и могли — это было понятно по пустым кувшинам и чаркам на каждом столе. Поэтому то, что произошло дальше, меня изумило. Услышав призыв, мужики вылили в глотки последние капли и, не сговариваясь, потянулись к выходу. Почти в полном молчании. И организованно так, словно не сброд какой, а члены парткома на заседание идут. Шлеп, шлеп, шлеп — ложились на прилавок корчмаря медяки. Пьяницы натягивали бушлаты, напяливали на головы дырявые шапки и торопились выскочить наружу, в сумрак. Словно бежали за чем-то.

Или от чего-то?

Мне стало любопытно. Не обращая внимания на проклятия мужика, я последовал за завсегдатаями корчмы на улицу. Ночное Гуляево встретило порывом холодного ветра. Это только порадовало — голова, одуревшая от вони и свечного угара, немного прочистилась, и я наконец-то снова смог соображать. Не представляю, как люди проводят так всю жизнь. С другой стороны, кого-то и шум станков да лязг механизмов на заводе с ума бы свел, а мне ничего, притерпелся. Человек на то и царь природы, над которым никто не властен, потому что привыкает ко всему.

— Братцы! Не засиживайсь! По домам давайте! — послышалось уже дальше по дороге. Кажется, невидимый глашатай обходил все окрестности. И его слушались. Пьянчуги разбредались по хатам. Скрипели несмазанные дверные петли, хлопали ставни — шумно, резко, чтоб уж наверняка. Деревушка вымирала за считанные секунды прямо на моих глазах. Даже на дворовых собак кто-то вполголоса порыкивал, чтоб тише себя вели. Странные они какие-то. Или тут до сих пор распорядок из комендатуры, чтоб после определенного часу по улицам не шнырять?

Я почесал в затылке и машинально потер ладони. Потер энергично и тут же пожалел об этом. Начавшая была подсыхать рана на ладони снова закровила. Твою ж дивизию, совсем про нее забыл. Вон как собственная дурость из башки быстро вылетает.

— Браток, — послышалось сзади.

Я обернулся. Тот самый рыжий доходяга, что про бычье молоко шутил. Сейчас, однако, его лицо со впалыми щеками было донельзя серьезным.

— Ты бы не светился тут щас в таком виде, — сказал он мне доверительно.

— В каком это “в таком” виде? — не понял я.

— С лапой раскуроченной, — пояснил рыжий, — час-то нынче лихой, попадешься тому, кому не надо, на глаза, и худо будет. Ты тряпицу-то подвяжи. Чего это она у тебя болтается, как не пришей пизде рукав?

— Сам знаю, — буркнул я. Будут мне еще всякие… люмпены советы раздавать.

— Смотри не пожалей потом, — развел руками доходяга, харкнул себе под ноги и почесал куда-то вдаль. За собутыльниками он не поспевал — что-то в корчме задержало. Наверняка гроши искал. У нас тоже такие есть. До сих пор по магазинам шарятся и пытаются спиртягу под расписку брать. А кто понаглее — тот и под честное слово требует. Они совсем как тараканы — не вымирают.

Улица, если, конечно, эту тропку, выдавленную десятками ног в грязи, можно так назвать, опустела. Из-за этого вокруг стало жутковато. Я хоть и не робкого десятка, потому что бояться в современном мире стоит только новой ядерной войны, а все равно труханул. Потому что на небе наконец показалась Луна. Огромная, что блюдо из бабкиного праздничного сервиза, и пугающе красная. Я такого раньше никогда не видел. Хотя в мире всякое бывает, наверняка у яйцеголовых Сашкиных коллег и на такое бы нашлись объяснения. Что-нибудь в атмосфере колышется сейчас или бури какие-нибудь магнитные на восприятие влияют — мало ли у них отмазок.